Похоже, что статус «бескоролевья» очень уж понравился всем этим Жолкевским, Острожским, Любомирским, Потоцким, Сапегам…
Чтобы как-то отвлечься от горьких раздумий, король вновь попытался найти успокоение в окрестных пейзажах.
Справа от Скалы Волхвов открывались подступающие к суровым стенам речного каньона, окаймленные лесом и изгибом реки заливные луга, которыми король мог любоваться отсюда, словно с высоты птичьего полета. Слева, за глубоким ущельем, желтела поросшая ельником гряда высоких холмов. А прямо под нижним ярусом скалы, который и стал первой ступенью этой «лестницы, ведущей в никуда», отливало голубизной небольшое озерцо, черпающее силы из трех соединенных друг с другом родничков.
Овал поросшей мхом плиты, лежащей в основе этого яруса, указывал на почти невидимую теперь потайную тропу – единственный путь, который приводил к этому святому месту язычников через густые заросли сосняка и растерзанные, заполненные водой овраги.
Владислав IV еще раз осмотрел окрестности Скалы Волхвов и вдруг поймал себя на том, что совершенно не ощущает боязни высоты. Страх неожиданно прошел, уступив место то ли еще неосознанной и ни на что конкретно не направленной решимости, то ли столь знакомой обреченности. В любом случае, это сразу же приободрило короля.
Стефан Баторий приезжал сюда, – мысленно вернулся он к великому предшественнику, – поднимался на Скалу Волхвов и каждый раз почти около часа простаивал на ней – сначала лицом к Стене Духов, затем – к Пути Предков, как называли ведущую сюда тропу. Что он думал при этом? Какие помыслы овладевали им, какие страсти рождались в его душе? Теперь этого не знал и не мог знать уже никто. Как никто не узнает истинных помыслов, с которыми поднимался сюда он, Владислав IV.
Тем более что лишь немногие поверят в то, что он вообще наведывался к Скале Волхвов. Для всех оставшихся в Варшаве приближенных он отбыл в Краков. Для тех же, кто запомнит, какой крюк решил проделать король, отправляясь в свою краковскую резиденцию, он навестил графа Оржевского в его небольшом замке в Заречье, где граф залечивал рану, полученную в стычке с казаками во время недавнего усмирительного похода на Украину.
Правда, в Заречье томится отозванный уже с пути коронный канцлер Оссолинский. Но уж он-то будет помалкивать.
В конце Пути Предков короля поджидала карета. Но с куда большим нетерпением ждала своего короля раскинувшаяся на все четыре стороны от Скалы Волхвов Польша.
Впрочем, Польша ждала не его. С замиранием сердца и с молитвами, обращенными ко всем сущим на небе богам, она ждала появления нового Батория.
Нового талантливого полководца и мудрого правителя, нового Стефана Батория – вот кого ждала сейчас его истерзанная Польша!
Опустившись перед Стеной Духов на колени, Владислав IV униженно плакал.
4
Они стояли на вершине холма, и невысокие кроны деревьев, плотно подпираемые густым, еще не опавшим кустарником, скрывали их от глаз испанцев.
– Нам повезло, – самодовольно проговорил полковник д’Орден, не отрываясь от подзорной трубы. – На редкость повезло. Сейчас они откроют огонь по деревеньке и посту наших пехотинцев, а затем, под прикрытием орудий, начнут высаживать десант.
Д’Орден говорил все это таким тоном, словно весь план высадки испанского десанта, как и вообще вся эта совершенно не известная раньше тактика ведения «прибрежной войны», разработаны лично им.
Этот высокий худощавый полковник, которому уже давно перевалило за пятьдесят, впервые познакомился с Сирко и Гяуром еще в те времена, когда возглавлял эскорт, сопровождавший украинских полковников до порта Кале после их переговоров с принцем де Конде; к тому же он немного владел польским. Все это и учел главнокомандующий, решая, кого из офицеров своего штаба следует прикомандировать к корпусу казаков.
– Теперь в этом уже можно не сомневаться, – согласился Сирко, выслушав сказанное д’Орденом в неспешном переводе князя Гяура. – Прекрасная тактика. Любопытная. В принципе, все неплохо придумано.
Полковник произносил эти слова, размышляя вовсе не о том, что происходило сейчас на берегу, у небольшого рыбацкого поселка неподалеку от Дюнкерка. Ему виделся… Крым. Чудились каменистый береговой излом в окрестностях Кафы, песчаные отмели Козлова [3]…
Полковник оторвался от подзорной трубы и осуждающе взглянул на Сирко, давая понять, что совершенно не разделяет его восхищения. Д’Орден не забывал, что перед ним офицеры-наемники, которые за ту же плату могли так же храбро воевать и на стороне испанцев. Разве совсем недавно их собратья не геройствовали на стороне австрийцев?
– Вы согласны с ним? – обратился полковник к Гяуру.
– Доводы слишком убедительны, – указал тот рукой на три дрейфующих у побережья корабля, от каждого из которых уже отчаливали баркасы.
– Можете передать свое восхищение испанскому командору, господа, – почти обиженно ухмыльнулся полковник д’Орден, вновь поднося к глазам подзорную трубу.
– При первом же случае, – вежливо заверил его князь.
Паруса кораблей вспыхивали пунцовым пламенем предзакатной зари, отблески которого озаряли свинцово-зеленую гладь моря. Еще не прозвучало ни одного выстрела, однако грозно враставшие в горизонт абрисы разбросанных по заливу флагманского галеона испанцев фрегата и брига [4] уже самим присутствием своим накаляли штилевую тишь прибрежного моря, порождая тревожные предчувствия у каждого, кто наблюдал сейчас эту картину.
– Сколько орудий может быть на галеоне, полковник? – спросил Сирко у д’Ордена, считая, что тот уже достаточно успокоился, чтобы не ревновать его и Гяура к испанцам. Полковник сам дал определение класса кораблей рейдерной эскадры, и теперь к нему обращались, как к знатоку.
– Думаю, не менее шестидесяти. Судя по тому, что у него четыре мачты.
– Достойный противник.
Словно подтверждая его слова, галеон огласил побережье и поселок на двадцать дворов таким мощным залпом своих орудий, будто сокрушал неприступную крепость. Флагмана сразу же поддержал фрегат. Предоставив ему расправляться с небольшим, наспех возведенным фортом – бревенчатой оградой, земляной насыпью и окопами, фрегат усеял ядрами подступающую к форту окраину поселка, преграждая путь к нему подкреплению и не давая гарнизону возможности отступить.
Бриг в это время медленно приближался к берегу, как бы прикрывая своими бортами несколько баркасов с десантом. Его капитан вел себя так, словно бы и сам собирался высаживать солдат прямо с борта, на мелководье. Этого он, естественно, не сделал, зато прицельно ударил из орудий прямо по форту, поддерживая уже высадившихся на берег пехотинцев жидковатым огненным валом и готовясь, в случае неудачи, первым принять их на борт.
– Пора бросать в бой казаков, – нервно напомнил д’Орден, когда восточнее и западнее форта, гарнизон которого составляла лишь поредевшая рота, начали высаживаться первые десятки «прибрежных корсаров», как теперь их называли во Фламандии [5], – иначе им придется не оборонять форт, а штурмовать его.
Залпы всех трех кораблей слились теперь воедино, и холм, на котором находился форт, словно бы взлетел на воздух. Султаны взрывов уничтожали все, над чем успели потрудиться здесь не только люди, но и природа.
– В этом уже нет необходимости, – спокойно обронил Сирко, попыхивая короткой трубкой с прямым вишневым мундштуком. Прищурившись, он по-ястребиному всматривался в даль, совершенно забыв при этом о подзорной трубе. – Гарнизон успешно отходит к лесу.
– Это бегут всего лишь несколько солдат. Кучка трусов. Остальные сражаются. Им не дадут возможности отойти. Смотрите, над фортом все еще развевается французский флаг!
– Разве что флаг, – невозмутимо согласился Сирко. Даже у Гяура закралось подозрение, что сейчас казачьему полковнику совершенно безразлично, что произойдет с оборонявшимися на этом небольшом приморском взгорье воинами.
– Князь, – кивнул тем временем Сирко в сторону форта. – Два полуэскадрона. Редкой цепью, иначе канониры выкосят вас орудийными залпами. И на татарский манер: «Алла, алла!» Да погромче.
Гяур оглянулся на стоявших позади него ротмистров Улича и Хозара. Те молча повернулись и бросились по склону к своим лошадям. Им не нужно было объяснять, что Сирко имел в виду, требуя атаки «на татарский манер». Когда они с гиком, свистом и улюлюканьем неслись по равнине, каждый с копьем в левой руке и саблей в правой, – на молчаливых, больше привыкших к рыцарским турнирам, нежели к настоящей азиатской сече, испанцев это производило должное впечатление.
Еще через несколько минут две полусотни казаков под их командованием, с разных сторон обогнув лесистую возвышенность, за которой они ждали своего часа, понеслись к побережью, делая вид, что пытаются отсечь испанцев от баркасов. Хотя сил для этого у них было явно недостаточно. Еще одна полусотня – но уже французских драгун – нацелилась прямо на форт, вбирая в себя с десяток оставивших укрепление конных и пеших солдат гарнизона.
Поняв, что на равнине противостоять этим, невесть откуда появившимся и невесть какой армии принадлежащим кавалеристам они не смогут, прибрежные корсары не стали упорствовать и, оставив подступы к форту, во всю прыть понеслись назад, к утесам и скалам, к спасительным баркасам. Уцелевшие солдаты гарнизона выстрелили им вслед из единственного оставшегося орудия. Но ответом им стали мощные залпы галеона и фрегата. В то время как бриг сразу же ударил по кавалеристам, поддержав группу стрелков, оставленных для охраны баркасов.
В азарте атаки некоторые всадники врывались на мелководье и пытались догонять лодки прибрежных корсаров. Их порыв испанцы приветствовали выстрелами и насмешками.
– Уводите своих людей с побережья! – метался Гяур у подножия холма, на котором высился форт. – Улич! Хозар! Вы слышали мой приказ?
– Слышали! Уводим! – послышался ответ Хозара.
– Лейтенант?! – перехватил Гяур за узду лошадь командира французского полуэскадрона. – Вы что, не понимаете, что корабельные орудия растерзают ваших драгун?
– Что вы предлагаете? – горделиво спросил кавалерист. – Позорно бежать от этих трусливых идальго?
– Деликатно спрячьте их за холмы! Этого будет достаточно.
Ядро упало в нескольких метрах от них, вышвырнув из седел сразу троих французов. Взрыв его осыпал головы Гяура и лейтенанта пылью, словно пеплом.
– Вы правы, полковник, – великодушно согласился командир драгун, проследив, как второе ядро вспахало склон возвышенности. – Вся эта суета под стволами орудий совершенно бессмысленна.
5
Новый, лишь пять лет назад возведенный немецкими мастерами на берегу неприметной речушки, замок графа Оржевского был выстроен по всем канонам прусского фортификационного искусства – с узкими толстостенными бойницами, мрачными крытыми переходами, двухэтажным каменным подземельем и опоясанным галереями внутренним двором. Северная часть этого двора, отгороженная ажурными каменными арками, служила своеобразной ареной, на которой Оржевский, как в старые добрые времена, устраивал рыцарские турниры, которые сам он предпочитал называть «поединками чести».
В большинстве случаев это были обычные тренировочные схватки, в которых не раз принимал участие и сам граф, слывший первоклассным фехтовальщиком и непревзойденным рубакой, но любому другому оружию предпочитавший теперь уже вышедшую из моды боевую секиру. Однако случалось, что специально для гостей он выпускал захваченных в плен воинов – шведов или германцев. Пробовал даже казаков, но те отказывались драться «на потеху ляху», предпочитая быть посаженными на кол, чем поднять руку на единоверного брата-запорожца.
– Обратите внимание, князь, на того воина, что невозмутимо стоит слева от нас. Это германский рыцарь Керлоф. Я специально нанял его, чтобы время от времени вспоминать, как следует держать в руках саблю или секиру.
– Знаменитый гладиатор графа Оржевского, – сдержанно кивнул Оссолинский, не отводя взгляда от огромной фигуры саксонца, облаченного в серебристый панцирь и прикрытого красным прямоугольным щитом. – Слышал о нем, слышал…
– Потомок знатного рыцаря-тевтонца. Сражаясь с ним, я и сам чувствую себя воином князя Витовта на Грюнвальдском поле.
– Только не вспоминайте здесь о Грюнвальдском поле… – с романтической грустинкой в голосе возмутился коронный канцлер. – В памяти его следует возрождать не на турнирных аренах, и совсем по другому поводу.
Холеное, слегка лоснящееся белесое лицо Оссолинского еще только вспахивалось первыми бороздами морщин. Однако этот плуг лет и горечи врезался в его тело основательно. И, судя по всему, безжалостно.
Тем временем воины – саксонец и поляк – сошлись и, вслед за жестами приветствия, обменялись первыми ударами секир. Однако сразу же чувствовалось, что удары были несильными и показательно меланхоличными. Воины понимали, что должны не побеждать, а… развлекать, к тому же они совершенно не ощущали друг к другу ни откровенной вражды, ни скрытого соперничества.
Оссолинский взглянул на спускающийся за квадрат двора небольшой, занавешенный черновато-багряной тучкой, полукруг солнца. Он зря терял время, которое мог посвятить куда более важным делам, нежели созерцание этого «петушиного» боя. Два часа тому граф под большим секретом сообщил ему, что король отправился на поиски Скалы Волхвов, то есть ступил на легендарную «тропу Стефана Батория». Оссолинский тотчас же попросил послать к монарху гонца, который бы уведомил о его, канцлера, прибытии. Однако время шло, а – ни гонца, ни короля.
Двое слуг графа принесли небольшой столик, удачно помещавшийся в специально предназначенной для него нише, в галерее между канцлером и Оржевским, и поставили на него кувшин с вином и поднос с небольшими кусками жареной говядины.
Резко потянувшись к наполненному бокалу, граф вдруг прервал движение и болезненно схватился за левое предплечье. Канцлер уже знал, что, скрытая под широким рукавом куртки рана эта, доставшаяся ему вместе со стрелой ошалевшего от атаки татарина, кровоточила, гноилась и причиняла Оржевскому душевные и физические страдания. Однако все что он мог сделать для старого рубаки, так это – сочувственно взглянуть на него.
– Чертов немец-лекарь твердит, что придется вскрывать эту рану еще раз, – почти простонал граф. – Стрела оказалась то ли отравленной, то ли просто вымоченной бог знает в чем. А полковой лекарь, который вытаскивал ее, не догадался сразу же прижечь рану каленой сталью.
– Если вы не доверяете своему лекарю-иностранцу, советую обратиться к знахарям из ближайшего монастыря.
– Кажется, я уже не доверяю даже своему ангелу-хранителю. А поменять его – не в моей воле.
– В таком случае – за раны, полученные в боях с врагами Польши, а не на тевтонских турнирах-игрищах, – мрачно произнес Оссолинский тот единственный тост, который нашептан был в эти минуты его собственным ангелом-хранителем или кем-то из небесных покровителей воинов. – Будьте же мужественны, граф!
– За раны во имя отчизны, – с ритуальной торжественностью поддержал его Оржевский.
Граф, очевидно, не догадывался, что Оссолинскому уже известно то, что от него, Оржевского, все еще пытались скрывать здесь, в замке, что лекарь побаивается, как бы не пришлось вообще отнимать всю руку, по плечо. А ему это приходилось делать уже не один раз, спасая от верной смерти знатных воинов своей Саксонии.