Я сразу же пошла к воде, окунула руки и вдохнула речной запах. Мой друг замер на берегу, наблюдая за рекой. (Краем уха я услышала, как Рэбай приказал Тито собрать веток для костра). Я села на большой камень, прямо напротив уже клонящегося к закату солнца и глубоко задумалась.
Какие такие картины могут увидеться мне под лсд? Разве правы все эти люди, которые утверждают, что под лсд им открывается истина, правда о мире, настоящая суть вещей, но проблема в том, что они не могут этого выразить? Разве увижу я что-нибудь такое? Это вряд ли. Они пытаются удержать в памяти свои видения под наркотиками, а сами не могут запомнить даже обычные сны. Я помню свой самый особенный, яркий и важный сон. Помню так хорошо, в таких деталях… Мне было семь лет, сон приснился мне в новогоднюю ночь, я спала на раскладушке около елки. В то время я ходила в музыкальную школу, и мне приснилось, что я знакомой дорогой через парк иду туда. Но вместо дороги и пешеходного перехода на моем пути была река и мост. Мост был деревянным, и речка была неширокой. На другом берегу я увидела зеленую поляну и опушку леса. Деревья в этом лесу были такими высокими, как манхэттенские небоскребы, небо голубым и безоблачным, трава сочно-зеленой, и в траве виднелись огненно-красные цветы. Цвета были настолько яркими, что в дальнейшей жизни я иногда с трепетом вспоминала эти незабываемые краски, которые в нашем мире можно увидеть только на картинах гениальных художников. Я перешла по мосту на другой берег, оглянулась и увидела, что на той стороне реки такие же исполинские деревья, как и на этой, устремляются ввысь к далекому небу. Я была в каком-то странном мире, красивом и пугающем одновременно. Тогда вдруг из сочной высокой зеленой травы выскочили индейцы, в волосах у них были перья, а в руках – тонкие копья, у них была темная, красноватая кожа и дикие глаза. Они окружили меня и взяли в плен, копьями показывая, куда мне идти. Они увели меня вверх по течению реки, и теперь деревянный мостик совсем пропал из виду. Я оказалась в гуще индейцев, они говорили мне что-то на непонятном языке, и я каким-то образом начала их понимать, они хотели, чтобы я подошла к их священному камню и прикоснулась к нему. Меня подвели к камню. Это был старый, испещренный письменами и резьбой камень размером с человека, по форме напоминающий яйцо. Этот камень не был просто камнем, в нем была какая-то жизнь, какая-то сила, воля, как будто кто-то был заключен в нем и звал меня к себе, просил протянуть руку. Камень пульсировал и из его трещин вытекала жидкость, похожая на масло или мед. Я решила во что бы то ни стало не прикасаться к камню, и индейцы, поняв это, сообщили мне, что тогда они собираются меня казнить. Меня отвели подальше от камня и дали время подумать. Я стояла на берегу и смотрела на реку, не зная, что же мне делать. Вдруг я заметила Иисуса Христа, стоящего недалеко от меня и, по видимому, тоже ожидающего казни. Я запомнила его очень хорошо. Он смотрел на меня, как бы давая что-то понять, как будто говоря что-то без слов. Тогда индейцы подошли и объявили, что время истекло и они сейчас будут казнить сначала его, а потом меня. Но перед этим они пообещали выполнить любое желание осужденного. Тогда он посмотрел на меня последний раз и прыгнул в реку, которая вдруг превратилась в широкий бурлящий горный поток с высокими берегами. Он уплыл по течению и исчез в серебристых брызгах водопада, срывающегося вниз с высокой скалы. Я проснулась ранним утром и помнила этот сон весь до мельчайших подробностей. Потом я часто его вспоминала, чтобы сохранить для будущего таким же ярким и подробным, и время странным образом не влияло на него.
Разве может мне привидеться под лсд что-то подобное? Ведь мир – иллюзия, а лсд – лишнее тому подтверждение. Я могу воздвигнуть город прямо на этом месте, могу превратиться в рыбу и уплыть вниз по течению, все что угодно – достаточно только захотеть. Но я не хотела ничего менять. Пейзаж вокруг меня был совершенен. Разве может быть что-то красивее реки, леса, горы и солнечного неба? Только ржавый мост мне здесь не нравился, но это мост Рэбая, поэтому он тоже должен быть здесь.
Я, как завороженная, не отрываясь смотрела на воду и продолжала думать. Я заметила, что деревья по обе стороны реки – очень высокие, небо тоже было невероятно высоким, как в моем сне. И река очень напоминала ту самую реку. Лсд действовало на меня все больше и больше. И тогда я поняла, что слышу музыку и голос Бьорк. All is full of love играла в моей голове невероятно четко. Какое-то время я наслаждалась этой песней, потом переключила ее на Human behaviour, затем мне захотелось поделиться наблюдениями со своим другом. Я повернулась к нему, он сидел на берегу в двух метрах от меня. Не помню, что я ему сказала и не помню, что он сказал в ответ, но мы просто не поняли друг друга, совсем. Тогда мы засмеялись и перестали пытаться поговорить. Я повернулась в сторону Рэбая и увидела, что он уже разжег костер и развел вокруг какую-то кипучую деятельность с овощами и котелком, а рядом на земле были постелены два шелковых шарфа, синий и зеленый, и я поняла, что это для нас. (Все эти вещи, видимо, были взяты у той блондинки-хиппи с хорошим английским). Тито сидел на корточках рядом с костром и чистил морковку. Окинув все это взглядом, я вдруг остановилась на самом Рэбае и неожиданно поняла, что он выглядит совершенно не так, как раньше. Первое – на нем почти не было одежды, только закатанные выше колен синие джинсы, и его дреды были замотаны на голове, образуя высокий тюрбан. Второе – он не был черным. Не смотря на то, что эта мысль показалась мне самой абсурдной, его кожа действительно имела совсем другой цвет. Скорее красный, чем черный. Он был индейцем, совершенно точно. И третье – на его груди я увидела яркую большую татуировку (на теле Рэбая вообще было очень много татуировок, но эта была, несомненно, главной) – на ней был изображен человек в военной форме, напоминающей одежду красноармейцев и белых офицеров одновременно. Этот человек вызвал во мне большой интерес.
Я встала и пошла к Рэбаю, села на зеленую подстилку, спиной к реке и лицом к Рэбаю, и спросила его:
– В тебе же есть что-то от индейцев, правда?
Он посмотрел на меня хитро, и его глаза блеснули, и с удовольствием ответил:
– Мой отец был индейцем.
Я смотрела на него и видела индейца, который чувствует себя комфортно босиком и полуголым на берегу реки, в отличие от меня – человека, который всю свою жизнь прожил в пыльных городах, и здесь, на природе, я чувствовала себя лишней. Как этот ржавый мост над моей головой.
Человек – лишний в этом мире. Мир совершенен, человек делает его несовершенным. Когда мне было года четыре, я спросила маму:
– Зачем Бог создал тараканов?
Конечно, она не смогла мне ответить и даже понять смысл моего вопроса, но все было очень просто: я исходила из того, что этот мир создан Богом, следовательно он должен быть совершенным, а наличие тараканов мне казалось странным, они не вписывались в мою картину совершенного мира, в котором, как мне думалось, я нахожусь. С течением времени я поняла, что люди – это и есть те самые тараканы, которые все портят. Зачем в таком случае мы были созданы?
Мы созданы по образу и подобию, но мы несовершенны. Только одного человека я могу назвать совершенным, but can you ask as much from any other man? Тем не менее, будучи несовершенным, человек все же может совершенство создавать. У Пелевина есть один рассказ (мой любимый), он называется Гость на празднике Бон, и там есть замечательная мысль: красоту нельзя объяснить словами, но ее можно создать с помощью слов.
Мы можем создавать нечто совершенное. В этом и наше сходство с создателем. Мы тоже – создатели. И мы свободны. Желание Бога сделать нас свободными (и необходимость для нас самих быть свободными, потому что это условие существования) – это и есть наша большая беда. В искусстве же – свобода всегда абсолютная. В момент создания художник свободен от всего – от нищеты, от голода, от боли, от прошлого и будущего, даже от скорой, неизбежной, подступающей смерти.
Я замкнулась в своих мыслях. Мой друг теперь сидел рядом со мной, на синей шелковой подстилке. Он о чем-то говорил с Рэбаем, но я не вникала. (Рэбай варил овощную похлебку в котелке). Когда мне захотелось все-таки понять, о чем они говорят, у меня почему-то не получилось, даже не смотря на то, что я разбирала отдельные слова и они казались мне знакомыми, я не могла выстроить их вместе и понять смысл услышанного. Я была как будто изолирована от окружающих. Мне ничего не оставалось, кроме как провести весь оставшийся вечер погруженной в свои мысли, почти ни с кем не разговаривая. Кроме того, мне мерещились некоторые вещи, о которых я тогда в точности не могла сказать – происходят ли они, слышу ли я действительно эти слова или нет?
К одному из таких случаев стоит отнести те слова Рэбая, которые я услышала в машине – "потом поедем в церковь на горе". Я не была уверена, говорил он это, или мне показалось. Тоже самое случилось и сейчас: Тито снял свою растаманскую шапку и распустил дреды, затем вытащил откуда-то две тканины – черного и белого цвета, они были похожи на шарфы, но сделаны были явно из плотного материала, он зачем-то аккуратно развернул каждую из них (и они показались мне развевающимися флагами), а потом свернул обратно, я спросила его "а что ты делаешь?" и была шокирована его ответом, но я все-таки хорошо запомнила смысл сказанного – "я готовлюсь к церемонии", но не сохранила в памяти конкретных английских слов, которыми он должен был воспользоваться. Позже я размышляла – может быть, я и не спрашивала у него ничего, и он ничего не отвечал? Я решила больше не задавать ему вопросов и отвернулась от него.
Но я чувствовала, что что-то происходит, и что то, что мне мерещится (даже если оно мне всего лишь мерещится) имеет какое-то значение. Что-то должно было произойти здесь сегодня.
Мы покурили трубку – Рэбай смешал измельченную марихуану с табаком, немного смочил кокосовым молоком, что меня сильно удивило, и получилось идеально. Рэбай не курил, он пил текилу из горла и выпил уже треть. Мы поели печеной в золе картошки и белого хлеба, а потом сготовилась овощная штука в котелке, Рэбай каждому положил еду в деревянную скорлупку, приговаривая:
– I'm a master cook! Try this!
Тито он протянул еду как нелюбимой собаке, которую все же приходится кормить. Суп был действительно очень вкусным, но чересчур острым, и овощи, на мой взгляд, были порезаны слишком крупно. Мы сказали, что суп просто замечательный и невероятный, и я прибавила (так как в приготовлении еды мне нет равных):
– Я готовлю очень хорошо, но ты, может быть, готовишь еще лучше!
Рэбаю этот льстивый комплимент пришелся как раз по вкусу и он не понял, что если женщина так говорит, значит намеренно преувеличивает. Суп был слишком острый, и я не смогла его доесть, но мой друг съел все без остатка (хоть и признался мне потом, что в конце доедал уже через силу). Мы дунули еще трубку и Рэбай вдруг встал со своего места и пошел куда-то с Тито, держа в руках белую тканину. Я спросила:
– Куда вы?
И Рэбай, оглянувшись на меня, ответил:
– Этот урод Тито разучился завязывать тюрбан, я пойду завяжу ему.
Мне было непонятно, зачем для этого надо отходить в сторону, но спрашивать я уже не стала (так как, я уже писала, говорить словами мне было тяжело). Они скрылись в кустах. Через некоторое время вернулись, и Тито выглядел замученным и униженным, на его голове был туго замотан белый тюрбан, скрывающий дредлоки.
В руках у него была его шапка – грязно-белого цвета с тремя полосами: red, gold and green. Рэбай сел на землю и с довольным видом завязал себе черный тюрбан. Мой друг стоял у костра, скрестив руки на груди, я сидела на своем месте, недвижимая и погруженная в свои мысли, и вдруг поняла, что сейчас что-то произойдет. В это момент Рэбай сказал, обращаясь к Тито:
– Ты вообще не растаман! Ты не заслуживаешь носить шапку, которую я тебе дал!
И вырвал ее у него из рук.
Я знала, что он каким-то образом захочет дать ее моему другу. Все происходило очень быстро: он бросил ее в костер, мой друг стоял в двух шагах, скрестив руки на груди, и на его лице была странная улыбка. (Позже он рассказал мне, что в тот момент, когда шапка лежала в огне, Рэбай громко сказал ему: “Так ты возьмешь ее или нет?!”) Было очевидно, что это – приглашение стать растаманом. Мой друг, конечно, не хотел брать на себя никаких обязательств. Он взял шапку из любопытства и еще потому, что ему было жалко Рэбая (он представил, какое у него было бы лицо, если бы шапку никто не вытащил из огня). И когда мой друг медленно сделал шаг, наклонился и вынул ее из костра, все с облегчением засмеялись. Хотя, не помню, смеялась ли я и смеялся ли вообще кто-то. Но Рэбай очень развеселился, подбежал к нему, надел ему шапку на голову со словами "дай я покажу, как ее надо носить".
Мы еще какое-то время посидели у костра, дунули еще трубку, но солнце уже садилось. В сумерках мы потушили костер, собрали мусор и стали взбираться вверх по склону, когда Рэбай вдруг совершил странный поступок: в руках у него была почти пустая бутылка текилы, он допил остатки и разбил бутылку. Осколки разлетелись по песку и камням.
Мы сели в машину и меня мучил один вопрос: поедем ли мы в церковь на горе, эта мысль превратилась в навязчивую идею. Мне было необходимо выяснить, существует она или нет. Лсд по-прежнему действовало, хотя пик уже был пройден.
Но вместо церкви мы припарковались около дома той хиппи-блондинки, которую встречали на ярмарке. Это был прямоугольный дом белого цвета с множеством дверей и одинаковыми фонариками над ними, за домом шумела река, большие ветвистые деревья росли вокруг. Наша хиппи жила в одной из одинаковых небольших комнат, там было мало места, сыро и холодно, но очень чисто, почти все вокруг было белое и с потолка свисали звездочки из фольги, повсюду лежали всякие поделки, рамки, коробки и шкатулки, сувениры и прочее… В углу стояла белоснежная кровать с паланкином, куда тут же – в обуви! – плюхнулся Рэбай. Тито занял единственное кресло. После короткого разговора с хозяйкой о том, что нового происходит в Вудстоке, и о том, что мы сейчас на лсд и что мы русские, Рэбай заснул, лежа поперек кровати. Тито уже спал в кресле, положив ноги на кофейный столик и накрывшись белым покрывалом с головой. Мы от нечего делать поговорили с женщиной-хиппи (она рассказывала нам про Вудсток), потом сходили к реке покурить трубку, вернулись назад, найдя теперь уже всех спящими, и, так как нам больше ничего не оставалось, легли на пол и попытались заснуть.
Так мы пролежали всю ночь, было невыносимо холодно, мне казалось, что я не заснула ни на одну секунду, и только когда открыла глаза, поняла, что мне снилось, как я лежу на ледяном полу, не могу заснуть и дожидаюсь рассвета.
Я вышла на улицу и увидела первые лучи солнца. Трава была покрыта крупной росой. Я разбудила Рэбая, он быстро поднялся, растолкал Тито (пинками), закурил сигарету и наконец-то сказал:
– Let's go.
* * *
Your world is plastic! Can see through to the other side! – пел Swamp Dog, один из любимых черных певцов Рэбая, – Your cities are made of wood, antiques are what you've got inside. Houses are paper but folks don't hear a word you say. Friendship's like acid, it burns as it slides away. So you see! My patience is growin' thin… With this synthetic world we're livin' in…