– Как это скучно! Никакой тебе погони… В самом деле, такой развязки я не ожидал! Минуту назад получил сигнал о побеге 232-ого, а зверь уже на ловца бежит!
232-ой поднял глаза, потеряв мысль, и застыл от неожиданности. Полицейский нравов возник перед ним, как будто из ничего. Он был среднего роста, широк в плечах, его торс перехлестывала портупея, кобура для пистолета была открыта, рукоятка бластера в готовности торчала наружу.
– Но позвольте, сэр! Выслушайте… Это очень важно для всех нас! Мне необходимо кому-то все объяснить! – в смятении выкрикнул 232-ой и опустил руку с мороженым вниз.
– Что? О, неужели! – маленькие черные глаза полицейского, совсем недобро сверкнули под белесыми ресницами. – Да ты, я вижу, осмелился есть человеческую еду? Да ты наглец! Нарушил закон по нескольким статьям и требуешь, что бы я выслушал твои объяснения. А ты знаешь… – полицейский растянул тонкие губы в ехидной улыбке. – Я получил приказ при обнаружении, немедленно уничтожить тебя, как опасного преступника! – последние слова он произнес нарочно с расстановкой громко и внятно, его рука решительно легла на рукоятку бластера.
– Нет, сэр! Не делайте этого, пожалуйста, не надо! – 232-ой сделал шаг и, слегка наклонив голову, вытянул руку вперед, пытаясь предотвратить ситуацию.
– Стоять! – Полицейский отшатнулся назад. – Меня предупредили – ты умен и коварен… Но я скажу больше – ты сумасшедший, ты заражен вирусом! Агрессивная механическая тварь! – Он быстрым, хорошо тренированным движением выхватил бластер из кобуры. – Тебе конец парень!
232-ой увидел, как бластер взметнулся вверх, и дуло слепым черным глазом тупо уставилось ему в грудь. Мозг 232-ого замолк, прекратив свой вечный диалог. Время вдруг стало вязким и медленно отсчитывало секунды. Холод и оцепенение предательски завладели телом 232-ого, но и что-то жаркое глухо стучало у него в груди, желая жить и стучать дальше. Яркая вспышка света, как будто кто-то чиркнул гигантской спичкой, ослепила его. Страшный удар в грудь отбросил 232-ого назад, но ему удалось устоять на ногах, колени его дрожали, он, пытаясь удержать равновесие, сделал шаг вперед, но невыносимая боль сломала его пополам. Он прижал руку к груди и упал на одно колено, стиснув зубы, превозмогая боль. Мысли его устало и медленно то исчезали, то возникали вновь: «Где же тот умелец… Датчики боли, несомненно, хороши… Он старался, но они сгорят. Еще немного, и с болью будет покончено…» Он пытался уловить запах горящих полимеров, но почувствовал странный приторно-сладковатый запах, вызвавший у него дурноту и головокружение. Это обстоятельство удивило его и заставило мозг вернуть себе способность ясно мыслить. Липкая теплая жидкость заполняла его комбинезон изнутри и сочилась сквозь пальцы прижатой к груди руки. Именно эта багровая жидкость источала тот самый приторный запах, она же желеобразный лепешкой свернулась на его ладони.
«Что это? – сдерживая волнение и страх, думал 232-ой. Страшная догадка заставила его подняться на ноги. – Кровь? Это кровь!» Полицейский незамедлительно занял позицию на безопасном расстоянии от 232-ого, держа его под постоянным прицелом.
– Кровь! – 232-ой вытянул вперед окровавленную дрожащую руку – Вы видите… Это кровь. Я человек! – сколько мог твердым голосом вымолвил он, и по смертельно бледному лицу его скользнула счастливая улыбка. – Я – человек! – беззвучно повторили его губы.
– Что? Что ты бормочешь, датчики боли сгорели? Чему ты там улыбаешься?! – бешеная злоба исказила лицо полицейского. – Сумасшедшая тварь!
Тело 232-ого отказывалось подчиняться своему хозяину, стало невесомым, слова полицейского показались ущербными и утратили всякий смысл, он чувствовал, что некая жизненная энергия покидает его, и вместе с ней уходит и он, но уходит свободным человеком. Глаза его утратили блеск и потемнели, но тусклая улыбка все еще жила на его лице.
– Ненавижу! Не пойму: отчего ты так счастлив? Да ты смеешься надо мной? На, получи! – И, потеряв, всякое самообладание, ослепленный яростью, человек-полицейский ударом ноги столкнул 232-ого с платформы на железнодорожное полотно. В глубине черного жерла туннеля нарастал гул. И несколько секунд спустя белый поезд с двумя голубыми полосками по бокам вылетел из черноты и, ослепительно сверкая мелькающими окнами, промчался рядом с платформой. Полицейский, презрительно взглянул на подтаявшее мороженное, оставшееся лежать на платформе, поблескивая скомканной оберткой, раздавил его ногой и, не оборачиваясь, зашагал к своему прозрачному, пуленепробиваемому кабинету у стены.
– Алло, третий, нужна помощь. Пришлите команду для сбора биотехнических отходов и дезинфектора… срочно! Конец связи, – отдал распоряжение полицейский, с удовольствием играя сотовым телефоном на кожаном шнурке. Лицо его выражало уверенность и удовлетворение от выполненного им долга.
Часть вторая
Пусть в другой мир
Было совершенной неожиданностью для 232-ого, когда разорвалась какая-то связь, и он за ненадобностью сбросил с себя что-то, освободился от чего-то, что очень стесняло его всего лишь какое-то мгновение назад. Сила, независящая от него, вытолкнула его вверх, к самому потолку, как поплавок из воды. Он мог лишь ясно созерцать происходящее. Такое положение не было помехой, нисколько не смутило его, наоборот – он испытывал легкость, неимоверную гибкость и присутствие ясного здравого смысла. То, что произошло, трудно поддавалось логике рассудка, но 232-ой спокойно воспринял происходящее как нечто правомерное и естественное. Он взглянул вниз. Зрелище было ошеломляющим – странное бесформенное существо лежало на железнодорожных путях, что-то узнаваемое было в нем. «Что это?» – подумал он, пытаясь найти связь, соединяющую его с этим бесформенным существом; воспоминания о нем всплыли из глубины сознания 232-ого как нечто ранее живущие и принадлежащие ему. Но неожиданно для себя он понял, что объект созерцания не волнует его. И все, что случилось, осталось в прошлом, в другой жизни. Новое мощно захватило его в свои объятья, путь назад был отрезан. Трудно найти равное тому наслаждению, какое овладело им. Все мрачное, суровое отпало, и он вновь открыт всему новому, перед ним другой необъятный мир и – неоспоримое осознание себя человеком. Все тот же комбинезон с цифрой 232 был на нем, но чистый и не тронутый. 232-ой вытянулся у самого потолка, рядом с большой круглой лампой дневного света, похожей на перевернутую вверх дном тарелку, засиженную мелкими букашками и пауками. Его переполняло захватывающее чувство, он видел и слышал то, о чем раньше не имел никакого представления. Его слух улавливал стрекотание, шуршание лапок и хлопанье крыльев этой мелкоты. А глаза самым чудесным образом видели ворсинки, прожилки на их крыльях, их челюсти и сложные глаза. Такая неожиданная способность его тела нравилась ему и забавляла, но стойкое желание покинуть тоннель было непреодолимым. Главной помехой был грязный воздух и пыль. Каждая пылинка воспринималась его тонким телом, как некое грубое вмешательство, дышать было трудно. Он затаивал дыхание, затем делал вдох – это не давало ему ощущать свободу и полноту своих возможностей. «На свободу, на свежий воздух, скорее в парк… куда угодно, только подальше от этой духоты!» – думал он и почти без усилий заскользил в пространстве к выходу, к стеклянным дверям, через которые мощным потоком бил свет. Он летел, как мотылек на блистающий свет, но случилось невероятное – вокруг сгустился сумрак, и тьма поглотила его, перечеркнув радость и надежду, оставив ему растерянность и насытив чувством своеобразного ужаса. Тьма, густая и вязкая, как черная вода, простиралась от края до края, не оставив ему никаких ориентиров. 232-ой двигался в этом пространстве, как неумелый пловец, прилагая титанические усилия. Казалось, он тонет или тьма тянет его на дно, но тьма приоткрылась как бы на узенькую щелку, и где-то высоко над его головой сверкнул яркий свет, точнее, не сверкнул, а пролился во тьму яркой белой струей. Это дало слабую надежду на спасение, и он заспешил к свету, пытаясь вынырнуть. Но страшный крик, пришедший из глубин тьмы, остановил его, заставив прислушаться. Крик прозвучал неожиданно, как выстрел, и сердце 232-ого екнуло и замерло – безмерно жуткий крик без сомнения принадлежал человеку и был обусловлен болью и страданием. Холодное, бессильное отчаяние овладело 232-ым. Неведенье – вот тому причина, тьма была столь непроницаемой, что он был словно пленник, которому завязали глаза и толкнули в открытую дверь, один на один противостоять неизвестности и мраку. 232-ой не видел ни жертв, ни того, что мучило их, но человеческие крики обрушались на него со всех сторон, как лавина, образуя безмерное море страданий. «Дурной знак!» – подумал 232-ой и предпринял очередной рывок к свету, но пространство вокруг него тяжело завибрировало, выдавая чье-то могучее движение. Рядом, почти за его плечами, хриплый, похожий на рычание старой собаки голос, дерзко произнес:
– Не набрасывайся на него, не спеши, он наш, мы первыми нашли его. Пришло время обеда, и мы его никому не отдадим. Весь гаввах, который мы возьмем у него, будет наш!
232-ой молниеносно оглянулся, но встретил лишь пустоту.
– Не приказывай мне! – разорвал тишину свирепый голос у самого лица 232-ого. – Ты знаешь, как я голоден, мне нужны страдания и кровь.
– Не ори, так ты соберешь голодных, – гнусно предупредил первый голос. – Пусть только сунутся… он наш, и все! Я достиг высочайшей степени получения гавваха, мой ранг высок…
– Да, мы не станем делить его! Но… всмотрись, он безгрешен, мы не имеем права его трогать – таков закон кармы, и если мы нарушим его, нас…
– Знаю, нас сбросят на дно… но я голоден! Понюхай его, он боится нас, его страх так приятен.
Черное пространство перед лицом 232-ого поредело, став, черно-лиловым, и он ясно увидел отталкивающее и ужасное лицо, в котором угадывалась хищная и безжалостная природа. Два налитых кровью глаза жадно, с глубоким сожалением смотрели на него. Изо рта, набитого острыми зубами, капала вязкая, пенистая жидкость. Существо втягивало воздух, улавливая запах, двумя круглыми отверстиями на выступающей вперед части лица. Коричневые волосы покрывали его голову и большую часть лица чудовища. Сухая жаркая волна заполнила грудь и хлынула в голову 232-ого, он рванул воротник комбинезона у самого горла, замок-змейка поддался и дал свободу движению. Это простое действие прояснило его сознание, которое находилось в оцепенении, и предпринятый мощный рывок вперед вытолкнул его в струю света. 232-ой кожей ощутил, как существа в бессильной ярости всей своей телесной мощью рванули за ним к свету и черное пространство бешено закипело за его спиной, но разбилось о свет, как волна о волнорез, и затихло.
Лучезарный покой царил в тоннеле, наполненном светом, не имеющим сравнения ни с чем. Даже солнечный свет, который когда-то он так любил на Земле, сейчас вспомнился, как желтый, слепящий глаза и, как это ни парадоксально, тусклый. Здешний свет, лившийся издалека, был лучезарным, искрящимся, белым и одновременно – невыразимо мягким, чарующе нежным и легким. Движимый магическим очарованием, 232-ой понесся в конец туннеля, навстречу свету. И удивился, когда, приблизившись, увидел, что свет простирается от края до края и его источником являются звезды, галактики, точнее – скопления галактик, которые очень плотно примыкали друг к другу, образуя гигантскую спираль, плавно вращающуюся против часовой стрелки, от центра – к периферии. 232-ой, будто убаюкиваемый кем-то, растворился в счастливой дремоте, не в силах оторвать глаз от чудесного света. Он ощущал себя подобно ребенку, который после обид и незаслуженной горечи неожиданно, как подарок, получил любовь, ласку и особенную теплоту. Чувства захватывающей красоты, восторга и изумления овладели им, и лишь скользнувшие совсем рядом две тени заставили 232-ого оторвать взгляд от чудесного света. Два высоких стройных человека летели по обе стороны от него, они были гораздо выше его ростом, а длинные белые одежды в сумраке пространства и белые локоны развивающихся волос казались свинцовыми, но лица излучали внутренний свет и теплоту, несмотря на внешнюю сдержанность и даже суровость. Ничего не препятствовало полету 232-ого, даже ветер, обдувающий его, не издавал ни звука, лишь были едва ощутимы мягкие его прикосновения. Но возникший неизвестно откуда голос явственно зазвучал, внутри 232-ого. Голос был свежий, насыщенный, но спокойный и доверительный. 232-ой остановился и в смятении поднял глаза на своих спутников, пытаясь определить источник звуков, спутники безмолвно смотрели на него, но их многозначительные взгляды и открытая улыбка заставили 232-ого поверить, что он чудесным образом слышит мысли своих спутников, обращенные к нему. Они достаточно ясно давали понять 232-ому, что для дальнейшего совместного путешествия им нужны лишь кончики пальцев его рук, а его, 232-ого, ждет дело огромной важности. 232-ой лишь мгновение медлил, но сомнения его растворились сами собой. Его пальцы бегло коснулись их пальцев и они, как единое целое, понеслись вверх, преодолевая огромные пространства.
232-ой совсем не наблюдал за дорогой – за ненадобностью. Свет – вот что всецело захватило его, и он любовался им сквозь прикрытые ресницы, и радужные лучи танцевали, сверкая у самых его глаз. Казалось, ничего не трогало его, но это было не совсем так, во всяком случае, его любование светом не препятствовало возможности замечать происходящее вокруг. А происходили странные и любопытные вещи: мимо него пролетел, завороженный и увлекаемый светом, молодой человек лет шестнадцати, весьма странно одетый – кроме спортивных штанов на нем не было никакой другой одежды, но это не мешало молодому человеку любоваться светом. Неуклюже барахтаясь и переворачиваясь с ног на голову и обратно, мимо пролетела толстая старуха в платке и цветастом платье, и 232-ой слышал, как она, совсем сбитая с толку, повторяла: «О Боже, что же это такое? Ничего не понимаю…» Мимо пролетел еще кто-то, и отчего-то все происходящее воспринималось как само собой разумеющеюся и давно 232-ому знакомое. Но неожиданно из потока белого света возникла белая башня, так выразительно и эффектно, что 232-ому показалось – она материализовалась из ничего.
Наставник воинов Света
Башня возвышалась над всем видимым миром, ее врата, сияющие и легкие, как крылья бабочки, отворились и несшие его буквально закинули 232-ого в огромный круглый зал и удалились так же тихо и незаметно, как и появились ранее. 232-ой был здесь совершенно один и, постояв какое-то время у входа, справедливо полагая, что его должны встретить, но так и не дождавшись никого, решил сам приоткрыть завесу тайны своего присутствия здесь. Он уверенно зашагал вдоль высоких стен по инкрустированному камнями полу, рассматривая стену, искусно драпированную одинаково белыми кусками ткани, которые изысканной цепью переплетались между собой. Голографическая, нанесенная белым по белому, сверкающая надпись на непонятном языке красовалась на каждом из них. Надпись не поддавалась прочтению, несмотря на все усилия 232-ого. Он подходил к надписи то с одной, то с другой стороны, а буквы играли с ним, создавая иллюзию, позволяющую видеть их со всех сторон, но тайны свои раскрывать не спешили. Надпись, казалась, поэтично звучала в пространстве, и 232-ой определенно слышал ее торжественный заоблачный голос. На каждый кусок этой ткани был водружен великолепный обоюдоострый меч, лезвие которого сверкало, но совсем не холодно, а олицетворяло собой исключительную доблесть. Синие, зеленые и прозрачные драгоценные камни легко, таинственно и многогранно отражали свет на рукоятке меча и его ножнах. Благо, этот свет лучезарным и мощным потоком беспрепятственно лился внутрь зала из отверстия, бывшего вместо потолка. В самом конце зала стоял трон, обтянутый все той же белой тканью, а подлокотники и высокая спинка его сияли той же гаммой драгоценных камней. «Зачем я здесь?» – любопытство разъедало 232-ого, а глаза искали кругом хоть кого-то. Предвкушение чего-то необыкновенного волновало его кровь.
– Алекс! – услышал он имя, произнесенное позади себя, и обернулся, ища того, кому, возможно, и принадлежит это имя.
– Не ищи никого! Это ты – Алекс. Так тебя назвала твоя мать, и ты должен помнить свое имя. И еще… Ты – воин Света! Ты сам сделал этот выбор. – От противоположной стены зала на встречу 232-ому шел старик. Поступь его была легка и уверенна. Лицо испещрено глубокими морщинами, но глаза его, окруженные тенью лет, были по-юношески живы и выразительны. Белый плащ покрывал его плечи, а не прикрытая плащом рукоятка меча таинственно мерцала камнями, так же, как рукоятки мечей, висящих на стенах.