Так внезапно, среди белого (простите, серого!) воскресного дня я никогда не совершал подвигов или жизненно важных начинаний. Все они, как правило, начинались с понедельника или первого числа месяца. И уж точно всегда вводились в действие с началом новых суток. Новый подход к графику изменения себя в лучшую сторону мне понравился – а почему бы нет?
Заново облачившись в спортивный костюм, влез в кроссовки. И краем уха обнаружил шебуршание под полом. Дом был очень старый – дореволюционный, под моей квартирой находился такой же древний подвал. В последнее время какая-то упертая мышка из подвала настораживала меня по ночам, пробуя на зуб половые доски. Но раньше это было исключительно в темное время суток и как-то ненавязчиво, скромно и воровато. А тут – на тебе! Час дня, а это чудовище грызет вверенную мне недвижимость!
Я топнул ногой по полу, призывая мышь к интеллигентному поведению, и, одевшись, вышел на улицу, приговаривая: «Злые вы все, уйду я от вас».
На улице было мерзко – с крыши капало, с неба моросила какая-то влажная пыль, а промозглый ветер бесцеремонно пытался забраться за пазуху, и коснуться закрытых участков тела. Свинцовая серость и общий минус настроения никак не хотели рисовать радужность ближайшего будущего.
– А мы пойдем на север, – пропел я, перебираясь через площадь, асфальт которой давно запутался в лужах и трамвайных рельсах. И, согласно песне, пошел в северном направлении, абсолютно без цели. Просто чтобы пройтись.
Так как медленно и бесцельно я прогуливаться не умел, то всегда предварительно выбирал конечный пункт моей прогулки. И очень быстро к нему продвигался. Потом столь же быстро возвращался обратно. Девушки, семеня за мной, обычно жаловались, что я как-то чересчур быстро прогуливаюсь.
Я прошел мимо Нахичеванского рынка, и тихими улицами брел вверх – дорога шла немного в гору, прохожих было мало. Да я и сам мало присутствовал на этой улице, полностью пребывая в своих мыслях.
Вскорости все же удалось расконсервировать воспоминания о теплых весенних денечках, я включил плеер с чем-то медленно-мелодичным и был вполне доволен жизнью, когда оказался рядом с еще одним рынком – небольшим рынком домашних животных.
Давно хотелось себе собаку – но возможности не было… Работа отнимала много времени, иногда случались командировки. А собака такого не поймет – с ней гулять нужно. Обеспечивать же дополнительными хлопотами Ирину не хотелось. Да я и не был уверен – будет ли она «за» лающего домашнего питомца, сертифицированного истребителя модной обуви.
Я прошел по рядам – продавцов было немного, в основном торговали корма и всякую упряжь. Основную армию питомцев для продажи обычно привозили в субботу – и покупателей больше, и самим продавцам, наверное, так было удобнее. Сегодня стояло две-три бабульки с котятами и парнишка-кореец с канарейками. Да и тот уже собирался.
Возле самого выхода стояла грустная женщина нездорового вида, в стареньком драповом пальто. Из-за пазухи торчала голова серого в полоску разбойника с огромными усами. Янтарные глаза котенка пытливо уставились на меня. Я протянул руку, чтобы погладить его по лобастой голове. А он постарался своей лапой зацепить за провод от наушников, которые радовали меня мелодией из «Криминального чтива».
Женщина воодушевилась.
– Возьмите котеночка! От матери – крысоловки, последний остался из выводка. Для дочки оставила, а она не смогла приехать – они с мужем в Иркутске живут. Ну да ничего, ей Мурка еще нарожает, а этого жалко… Без денег возьмите, он к лотку уже приучен! Я вам скажу, когда у него день рожденья, будете праздновать! Он родился… – она немного запнулась, вспоминая, – 25 сентября он родился!
Я вздрогнул. 25 сентября – день моего рождения. И тут же принял очередное судьбоносное решение. Если считать с отказом от курения – уже второе за сегодня. Я решил приобрести себе котенка. Во-первых, рано радовалась эта мышь под полом. Во-вторых, Ирке будет приятно. Ну и я тоже котов люблю. Даже имя моментально в голове созрело – Джин. Джин с Толиком – вот потеха! И день рождения у нас с ним один на двоих.
За янтарноглазое создание я все же заплатил женщине, практически насильно – не хотелось счастья на халяву. У корейца-птичника, торгующего еще и всякой звериной пластмассовой бижутерией, я приобрел все необходимые причиндалы для юного зверя.
Сама же Мелкая Пушистость перекочевала во внутренний карман моей куртки, а в рюкзак были помещены: кошачий туалет, наполнитель для него, две миски – белая и серая, ошейник от блох (почему-то показавшийся мне смутно знакомым), сухой корм и пара игрушек. И еще – прыгучий мячик под цвет глаз Джина и огромная серая мышь из плюша для жестких спаррингов – пусть трепещет подвальная мышка, квартира № 18 вызывает кошачий спецназ!
Домой я возвращался другой дорогой. Солнце вроде бы было на небе и даже честно пыталось светить, но ему мешали в этом благом начинании тяжелеющие тучи.
Джин наружу не высовывался. Похоже, он заснул в моем кармане. Настроение улучшилось, и этому весьма способствовал маленький теплый и пушистый комочек в районе сердца. Я остановился, чтобы взглянуть на него.
Мимо меня прошлепал растрепанный мальчишка лет двенадцати с полиэтиленовым пакетом, полным ветра. Двигались мы с ним в разных направлениях. Я прошел шагов десять от места встречи с пацаном, и увидел очень редкую картину – на земле лежали деньги, согнутая пополам внушительная стопочка российских рублей высокого достоинства. Судя по верхней купюре, мальчишку послали купить к ужину грамм 200 свежего золота.
Не могу с уверенностью сказать, что лишние деньги мне бы помешали. Потому что лишних денег у меня никогда не было. А в свете последних событий, их не было вовсе. Потерял бы эти бумажки кто другой, наверное, оставил бы себе, с пребольшой и толстой радостью. Искренней, животной радостью от соблазнительной халявы, в первом же раунде победившей хиленькую совесть, отягощенную наследственным урбанистическим авитаминозом.
Но мальчишку было жалко, поэтому я обернулся и свистнул, останавливая его. Он послушно подошел, не подозревая, в чем дело. Я показал ему на деньги, и его вид от этого стал еще более растрепанным. Он удивленно разжал кулак и заглянул вовнутрь. Кулак показал ему пустую ладошку. Растрепанность и растерянность парня, очевидно, достигли своего апогея, потому что он сначала что-то мяукнул, потом хрюкнул, и только после этого его горло и легкие смогли справиться со словами благодарности.
Я пожелал ему всяческих неудач в реализации проводимой им посевной кампании, и проследил, чтобы деньги были перемещены в закрывающийся карман без дырок. Таковой без труда нашелся в его ярко-зеленой куртке. После чего я удалился в сторону своего дома с царской улыбкой.
Улыбка действительно была царской, и я мог погордиться собой минут десять, шагая и позвякивая мелочью в собственном кармане. Хотя, если быть точным, звякали там не только и не столько монеты. Эту незатейливую мелодию, в основном, исполняли ключи от квартиры на Пасечников. На этой связке также висели ключи от родительской квартиры, от рабочего кабинета, и даже дубликат ключей от машины.
Внушительность связки вполне могла бы пригодиться в моменты, требующие необходимой самообороны. Я давно собирался разделить ее, хотя бы на две. Оставить для себя ключи от квартиры и работы, а остальное переложить куда-нибудь в укромное место. Эту, уже неоднократно откладываемую работу, было решено произвести незамедлительно по возвращении в родные стены.
Довольно быстро я подошел к своей двери. Звякнув ключами в последний раз за сегодня, я открыл дверь квартиры и осторожно (чтобы не переписывать «звякнув в последний раз») положил их на газету, на треть свесившуюся с полки шкафчика в прихожей. Но тут, блин, газета вместе с ключами соскользнула на пол – и ключи … НЕ ЗВЯКНУЛИ!
Я вдохнул металлический почему-то воздух прихожей, некстати подумав, что так должны пахнуть молодые, еще не крашеные холодильники, и стал лихорадочно вспоминать, кто ж это мог меня уболтать дать ему поносить мои ушки. С моей макушки. И тут же ощутил, что чердачное отделение моей головы бибикнуло, и с места, с пробуксовочкой, умчалось в неизвестную, но, несомненно, розовую даль, полную изящных смирительных рубашек и одиозных личностей типа товарища Наполеона Буонопарте.
Я перекрестился, потом ущипнул себя, и, наконец поняв, что делаю что-то не то, хлопнул в ладоши. Звук был. Резкий хлопок влажными руками друг о друга. Потом поднял связку ключей, и, держа ее за брелок, встряхнул. КЛЮЧИ НЕ ЗВЕНЕЛИ.
Глава двенадцатая, про пьяного СЛОНА
– А вдруг он – разумное существо?
– Кто, Ерофеич?
Из т/с «Агент национальной безопасности» (1998)
Ключи очень сильно пахли железякой чертовой, но никак не хотели звенеть – во всяком случае, я не слышал никакого звука. Рука ощущала тяжесть металлических открывалок для дверей, ясно было, что они сталкиваются друг с другом, и должны издавать при этом приветственный (или прощальный?) звон, но звука не было.
Я оставил ключи в покое и принялся за собственные уши. Пощипав их за мочки и проверив пальцами наличие в ушных раковинах бананов, я понес околесицу – точнее, начал ее делать. Как делается околесица, я точно не знал, поэтому я подошел к зеркалу и посмотрел в него глупыми глазами. Пару раз хлопнув ресницами, оттянул веки – вроде бы все было в норме. Глаза продолжали оставаться зелено-карими и смотрели прямо, а не сходились к переносице, любуясь друг на друга.
Тогда я показал себе язык и очень внимательно его осмотрел. С ним тоже все было в порядке. Единственное, он не умел сворачиваться в трубочку – но этого он не умел и раньше. Я растерянно причесался и побрызгался туалетной водой. Запах парфюма нос почуял, кожа ощутила распыленную ароматную влагу.
В кармане проснулся Джин, и не замедлил появиться снаружи. Его лобастая башка, протиснувшись между мной и курткой, сначала глянула с высоты на далекий пол, потом повернулась ко мне. Он сочувственно взирал на меня своими большими сонными глазами. Казалось, кот тоже почувствовал, что со мной творится что-то неладное, и был готов мчаться за ветеринаром. Хотя, конечно, все это было чистой воды выдумкой – беспокойство зверька объяснялось новизной обстановки. Я выпустил его на волю и снял мокрую одежду и обувь.
Пройдя в комнату, достал из холодильника бутылку минералки и припал к горлышку. Но тут же от него отпал, потому что оно было закрыто пробкой и пришлось ее откручивать.
Когда вода с шипением (вся такая сама из себя газированная) коснулась моего языка и иже с ним, я буквально вкусовыми рецепторами почувствовал звон ключей. И чуть позже, когда полоскал рот все той же минералкой, опять глуховатый звон – такой же, который должны были услышать мои уши, когда я трусил связку, держась за брелок. Звук я не слышал в полном смысле этого слова – я его распробовал на вкус. Причем информация, которую нес этот вкус о звоне, была полноценной, она ничуть не искажалась; как если бы я ЭТО действительно слышал, а не пил.
Я сел на пол, поставил к ногам бутылку и попытался закурить. Даже чиркнул спичкой, и держал ее в дрожащей руке, пока искал сигарету. Потом вспомнил, что уже несколько часов, как не курю. Спичку бросил на пол и начал думать о том, что мне из вещей нужно будет в психиатрической лечебнице.
И тут зазвонил телефон. Зазвонил! Он звенел звуком, а не был запахом, изображением или вкусом. Я это не чувствовал кожей, а слышал по-настоящему, ушами. Решив, что самая полезная вещь в психушке – это действительная справка о собственной нормальности, но, все же, до конца не придя в себя, я поднял трубку, и вместо привычного «Да» или «Алло», спросил:
– Кто говорит?
– Слон, – ответила трубка голосом Вячеслава Михайловича Слоновитого после небольшой паузы, вызванной неординарностью моего телефонного приветствия.
– Что надо? – я продолжал возвращаться к полноценной жизни, но, похоже, застрял где-то в четырехлетнем возрасте.
– Шоколада! – радостно вспомнил Корнея Чуковского Славик на другом конце провода. Он, судя по всему, тоже пускал там пузыри, но не по причине легкого сумасшествия или из-за впадения в детство: из трубки явственно слышался запах перегара.
Я решил не обращать внимание на путаницу, возникшую в работе моих органов чувств, и продолжил познавательную беседу:
– Ты откуда? – спросил, и тут же осознал всю неправильность постановки вопроса. Судя по алкогольному акценту и тяжести запаха, Славик на такой вопрос, кроме того, что он местный, не ответит ничего. Ну, или вспомнит о кораблях пустыни. Но он оказался на высоте:
– Из будки.
– Бери тачку и дуй ко мне, – я искренне надеялся, что он вдали от собственной квартиры, и не полезет в кладовку за зеленой двухколесной тачкой. И не станет дуть на нее, транспортируя в сторону моего дома. С него бы сталось…
Трубку на место Славик повесить забыл, и я еще услышал его залихватский свист, звук останавливающегося автомобиля и хлопок дверью. После этого какой-то добрый самаритянин вернул трубку на место, и все сменилось гудками. Вообще, была у Слона какая-то патологическая любовь к проводным телефонам – звонить же по собственному мобильному он люто ненавидел.
Я вступил в тапочки и пошлепал открывать форточки. Относительно свежий воздух урбанизированного города ворвался в комнату, подняв почти до потолка белоснежные гардины, и хлопнул дверью на кухню.
Джин обходил владенья свои, тщательно суя крохотный любопытный нос во все уголочки. Я разобрал собственный рюкзак, поставил в прихожей кошачий туалет, насыпав в него наполнитель. Миски установил на кухне, в белую сразу же налил воды. На кухню тут же приплелось это маленькое чудо, пока еще косолапое и неуклюжее.
Начинать хлебосольство с сухого корма не хотелось. Покупал я его для экстренных случаев, как неприкосновенный запас. В холодильнике отыскался жареный зеркальный карп – не очень свежий (три дня как пожарили), но вполне еще съедобный. Я его покромсал небольшими кусочками, и выложил в серую миску. Джин, урча громче двухкамерного холодильника, принялся жадно поглощать рыбку.
Открыв стоящий на подоконнике баллон с отстоявшейся водой, я затеял поливать цветы, одновременно пытаясь освобожденной от тапочка ногой включить стоящий на полу музыкальный центр. Когда это удалось, центр сообщил мне, что он – рекламная служба «Антикварного радио», а потом, через какое-то время голосом Ветлицкой спел песню, в которой были строчки: «Теплая вода, золотой песок. К северу лицом, сердцем на восток». Я с удивлением отметил, что при таком описательном расположении сердце у певицы должно находиться с правой стороны, или, в крайнем случае, песня должна исполняться исключительно на Северном или Южном полюсе. Ну или, уж в самом крайнем случае, кому-то просто свернули шею.
Я закончил поливать чахлики на подоконнике и принялся молоть кофе. Через десять минут, в халате, взяв через его рукав ароматно дымящуюся турочку (пластмасса с ее ручки исчезла после празднования прошлого Нового года), я отправлялся в гостиную, когда в дверь постучали.
Равномерный стук продолжал раздаваться, пока я искал место для горячей турочки и шел к двери. На пороге стоял Слоновитый, и радостно улыбался.