– Какие дивные места-то мы проезжали давеча, – сказал священник. – Какие неприступные горы! Когда-то эти горы кишели разбойниками.
– Да на кого тут было нападать-то разбойникам? – усомнился Николай Иванович. – И при железной-то дороге очень мало движения.
– На проезжих они не особенно много и нападали, но они целые села, целые города держали в страхе и брали с них дань.
Когда в коридор к ним вышла Глафира Семеновна, священник указал в даль, видневшуюся из окна, и сказал:
– А вон уж купола и минареты Софии виднеются. До освобождения Болгарии это все были турецкие мечети.
– Ну а теперь превращены в болгарские храмы?
– Нет, болгарский народ не особенно религиозен и не заботится об увеличении церквей. В Софии одна мечеть превращена в тюрьму, другая в интендантский склад, третья еще во что-то. Одна мечеть оставлена туркам для богослужения.
Глафира Семеновна начала его расспрашивать, что в Софии есть достопримечательного для осмотра, на что он отвечал:
– Да ничего. София город, только еще начинающий возрождаться. А по-моему, даже и не возрождаться, а зарождаться, хотя и помнит он императора Траяна. В старину он назывался по-болгарски Средец, но обширностью и богатством никогда не отличался. Брали его несколько раз турки, брали несколько раз венгры – вот и все. От римского владычества, впрочем, там остались остатки стен. Вот по Витошкой улице поедете, так остатки этих римских стен там, но интересного они из себя ничего не представляют. Улиц хороших в Софии только две: Витошка улица, про которую я сказал, да Дондуковский бульвар.
– Стало быть, по-вашему, в Софии и смотреть нечего? – спросил Николай Иванович.
– Как вам сказать?.. – развел руками священник. – Смотреть все можно.
– Нет, я спрашиваю только про интересное.
– И интерес зависит от точки зрения. Вот с нами в поезде едет один англичанин, так он едет в Софию специально для того, чтобы посмотреть то место на улице, где был убит Стамбулов, – вот и все.
София совсем уже была близко. Минареты мечетей ясно выделялись вдали. Поезд убавлял ход.
– А где бы нам, батюшка, получше остановиться в Софии? – спросила Глафира Семеновна священника.
– В Софии теперь все гостиницы хороши, все заново отделаны. Остановитесь в гостинице «Болгария», в гостинице «Одесса», «Империал», «Метрополь», у братьев Ивановых в номерах. Везде хорошо и недорого, если вы будете сравнивать с русскими или заграничными ценами. Ресторанная еда тоже недорога. Понаехали венские немцы и всяких ресторанов настроили и на венский манер кормят.
– Если уж по-венски, то это совсем хорошо. Мне венская еда больше парижской нравится, – сказала Глафира Семеновна. – В Париже можно по ошибке что-нибудь такое съесть, от чего потом три дня не отплюешься, а в Вене этого случиться не может.
– Гм… – улыбнулся священник. – А разве приходилось скушать что-нибудь неподобающее?
– Просто она боится, что ей вместо цыпленка под белым соусом лягушку подсунут, а вместо грибов – жареных улиток, – отвечал Николай Иванович.
Минут через пять поезд подъехал к платформе станции София. В вагон еще на ходу вскочили два молодца в бараньих шапках, бежали по коридору и выкрикивали:
– Дрехи! Чемодани! Багажи!
За ними вбежал тоже молодец в фуражечке с надписью на околышке: «Hôtel Metropol» и тоже выкрикивал:
– От гостильница «Метрополь»! Добри одаи! Добри комнаты! Билиге циммерн! Шамбр мебле!
– Готель «Метрополь»! Сюда, сюда! – поманили его супруги.
Баранья шапка и фуражка с надписью ухватились за их ручной багаж и потащили его из вагона.
Движение
Через пять минут супруги Ивановы ехали уже в приличном фаэтоне, направляясь от железнодорожной станции по Витошкой улице в гостиницу. На козлах фаэтона сидел кучер в бараньей шапке, стоял багажный сундук, а на сундуке торчал молодец в фуражке с надписью «Метрополь». Фаэтон был загроможден подушками, баулами, картонками и саквояжами супругов. Лошади неслись быстро. Направо и налево мелькали старые убогие домишки вперемешку с новыми домиками венской архитектуры. Движения на улице было куда больше, чем на улицах Белграда. Спешили куда-то военные в форме почти тождественной с нашей офицерской формой, попадались бараньи шапки, шляпы котелком, цилиндры, проехали три-четыре фаэтона с дамами попарно и в одиночку.
– Посмотри, здесь совсем другая жизнь, чем в Белграде, – обратилась Глафира Семеновна к мужу.
– Маленький Париж? – улыбнулся Николай Иванович.
– А что ты думаешь? Если уж тот белградец назвал свой Белград маленькой Веной, то, по-моему, София куда больше похожа на маленький Париж. Вон и раскрашенные афиши, как в Париже, налеплены на заборе.
И в самом деле, чем дальше, тем движения было больше, а когда подъехали к гостинице, находившейся в торговом квартале, против мечети и турецкой бани, то на улице уж стояли и бродили группы из трех-четырех человек. Здесь разносчики продавали мелкую рыбу в плетеных ивовых корзинках, на дверях лавок были вывешены бараньи туши, в окнах пивной виднелись усатые и бородатые лица, и в нее и из нее то и дело выходили и входили посетители, хлопая дверным блоком.
Фаэтон остановился у подъезда, находящегося на углу двух улиц. Молодец, в фуражке с надписью, соскочил с козел. Выбежал швейцар в фуражке с позументом, и вдвоем они начали разгружать фаэтон.
– Говорите по-русски? – обратился Николай Иванович к швейцару.
– Мало, господине. Вам номер? Има, господине.
– Да, пожалуйста, самый лучший номер.
– Има, има.
Супругов повели по лестнице, уставленной запыленными искусственными растениями в горшках и устланной недорогим, но свежим ковром, и в коридоре первого этажа распахнули дверь. Число сопровождавшей их прислуги увеличилось. Появилась черноглазая горничная, повязанная по-русски расписным ситцевым платком русского же производства, стоял коридорный – рослый бородатый человек в рыжем клетчатом пиджаке и зеленом коленкоровом переднике. Комната, которую показывали, была большая, в четыре окна, с балконом, с венской мебелью, с кроватями на венский манер и застланная посредине ковром.
– Пять левы… – объявил коридорный.
– Фу, дешевизна! – вырвалось у Глафиры Семеновны.
– Берем, берем, – сказал Николай Иванович и вошел в комнату, но прежде него туда уж ворвалась горничная и быстро начала сдергивать с постелей покрывала и надевать на подушки чистые наволочки, лежавшие под покрывалом.
Разные усатые и бородатые смуглые физиономии в потертых пиджаках втаскивали уже в номер вещи супругов. Затем один из молодцов притащил ведро воды и начал наливать в умывальный кувшин, другой втащил вязку дров и стал топить печь, представляющую собой терракотовое сооружение с колоннами, которые состояли из труб.
Супруги снимали с себя пальто и калоши и приготовлялись переодеться и умыться.
– Прежде всего, поесть, – обратился Николай Иванович к коридорному.
– Седнете, моля ви…[38] – пригласил тот, указывая на стул, и, вынув из кармана изрядно замасленную тетрадку, положил ее на стол и сказал: – Вот карта.
– Да что тут читать! Есть винершницель?
– О, я, мейн гер! – И коридорный заговорил по-немецки.
– Немец?
– Немски, немски, – кивнул коридорный и стал рассказывать по-немецки, что он бывал даже в Петербурге и знает князя такого-то, графа такого-то, генерала такого-то.
– Так вот, – перебил его Николай Иванович. – Два бульона, две порции винершницель и чаю, чаю. Только, бога ради, по-русски чаю, настоящим манером.
– Име, господине. Що отте?[39]
– Вино болгарское есть? Вен де пеи?
– Има, господине. Монастырское вино. Червено или бяло?
– Червено, червено. Бутылку вина. Только хорошего. Добро вино.
– Разбирам[40], – поклонился коридорный и хотел уходить, но тотчас же вернулся и спросил у Николая Ивановича его визитную карточку, чтобы записать в книгу постояльцев и выставить на доску в гостинице.
Николай Иванович подал. Коридорный спросил:
– Экселенц?
– Ну, пусть буду экселенц. Экселенц, экселенц, – кивнул ему Николай Иванович.
– Зачем ты врешь, Николай! – упрекнула мужа Глафира Семеновна, когда коридорный удалился.
– Эва важность! Ну, пусть буду в Софии превосходительством. Должно быть, у меня уж фигура такая превосходительная, что везде спрашивают, не превосходительство ли я.
Супруги начали умываться. Горничная, все еще возившаяся с постелями, начала подавать им воды из кувшина.
– Собарица? – улыбнулась ей Глафира Семеновна, помня сербское слово.
– Слугиня, мадам, – отвечала та.
– Слугиня? Так, так… Стало быть, по-болгарски горничная – слугиня! Но разве есть какое-нибудь сравнение между Сербией и Болгарией! И народ здесь образованнее. Вот уж она меня сейчас «мадам» называет! – продолжала восторгаться Глафира Семеновна.
– Ты погоди хвалить-то. Вот как нам еще есть подадут, – остановил муж. – Поп в вагоне хвалил нам здешние рестораны, но ведь для попа все хорошо.
Умывшись и переодевшись, супруги подошли к окну и стали смотреть на улицу. Перед окном виднелись большая мечеть с высоким минаретом и турецкая баня с куполом и с окнами, расположенными по-турецки, не симметрично, а как попало. У стены мечети сидели, поджав под себя ноги, нищие турки с чашечками для сбора денег, в окнах бани виднелись красные голые тела, которые вытирались полотенцами. По улице носили белые хлеба на лотках, ковры, перекинутые через плечо, стояла арба с глиняными горшками и кувшинами, запряженная парой волов, и болгарин в овечьей куртке, в серой бараньей шапке и синих суконных штанах, очень смахивающий на нашего хохла из Полтавской губернии, такой же усатый, с плохо выбритым подбородком, продавал болгарским бабам в ситцевых платках, тоже очень смахивающих на наших баб, свой товар из арбы. Бабы пробовали горшки, стукая один о другой. Где-то кончились занятия в школе, и бежали ребятишки со связками книг и с грифельными досками.
– Жизнь здесь… Все-таки жизнь есть! Ты посмотри, здесь все-таки движение! – воскликнула Глафира Семеновна, указывая мужу на улицу. – А в Белграде-то!..
– Но ты не должна забывать, что мы здесь в торговой части, – заметил супруг.
– В Белграде мы и на базаре были, когда деньги у жида меняли, а там и десятой доли этого движения не было.
Послышался стук в дверь.
– Антре! – крикнула Глафира Семеновна по-французски.
Дверь отворилась, и показался коридорный. На большом подносе он нес завтрак супругам.
Антирусские интриги Стамбулова
Стол накрыт чистой скатертью, и супруги завтракают. Привередливая Глафира Семеновна, взяв чашку бульону, не могла похулить его вкусовые достоинства и нашла только, что он остыл. Винершницель, приготовленный из телятины, был вкусен, но также был подан чуть теплым.
Коридорный, прислуживавший около стола, рассказывал по-немецки, примешивая русские и болгарские слова, о генералах, графах и князьях, которых он знавал в бытность свою в Петербурге.
– Вы мне вот прежде всего скажите, отчего у вас на завтрак все подано остывшее? – перебил его Николай Иванович, на что коридорный, пожав плечами, очень наивно ответил:
– Ресторан немного далеко от нас, а на улице теперь очень холодно.
– Как далеко? Разве гостиница не имеет своего ресторана? Нет кухни при гостинице?! – воскликнула Глафира Семеновна.
– Не има, мадам.
И коридорный рассказал, что в Софии только две гостиницы имеют рестораны – «Болгария» и «Одесса», да и то потому, что при них есть кафешантаны, и при этом прибавил, что «die Herrschaften und die Damen» очень редко берут в комнаты гостиницы «подхаеване»[41], «обед» и «вечерю»[42], так что держать свою «готоварню»[43] и «готовача»[44] не стоит.
– Не в моде, что ли, ясти в номере? – спросил Николай Иванович.
– Не има мода, господине, – отвечал коридорный и стал убирать со стола.
– Ну, скорей чаю, чаю! Да мы поедем осматривать город, – торопила его Глафира Семеновна.
– Тос час, мадам, – засуетился коридорный, побежал в коридор и принес чайный прибор с двумя чайниками, в одном из коих был заварен чай.
– А самовар? Нам русский самовар? – спросил Николай Иванович.
Коридорный вздернул плечами и развел руками.
– Не самовар, – отвечал он.
– Как? Совсем не имеете самовара? В болгарской лучшей гостинице нет самовара?
– Не има, господине.
– Простого русского самовара не има! – удивленно воскликнул Николай Иванович. – Как же у вас здесь наши русские-то?.. Ведь сюда приезжают и русские корреспонденты, и сановники. Вы, может быть, не понимаете, что такое самовар?
– Разбирам, господине, разбирам, но не има русски самовар.
– Ну, уж это из рук вон… Это прямо, я думаю, вследствие каких-нибудь антирусских интриг Стамбулова, – развел руками Николай Иванович. – Но ведь теперь Стамбулова уж нет, и началось русское течение. Странно, по меньшей мере странно! – повторял он.
– Пей чай-то… – подвинула к нему Глафира Семеновна стакан чаю – чай подан хоть и без самовара, но не скипячен и очень вкусно заварен.
– Слушайте, кельнер! Как вас звать-то? Как ваше имя? – спросил коридорного Николай Иванович.
– Франц, господине.
– Тьфу ты! Немец. В славянской земле, в исконной славянской земле и немец-слуга. Слушайте, Франц! Нам этого кипятку мало. Принесите еще. Поняли? Кипятку. Оште кипятку.
И Николай Иванович стукнул по чайнику с кипятком.
– Оште горешта вода? Тос час, господине.
Коридорный выбежал из номера и через минуту явился опять с большим медным чайником, полным кипятку.
– Глупые люди, – заметила Глафира Семеновна. – Согревают кипяток в чайнике, а выписать из России самовар так куда было бы лучше и дешевле.
Через полчаса супруги кончали уже свое чаепитие, как вдруг раздался стук в дверь. Вошел коридорный и подал визитную карточку. На карточке стояло: «Стефан Кралев, сотрудник газеты «Блгрское право».
– Сотрудник? Корреспондент? Что ему такое? – удивился Николай Иванович.
Коридорный отвечал, что человек этот просит позволения войти.
– Просите, просите, – заговорила Глафира Семеновна, встала из-за стола, подошла к зеркалу и начала поправлять свою прическу.
Вошел еврейского типа невзрачный господин с клинистой бородкой, в черной визитке, серых брюках, синем галстуке шарфом, зашпиленном булавкой с крупной фальшивой жемчужиной, с портфелем под мышкой и в золотых очках. Он еще у дверей расшаркался перед Николаем Ивановичем и произнес по-русски:
– Позвольте представиться, ваше превосходительство. Сотрудник местной газеты «Блгрское право».
При слове «превосходительство» Николай Иванович встал, приосанился, поднял голову и подал вошедшему руку, сказав:
– Прошу покорно садиться. Ах да… Позвольте представить вас моей жене. Жена моя Глафира Семеновна.
– Мадам… Считаю себе за особенную честь… – пробормотал сотрудник болгарской газеты и низко поклонился.
Наконец все уселись. Николай Иванович вопросительно взглянул на посетителя и спросил:
– Чем могу вам быть полезным?
Посетитель слегка откашлялся, поставил свой портфель себе на колени и начал:
– Сейчас узнав внизу гостиницы о приезде из Петербурга вашего превосходительства, решаюсь просить у вас на несколько минут аудиенции для краткой беседы с вами. Позволите?
– Сделайте одолжение.
Николай Иванович еще выше поднял голову, оттопырил нижнюю губу и стал барабанить пальцами по столу.
– Не скрою, что хочу воспользоваться беседой с вами для ознакомления с нею читателей нашей газеты, – сидя, поклонился посетитель.
– То есть пропечатать? Это зачем же? – спросил Николай Иванович.
– Изволите ли видеть… При настоящей перемене режима в Болгарии и при повороте жизненного течения ко всему русскому мы считаем каждую мысль, каждый взгляд, поведанные нам русским сановником, достойными опубликования.
При слове «сановником» Николай Иванович не удержался и сделал звук «гм, гм». Но он боялся, что Глафира Семеновна выдаст его и крикнет: «Какой он сановник! Напрасно вы его принимаете за сановника!» – а потому обернулся и бросил на нее умоляющий взгляд. Глафира Семеновна сидела за другим столом серьезная и слушала.