– Ах, помню, помню. Ну, Глаша, поворачивайся, а то будет поздно. Да вот что, хер Франц, закажи, брат, нам здесь, в гостинице, ужин к двенадцати часам, а то я боюсь, как бы нам голодным не остаться.
– Зачем здесь? – подмигнул Николаю Ивановичу швейцар, ободренный его фамильярностью. – Мы найдем получше здешнего ресторан, веселый ресторан.
– Ну, вали! Жарь! Вот это отлично. Люблю, кто мне потрафляет. Глаша!
– Я готова.
Из-за алькова вышла Глафира Семеновна в ватерпруфе и шляпке, и супруги стали выходить из номера. Сзади них шел швейцар.
Аквариум
Глафира Семеновна и Николай Иванович, в сопровождении швейцара, сошли по лестнице гостиницы и вышли на улицу, прилегающую к бульвару Unter den Linden, и вскоре свернули на него. Был уже девятый час вечера; некоторые магазины запирались, потушив газ в окнах, но уличное движение не утихало. Громыхали колесами экипажи, омнибусы, пронзительно щелкали бичи, вереницами тянулись ломовые извозчики с громадными фурами, нагруженными поклажей чуть не до третьего этажа домов и везомыми парой, тройкой и даже четверкой лошадей в ряд и цугом. Легкие экипажи сторонились и давали дорогу этим чудовищам.
– Вот эта наша знаменитая улица Под Липами, – похвастался швейцар. – Наш Невский перспектив.
– А ежели эта у вас на манер нашего Невского проспекта, то зачем же у вас ломовых-то пускают загромождать дорогу? – спросил Николай Иванович. – Смотри-ка, какие фуры. Чуть не с дом.
– А куда же деваться? Ведь это улица. Они едут по свой дело.
– Объезжай по задним улицам. Тут прогулка чистой публики, и вдруг лезет ломовой. Да еще какой ломовой! На саженных колесах и в тройку лошадей! Нет, у нас, в Петербурге, по главным улицам этим дубинам ездить не позволяют. Колеси по закоулкам. Нехороши, брат Франц, у вас насчет этого порядки, нехороши, хоть и Берлин.
– Но ежели ему нужно. Ведь он по делу, – опять повторил швейцар.
– Мало ли что нужно! Мало ли что по делу! Объезжай. Куда ему торопиться! Над ним не каплет. Ведь не в театр к началу представления спешит.
– Но ведь через это доставка товара должна быть дороже.
– То есть как это?
– Да так. Ехать по прямой путь – он сделает больше рейсов и может за провоз взять дешевле! Тут экономи, большой экономи.
– Глаша! Слышишь, как рассуждают! Вот на обухе-то рожь молотят! – отнесся Николай Иванович к жене.
– Да уж известно, немцы. Как же им иначе-то рассуждать! – отвечала та.
– И зачем у вас такие телеги громадные, чтобы их в три и четыре лошади таскать? – дивился Николай Иванович. – У нас телеги в одну лошадь.
– Большие телеги тоже экономи, – отвечал швейцар. – Каждый маленький телега в одна лошадь нужно один извозчик, а к большая телега в три лошадь тоже нужно один человек. Большая телега везет столько, сколько везет три телега, – и вот два человек, два извозчик в экономи. Эти извозчик могут работать другое дело.
– Ой, ой, ой, как рассуждают! Глаша, слышишь?
– Да уж слышу, слышу. Дай шляпки-то дамские мне посмотреть. – Глафира Семеновна в это время остановилась около модного магазина.
– Вот наш знаменитый аквариум, – указал, наконец, швейцар на подъезд, освещенный электричеством. – Пожалуйте наверх.
– Как наверх? Да разве у вас аквариум-то не сад? – удивился Николай Иванович. – У нас в саду.
– Как возможно в саду! Тут есть такие рыбы и амфибиен, что им нужно теплый цонне… теплый климат… Вы пальто снимите и отдайте. Будет жарко.
– Снимем, снимем. Ну, поднимайся, Глаша. А я думал, Франц, что у вас в аквариуме этот… как его?.. Вот что к нам-то приезжал… Штраус, вот кто, – вспомнил Николай Иванович. – Я думал, что у вас в аквариуме Штраус, – продолжал он.
– Штраус на Зоологический сад… Там и штраус, там и жираф, там и гиппопотам, там и ваш русский айсбер, ледяной медведь.
Супруги взяли билеты и в сопровождении швейцара вошли в аквариум. Направо и налево стеклянные резервуары с плавающей в воде рыбой. Николай Иванович взглянул мельком и сказал швейцару:
– Ну, мимо! Чего тут простых-то рыб рассматривать! Этого добра у нас в Петербурге в каждом трактире в садке много плавает. А ты веди к ученым рыбам, которые вот музыку-то играют.
Швейцар покосился на него и повел дальше. Показался террариум с черепахами.
– Вот тут шильдкрете, – указал он.
– Черепахи? – заглянула Глафира Семеновна, сморщилась и проговорила: – Фу, какая гадость! Ведите скорей нас к эстраде-то.
Швейцар опять покосился. Он недоумевал, отчего это путешественники пришли в аквариум и ни на что смотреть не хотят.
– Сейчас будут знаменитый орангутанг и горилла, – сказал он.
– Это то есть обезьяны? – спросила Глафира Семеновна. – Не надо, не надо нам обезьян. Ну что на них смотреть! Эка невидаль! Вы ведите нас скорей к этому… Как вы его назвали-то? Да… Амфибиен… Ведите туда, где этот Амфибиен играет. А здесь и публики-то нет.
– Мадам хочет амфибиен смотреть? – улыбнулся швейцар. – А вот многие дамы не любят на амфибиен смотреть. Вы храбрый дама… Вот начинается амфибиен, – указал он на бассейн. – Тут крокодилен…
Глафира Семеновна так и шарахнулась в сторону, увидав выставившуюся из воды голову крокодила.
– Тьфу, тьфу, тьфу! – заплевалась она. – И как вам не стыдно на такую гадость указывать! Мы вас просим, чтобы вы нас к Амфибиену вашему вели, а вы как назло…
– Да ведь это амфибиен и есть… – начал было швейцар.
– Дальше, дальше, Франц! Что это, в самом деле! Тебе русским языком говорят, что мы не желаем этой дряни смотреть! – крикнул Николай Иванович.
Швейцар недоумевал:
– Мадам просит амфибиен.
– Ну, так и веди к нему! А ты каких-то ящериц да лягушек показываешь. Сделали еще поворот.
– Вот, – указал швейцар.
За стеклом из-под камня выставилась громадная змея, обвила сук дерева и, поднимая голову, открывала пасть. Увидав ее, Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и бросилась к мужу:
– Коля! Голубчик! Уведи меня скорей!.. Не могу, не могу… Ты знаешь, я змей до страсти боюсь… У меня руки, ноги трясутся. Мне дурно может сделаться.
Она вся нервно тряслась. На глазах ее показались слезы.
– Хер Франц! Да будет ли этому конец! Что это за безобразие! – закричал Николай Иванович на швейцара. – Тебе русским языком сказано, что не хотим мы смотреть этой дряни! Тысячу раз тебя просят, чтобы ты нас на музыку вел, а ты черт тебя знает, к чему нас подводишь!
– На какую музыку? – удивленно спросил швейцар. – Здесь никакой музыки нет.
– Как нет? Да ведь это аквариум?!
– Да, аквариум, но музыки нет.
– Как же может быть аквариум без музыки? Что ты нас морочишь-то! Везде аквариум с музыкой… Будто мы не понимаем! У нас в Петербурге тоже аквариум с музыкой.
– А у нас в Берлин без музик…
– Как же ты раньше говорил нам, что здесь музыка, что здесь даже ученые рыбы играют, что здесь какой-то ваш немец Амфибиен оркестром дирижирует.
– Никогда я этого, ваше превосходительство, не говорил.
– Глаша! И он еще мне смеет врать в глаза!
– Говорили вы, говорили. Мы даже сейчас вас спросили про Штрауса, а вы сказали, что Штраус дирижирует в Зоологическом саду, а здесь Амфибиен, – подхватила Глафира Семеновна.
– Мадам, вы меня не так поняли. Никогда я про музыку не говорил. Амфибиен – звери: крокодилен, змеи; штраус тоже звери – птица.
– Что вы мне про Штрауса-то зубы заговариваете? Штраус дирижер, капельмейстер-музыкант, композитор. Я сама его вальсы на фортепьянах играю.
– Ах да, да… Но тот Штраус не в Берлин, а в Вене. А я вам говорил про штраус-птица.
– Ну, переплет! Нет, Неметчина нам не ко двору! – прошептал Николай Иванович. – Даже и по-русски говорим, так друг друга понять не можем. Так нет в здешнем аквариуме музыки? – спросил он швейцара.
– Нет, нет. Здесь звери. Амфибиен тоже звери.
– Никакой музыки нет?
– Никакой.
– Так на кой же шут ты нас, спрашивается, привел сюда? На кой же шут я зря три немецких полтинника в кассе отдал, да еще за хранение платья заплатил! Веди назад!
Швейцар пожал плечами и поплелся к выходу. Сзади следовали Николай Иванович и Глафира Семеновна.
– Ведь ты знаешь, что я не могу смотреть на змей… Когда я увижу змею, у меня делается даже какое-то внутреннее нервное трясение и я становлюсь больна, совсем больна, – говорила она мужу.
Уже надоело!
– Куда ж теперь? – спрашивал Николай Иванович Глафиру Семеновну, выходя из аквариума на улицу.
Сопровождавший их швейцар хотел что-то сказать, но Глафира Семеновна раздраженно воскликнула:
– Никуда! Решительно никуда! С меня и этого удовольствия довольно. Прямо домой, прямо в гостиницу, и завтра с первым поездом в Париж. Не желаю больше по Берлину ходить. А то опять вместо музыки на какую-нибудь змею наскочишь. Достаточно. Будет с меня… Угостили в аквариуме… Ну что ж вы встали! Ведите нас обратно в гостиницу, – обратилась она к швейцару.
– Я хотел предложить для мадам…
– Ничего мне предлагать не нужно… Прямо в гостиницу.
– Глаша! Но зайдем хоть в какую-нибудь биргале пива выпить, – начал Николай Иванович.
– Пива в гостинице можете выпить. – И Глафира Семеновна пошла одна вперед.
– Не туда, мадам. Не в ту сторону… В гостиницу направо, – сказал швейцар.
Она обернулась и переменила направление. Николай Иванович и швейцар шли сзади.
– А какое веселое место-то я вам хотел указать, – шепнул швейцар Николаю Ивановичу. – Там поют и играют, там можно и поужинать.
– Глаша! Вот Франц хочет какое-то место показать, где поют и играют. Там бы и поужинали, и пива выпили.
– Опять с змеей? Нет уж, благодарю покорно.
– Никакой там змеи нет. Там поют и играют. Там шансонетен и оперштюке… Там танцы… Там хороший кухня и можно хороший ужин получить, – продолжал швейцар.
– Чтобы змеи наесться? Давеча живую преподнесли, а теперь хотите жареную… Спасибо!
– Уговорите ее, месье, вашу супругу… Место очень веселое… Красивые женщины есть, – шепнул швейцар.
– Нет, уж теперь закусила удила, так ее не только уговорить, а в ступе не утолочь, – отвечал Николай Иванович. – Веди домой и заказывай ужин для нас.
Через четверть часа они были дома. Глафира Семеновна с сердцем сбросила с себя ватерпруф, шляпку, села в угол и надулась. Николай Иванович взглянул на нее и покачал головой. Швейцар подал ему карту кушаний и отошел в сторонку. Николай Иванович повертел ее в руках и сказал:
– Я, брат, по-немецки ежели написано, то гляжу в книгу и вижу фигу, так уж лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего бы хотела поесть? – обратился он к жене.
– Ничего. У меня голова болит.
– Нельзя же, милый друг, не евши. Завтра рано утром поедем в Париж, так уж не успеем до отправления поесть. В котором часу, Франц, идет поезд в Париж?
– В восемь часов утра. Вам придется на Кельн ехать, и там будет пересадка в другие вагоны. В Кельн приедете вечером и только в Кельне можете покушать, а до Кельна поезд нигде не останавливается больше двух-трех минут.
– Ну вот, видишь, Глаша, стало быть, тебе необходимо поклевать с вечера, – уговаривал Николай Иванович жену. – Скажи, чего ты хочешь, – вот Франц и за кажет.
– Спасибо. Не желаю змей есть по его заказу.
– Ах, мадам, мадам! И как это вы эту змею забыть не можете! – начал швейцар. – Разве я хотел сделать вам неприятное? Я не хотел. А что змея, так это аквариум. Аквариум не может быть без крокодил и змея, рыбы и амфибиен…
– Врете вы, может. У нас в Петербурге есть Аквариум без крокодила и без змеи. Даже и рыбы-то нет. Плавает какой-то карась с обгрызенным хвостом да две корюшки – вот и все.
– Ну, это не настоящий аквариум.
– Врете. Самый настоящий. Ваш же немец там оркестром дирижирует.
– Поешь что-нибудь. Полно капризничать-то, – сказал Николай Иванович.
– Да ведь гадостью какой-нибудь немецкой накормят. Вот ежели бы щи были.
– Есть щи, Франц?
– Нет, щей здесь не бывает. Щи – это только в России.
– Ну, тогда нельзя ли дутый пирог с рисом и с яйцами и с подливкой? Здесь я, по крайней мере, буду видеть, что я ем.
– Пирог, мадам, русский кушанье. Здесь, в Берлин, это нельзя.
– Все нельзя, ничего нельзя. Ну так что же у вас можно?
– Хочешь, Глаша, сосиски с кислой капустой? Сосисок и я поел бы… А уж в Берлине сосиски, должно быть, хорошие – немецкая еда.
– А почем ты знаешь, чем они здесь начинены? Может быть, собачиной.
– Я, мадам, могу вам сделать предложение майонез из рыба.
– Нет, нет, нет. Ничего рубленого. Вместо рыбы змею подсунете.
– Опять змею? Нет, мадам, здесь змея не едят.
– Ну, так угря подсунете. Та же змея.
– Она и стерлядь не ест. Говорит, что змея, – сказал Николай Иванович и спросил швейцара: – Ну, можно хоть селянку-то на сковороде сделать?
– И селянки я есть не стану, – откликнулась жена. – Что они тут в селянку наворотят? Почем я знаю! Может быть, мышь какую-нибудь. В крошеном-то незаметно.
– Ну, поросенка заливного под сметанным хреном. Можно, Франц?
– Селянка и поросенок, месье, опять русский кушанье, – дал ответ швейцар.
– Тьфу ты, пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Ведь поросенок-то свинина, а вы здесь, немцы, на свинине и свиных колбасах и сосисках даже помешались. Прозвище вам даже дано – немецкая колбаса.
– Верно. Я знаю. Я жил в России. Но поросенка здесь не кушают. То есть кушают, но очень мало.
– Отчего?
– Экономия. Поросенок может вырасти в большая свинья. Свинья большая кушают.
– Глаша! Слышишь? Опять экономия! – воскликнул Николай Иванович. – Ну, немцы! Слышишь, Франц, зачем вы умираете-то? Вам и умирать не надо из экономии. Ведь хоронить-то денег стоит.
Швейцар улыбнулся.
– Можно, по крайней мере, у вас хоть ветчины с горошком достать? – спросила, наконец, Глафира Семеновна швейцара.
– Это можно, мадам. Ветчина с горохом и с картофель и с русский зауэрколь, с кислая капуста.
– Ну, так вот ветчины. Ветчины и бульон. Бульон можно?
– Можно, мадам.
– Да вали еще две порции телячьих котлет да бифштекс, – прибавил Николай Иванович. – Надеюсь, что это можно?
– Можно, можно, но только бараний котлет, а не телячий. Телячий нет в карта.
– Тоже экономия? – спросил Николай Иванович.
– Экономия, – улыбнулся швейцар.
– Ах, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленком нельзя ли, кроме того, позабавиться?
– Можно, месье.
– Так пару цыплят. Да пива, пива побольше. Нельзя ли в какой-нибудь большой кувшин его налить?
– Можно, можно, – кивал швейцар и спросил: – Все?
– Чего же еще больше? И этого довольно. Или нет. Закажи, брат, мне порцию сосисок немецких. Хоть они, может быть, у вас и собачиной копченой набиты, а все-таки хочется попробовать… Жена есть не будет, а я съем. Нельзя быть в Неметчине и немецких сосисок не попробовать! Вот жаль, что у вас тут простой русской водки нет.
– Кюммель есть, – отвечал швейцар.
– Сладость немецкая. Какая это водка! Ну да уж вели подать, делать нечего.
Ужин был заказан. Через час его подали в номер. Николай Иванович был голоден и принялся его есть так, что у него только за ушами трещало, а потом навалился на пиво. Ела с большим аппетитом и Глафира Семеновна.
Часа через два Николай Иванович, изрядно пьяный, лежал на постели и бормотал:
– Слава богу, завтра в Париж. Ужасть как надоела Неметчина.
7:53 на Кельн
Утром Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свет брезжился. Тотчас же появился кофе, тотчас же швейцар Франц принес счет за пребывание в гостинице и сказал Николаю Ивановичу:
– Ежели, ваше превосходительство, хотите к первому поезду попасть, то торопитесь: без семи минут в восемь отходит.
– Скорей, Глафира, скорей!.. – засуетился Николай Иванович и принялся расплачиваться. – Ой, ой, какой счет-то наворотили! – воскликнул он, увидав в итоге счета цифру «тридцать восемь».
– Да ведь это, господин, тридцать восемь марок, а не рублей, – заметил швейцар.
– Еще бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянством и буянством не занимались, вина не пили, сидели только на пиве, да вашей немецкой стряпни поели. Бифштекс-то, брат, был, наверное, из лошадки. Им можно было гвозди в стену вколачивать.
– Что вы, господин… У нас кухня хорошая, провизия первый сорт.
– Какой бы сорт ни был, а тридцать три полтинника за еду и за пиво – ужас как дорого. Ведь комната-то всего пять полтин стоит.