Она не могла, однако, достичь такой степени уверенности, чтобы не сгорать от стремления узнать, не обсуждалась ли эта тема в другом доме, куда Крофты заходили еще раньше.
Обитателей Большого дома ждали вечером того дня в коттедже; и, поскольку в это время года такие посещения уже не осуществлялись пешком, она начала прислушиваться к шуму кареты, когда к ним забежала младшая из барышень Масгроув. Первой черной мыслью, возникшей при ее появлении, было что мисс Масгроув пришла принести извинения и им придется провести вечер в своем тесном кругу; и Мэри уже совершенно настроилась оскорбиться, но тут Луиза внесла ясность и все исправила, объяснив, что в карету поместили арфу, и поэтому ей всего лишь не хватило места и она пришла пешком.
– И я расскажу вам, какая тому причина, – добавила она, – и все-все остальное. Так вот, я прибежала предупредить вас, папа и мама сегодня вечером совсем пали духом, особенно мама; она только и думает о бедняге Ричарде! И мы придумали, лучше взять с собой арфу, поскольку арфа, похоже, развлечет ее больше, чем фортепьяно. Сказать вам, почему она в такой печали? Когда Крофты нанесли нам визит этим утром (они ведь зашли потом и к вам, не правда ли?), они, оказывается, говорили о ее брате, капитане Вентворте, который как раз возвратился в Англию, или вышел в отставку, или еще что-то в этом роде, и приезжает повидаться с ними; и к несчастью, когда они уже ушли, маме на беду пришло в голову разобраться, не тот ли это Вентворт, или кто-то с очень похожей фамилией, какое-то время был капитаном у бедного Ричарда; я даже не знаю, когда или где, но задолго до того, как он умер, бедняга, это точно! И, просмотрев его письма и вещи, она обнаружила, что так оно и было, и нет сомнений, это точно должен быть тот самый человек, и ее голова теперь переполнена только этим и бедным Ричардом! Нам теперь нужно изо всех сил стараться веселиться, а то она так и застрянет на этих мрачных думах.
Реальные обстоятельства этой патетической части истории семейства были таковы: Масгроувы на свою беду имели совершенно неисправимого сына, причинявшего им массу беспокойства, и на свое счастье потеряли его прежде, чем он достиг двадцатилетнего возраста; этого непутевого и бестолково го отпрыска, с которым справиться на берегу они уже не могли, отослали служить на море; любили его в семье не слишком, беспокоились и того меньше, впрочем, ровно настолько, насколько он того заслуживал; о себе он давал знать крайне редко, и едва ли о нем вообще горевали, когда два года назад вести о его смерти где-то далеко за пределами страны с трудом преодолели путь до Апперкросса.
По правде сказать, хотя его сестры теперь и старались сделать для него все, что могли, называя «беднягой Ричардом», прожил он не кем иным, как тупоголовым, бесчувственным, никчемным Диком Масгроувом, никогда не сделавшим ничего, чтобы заслужить право носить полное свое имя, и оставался всего лишь Диком, живым или мертвым.
Он провел несколько лет на море и за время своих перемещений, характерных всем корабельным гардемаринам, но особенно тем, от которых любой капитан желает избавиться, провел шесть месяцев и на борту фрегата капитана Фредерика Вентворта «Лакония», и с «Лаконии» он, по требованию своего капитана, написал два письма, которые отец и мать получили от него за все время его отсутствия; то есть единственные два бескорыстных письма: все остальные письма являли собой всего лишь просьбы выслать денег.
В каждом из этих писем он хорошо отзывался о своем капитане; но так мало они привыкли обращать внимание на это, столь невнимательными и нелюбопытными были они относительно имен моряков или судов, что едва ли в то время они обратили внимание и на это имя; и то, что миссис Масгроув внезапно озарила, и именно в тот день, вспышка, позволившая ей вспомнить имя Вентворт, как-то связанное с ее сыном, казалось одной из тех необычных игр памяти, которые иногда происходят.
Она достала письма и там нашла подтверждение своему предположению; и чтение этих писем, теперь, через столько лет после того, как бедный ее сын покинул их навсегда и его ужасный характер и все его проступки уже стерлись из памяти, чрезмерно подействовало на состояние ее духа и погрузило ее в такую глубокую печаль о нем, которой она не знала даже тогда, когда впервые услышала о его смерти. На мистера Масгроува, хотя и в меньшей степени, все это подействовало сходным образом; и когда они достигли коттеджа, им совершенно очевидно требовалось, во-первых, чтобы их снова выслушали по волнующей их теме, ну а потом утешиться в своем жизнерадостном окружении.
Слышать, как они говорят так много о капитане Вентворте, слишком часто повторяют его имя, перебирают в памяти прошлое и наконец приходят к выводу, что он (и ведь могло же такое случиться) и был тем самым капитаном Вентвортом, кого они, как они вспомнили, встречали, раз или два, по возвращении из Клифона (прекрасный молодой человек), но они не могли сказать, случилось это семь или восемь лет назад, – все это явилось новым испытанием для самообладания Энн. Но, как бы там ни было, ей явно предстояло отныне приучить себя к подобной пытке. Получалось, ей предстояло научиться оставаться безучастной, раз уж ожидалось его появление, и причем скорое появление. И мало того, Масгроувы, переполненные горячей благодарностью за доброту, которую он проявил в отношении их бедного Дика, высоко превозносили его характер, о котором говорило уже то, что шесть месяцев бедняга пребывал под его опекой, и упоминали в сильной, хотя и не литературно совершенной похвале как «лихого парня, только слишком уж похожего на школьного учителя», решили с нетерпением ждать возможности быть ему представленным и завязать с ним знакомство, как только они услышат о его приезде.
Так было решено, и вечер дальше шел покойно и безмятежно.
Глава 7
Не прошло и нескольких дней, как все узнали о приезде капитана Вентворта в Келлинч, и мистер Масгроув нанес ему визит и, возвратившись, горячо превозносил его и сообщил домашним, что договорился с Крофтами об обеде в Апперкроссе в конце следующей недели. Мистер Масгроув сильно огорчился из-за невозможности назначить для посещения более раннюю дату, с таким нетерпением желал он продемонстрировать свою благодарность, принимая капитана Вентворта под крышей собственного дома и приветствуя его всем, что было самым лучшим и крепким в его погребах. Но предстояло ждать, пока пройдет целая неделя; всего неделя, как сочла бы Энн, а затем им предстояло встретиться; но скоро Энн пожалела, что даже и эту неделю ей не пришлось чувствовать себя в безопасности.
Капитан Вентворт очень поспешил нанести ответный визит мистеру Масгроуву, пожелав ответить на его любезность, и она лишь по случайности не зашла к ним в те же полчаса его визита. Они с Мэри уже фактически отправились по направлению к Большому дому, где, как она узнала впоследствии, они бы неминуемо с ним столкнулись, но тут случилось непредвиденное. Старший из мальчиков неудачно упал, и его принесли в тот момент домой. Несчастный случай с ребенком отложил в сторону любые посещения; но она не могла безразлично воспринимать известие о своем спасении, несмотря на серьезное беспокойство, которое испытывала по поводу состояния мальчика.
Несчастный вывихнул себе ключицу и настолько сильно ушиб спину, что это вызывало самые тревожные опасения. Весь оставшийся день был наполнен страданиями, и Энн приходилось все делать одновременно: послать за аптекарем, отыскать отца и сообщить ему о случившемся, подбодрить мать и удержать ее от истерики, раздать указания слугам, отогнать младшего мальчика, обласкать и успокоить бедного страдальца; и, кроме этого, послать, как только она вспомнила про это, надлежащее сообщение в другой дом, что добавило ей скорее перепуганных и недоумевающих зрителей, чем полезных помощников.
Возвращение зятя явилось первым утешением: он сумел взять на себя заботу о жене, и уж совсем она успокоилась при появлении аптекаря. Пока он не прибыл и не исследовал ребенка, их предчувствия оставались самыми худшими, будучи неопределенными; они подозревали большие повреждения, но не знали, где именно; но теперь ключица была скоро поставлена на место, и хотя мистер Робинсон все щупал, и щупал, и тер, и мрачнел, и тихо беседовал с отцом и тетей, тем не менее они все уже надеялись на лучшее и смогли разлучиться и отобедать в терпимом спокойствии духа; и затем, уже перед самым расставанием, две младшие тетки нашли в себе силы отвлечься от состояния здоровья племянника и сообщить всем о визите к отцу капитана Вентворта; задержавшись после ухода отца с матерью еще минут на пять, они тут же попытались рассказать, в каком они от него совершенном восторге, насколько красивее, обходительнее он им показался, нежели любой другой представитель мужского пола среди всех их знакомых, из тех даже, кто раньше снискал и пользовался их благосклонностью.
Как было они обрадовались, услышав, что папа пригласил его остаться на обед, и как сожалели, когда он сказал, что совсем не может себе сегодня этого позволить, и как обрадовались снова, когда он пообещал ответить на папино и даже более настоятельное мамино приглашение приехать и отобедать с ними на следующий день, правда-правда, уже завтра; и он пообещал это с такой благожелательностью, словно подчеркнул этим, как правильно он понял причину проявленного к нему с их стороны внимания. Короче, и выглядел он элегантно, и говорил он с изысканной любезностью, что они могли заверить их всех, он вскружил им обеим голову; и они убежали, ликующие и влюбленные, и капитан Вентворт явно занимал их намного больше, чем маленький Чарльз.
Рассказ и восторги повторились, когда в вечерних сумерках обе девушки пришли уже с отцом разузнать, как обстоят дела; и мистер Масгроув, уже освободившийся от первых волнений по поводу самочувствия своего наследника, смог подтвердить их впечатление, и добавить своих похвал, и выразить надежду, что теперь больше не возникнет повода отменить обед с капитаном Вентвортом, и только выразил сожаление, что обитатели коттеджа, судя по всему, не захотят оставить маленького мальчика ради встречи с капитаном.
– Ох! Нет! Как можно оставить ребенка! – И отец и мать еще недавно только пережили слишком сильную тревогу, чтобы допустить эту мысль; а Энн, обрадовавшись избавлению, не смогла сдержаться и присоединилась к их горячим протестам.
Правда, чуть позже Чарльз Масгроув начал склоняться к другому решению: ребенок шел на поправку, а ему слишком уж хотелось быть представленным капитану Вентворту, и, возможно, он мог бы присоединяться к ним позже вечером; он не стал бы там обедать, но вполне сможет заглянуть туда на полчасика. Но тут же был нетерпеливо атакован женой, набросившейся на него со словами:
– Ах! Чарльз, нет и нет, я не выдержу, я не смогу тебя отпустить. Ты только подумай, а если что-нибудь случится?
Ребенок хорошо провел всю ночь, и ему стало много лучше на следующий день. Требовалось время, чтобы удостовериться в отсутствии повреждений в позвоночнике; но мистер Робинсон не нашел ничего угрожающего, ничего, усиливавшего опасения и тревогу, и соответственно Чарльз Масгроув начал сомневаться в необходимости продолжать свое добровольное заключение. Ребенка необходимо было держать в постели и развлекать по возможности чем-то очень спокойным; но отцу-то что оставалось делать? Вполне посильное дело для женщины, и было бы совершеннейшей нелепостью, если бы он, крайне бесполезный дома, продолжал держать себя в заточении.
Отец очень желал познакомить сына с капитаном Вентвортом, и в отсутствие достаточного основания не появляться там он обязан идти; и его размышления привели к решительному и открытому заявлению, сразу по возвращении с охоты, что он твердо намерен тут же переодеться и обедать в другом доме.
– С ребенком все обстоит как нельзя лучше, – объявил он, – и я предупредил сейчас отца о своем приходе, и он посчитал мое решение правильным. Ну а поскольку с тобой остается твоя сестра, любовь моя, у меня вообще нет ни малейшего сомнения. Ты сама не захотела бы оставить его, но ты же видишь, я совершенно бесполезен. Энн пошлет за мной, если случится непредвиденное.
И мужья и жены обычно понимают, когда все возражения тщетны. Мэри уже по внешнему виду Чарльза догадалась: он бесповоротно решил уйти и бесполезно надоедать ему с просьбами. Она не произнесла ни слова, пока он не вышел из комнаты; но, как только они остались вдвоем с Энн, запричитала:
– Итак, нас с тобой оставили обходиться без всякой помощи, с этим бедным больным ребенком на руках; и ни единое живое существо не пройдет даже мимо за весь вечер! Так я и знала, так я и знала. Мне, как всегда, не везет. Стоит произойти хоть малейшей неприятности, как мужчины всегда выкрутятся, и Чарльз ничуть не лучше их всех. Какой же он бесчувственный! Ведь правду я говорю, жестоко убегать от собственного бедного мальчугана. И все эти разговоры, видите ли, он поправляется! Откуда ему знать, что мальчик поправляется или что через какие-то полчаса все не изменится к худшему? Не ожидала я от Чарльза проявления подобной бесчувственности. Вот так вот, он, значит, уходит развлекаться, а я, раз я мать, мне, бедной, и выйти из дому нельзя; хотя мне-то как раз и труднее всего оставаться подле ребенка. Ведь я же ему мать – это самая веская причина, почему мои чувства нельзя подвергать испытанию. Я нисколько не пригодна для этого. Ты же видела, какая со мной случилась истерика вчера.
– Но это же произошло с тобой только от неожиданности, от тревожного ожидания последствий, это был шок. Больше ты не поддашься истерике. Полагаю, нам не из-за чего станет беспокоиться. Я прекрасно поняла указания мистера Робинсона и ничего не опасаюсь; и, право, Мэри, я могу понять твоего мужа. Уход за ребенком и за больными – не мужское дело, они к этому не приспособлены. Больной ребенок всегда остается на руках матери: ее собственные чувства обычно побуждают ее к этому.
– Надеюсь, я люблю своего ребенка не меньше любой другой матери, но я не уверена, будто от меня больше пользы в комнате больного, нежели от Чарльза, не могу же я постоянно бранить или одергивать бедного ребенка, когда он болен; и ты же видела, как этим утром, когда я велела ему лежать тихо, он явно только сильнее начал брыкаться. У меня не хватает нервов на подобные вещи.
– Но разве ты сама сможешь оставаться спокойной весь вечер вдали от бедного малютки?
– Да, ты же видишь, его папа может, а почему я не должна? Джемайма настолько заботлива и внимательна, и она могла бы посылать нам известия о его состоянии каждый час. Я и правда думаю, Чарльзу вполне следовало бы сказать отцу о нас обо всех. Сейчас я не больше тревожусь за маленького Чарльза, чем он. Я была ужасно встревожена вчера, но сегодня – все совсем иначе.
– Ладно, если ты не считаешь, что уже слишком поздно сообщить о твоем приходе, полагаю, тебе стоит пойти вместе с мужем. Оставьте маленького Чарльза на мое попечение. Мистер и миссис Масгроув не подумают плохого, если я останусь с ним.
– Ты это серьезно? – вскричала Мэри, ее глаза засияли. – Вот это да! Это же отличная мысль, ну конечно, отличная. Разумеется, я с одинаковым успехом могу пойти или не пойти, поскольку дома от меня никакой пользы, разве нет? Я тут только извожу сама себя. Вот у тебя совсем нет материнских чувств, и поэтому ты сейчас самая подходящая сиделка. Ты можешь заставить маленького Чарльза делать все; он и всегда-то слушается тебя с полуслова. Так будет много лучше, чем если бы мы оставили его только с Джемаймой. О! Я обязательно пойду; я уверена, мне необходимо туда пойти, коли я могу, ничуть не меньше, чем Чарльзу, ведь они особенно хотят, чтобы я познакомилась с капитаном Вентвортом, и я знаю, что ты вовсе не против остаться одна. Право, тебе пришла в голову превосходная мысль, Энн. Я пойду скажу Чарльзу и тотчас же буду готова. В случае чего ты можешь сразу же послать за нами, ты же знаешь, но я уверена, ничего такого, чтобы встревожить тебя, не должно случиться. Я никуда не пошла бы, можешь быть уверена, если бы я не чувствовала себя совершенно спокойно в отношении моего дорогого ребенка.