«Я не знаю», «может быть», «какая тебе разница?», «мне они нравятся, пусть стоят», – ответы были примерно такими.
Ночи становились все длиннее, а дни – короче.
Павлу эти самые дни, когда он был вынужден расставаться с Анютой и ходить на ненавистную работу, казались противным серым киселем. Преодолевая сонливость, молодой учитель час за часом хлебал этот постылый кисель, с нетерпением ожидая вечера.
У себя дома он бывал совсем мало, лишь иногда приходил ночевать. От причитаний матери по поводу того, как он исхудал и побледнел, отмахивался. Дескать, были бы кости – мясо нарастет.
Через месяц дошло до того, что однажды он уснул прямо на уроке. Ехидству студенток не было предела, но Павлу на их колкости было глубоко плевать.
А в один прекрасный день – воскресенье – их с мамой навестила бабушка Маша из Зареченска. Увидев исхудалого, смертельно бледного внука, Мария Михайловна немного всплакнула. Уговаривать его сходить в больницу не стала, а просто надела на шею маленький крестик с ладанкой.
– Обещай мне, что не снимешь его. Пожалуйста, Паша.
– Ну ладно, баб, – пробормотал в ответ внук.
– Не «ну ладно», а скажи хотя б: не сниму, – горько улыбнулась седоволосая, похожая на одуванчик, старушка.
– Ну ладно, баб, не сниму…
Спустя несколько часов Павел, по обыкновению, спешил к милой Анне. Но в тот вечер все изменилось.
Сначала изменения были трудноуловимы. Вроде бы все как всегда, только вдруг почудилось, будто статуя у лестницы – самая первая, женщина со стянутыми над головой руками – в ужасе силится о чем-то его предупредить. Павел задержался возле нее на секунду, и его прошиб ледяной пот.
«Совсем измотался, – подумал Павел. – Надо бы отдохнуть недельку, отоспаться. Так и до обмороков недалеко».
Присаживаясь у камина, он пробормотал:
– Укатали сивку крутые горки.
– Что ты сказал, милый?
Как приблизилась Анна, он не слышал.
– Ничего, любимая, все в порядке.
– Ты очень бледен. Я принесу красного вина, оно придаст сил.
– Было бы здорово, – улыбнулся он.
Анна беззвучно удалилась. Павел осмотрелся, испытывая неприятное ощущение, что за ним наблюдают. Вдруг взгляд наткнулся на еще одну статую: в темном углу стоял Посейдон с трезубцем в руке. В ту минуту он показался гостю застывшим освежеванным мертвецом. Мертвец злобно скрипнул зубами и жадно сглотнул.
«Что за черт?! – дернулся гость. – Крыша едет уже. Так и до дурдома недалеко».
Он расстегнул ворот рубашки, помассировал шею. Пальцы наткнулись на шелковый шнурок.
«Что это? Ах да, крестик».
Мысль эта неожиданно успокоила.
– А вот и я, – хрипловато пропела возвратившаяся хозяйка. – Согреваешься? Подбрось пару поленьев.
– Слушаюсь, моя госпожа.
Павел потянулся к сложенным у камина дровам. Пламя приняло новую жертву и с довольным гулом принялось отплясывать свой вечный танец на ее чернеющих костях. Гость повернулся к хозяйке. Лицо ее странно дрогнуло. Павел всмотрелся внимательнее. Лицо Анны было будто подернуто колышущейся вуалью.
«Что за глюки? Может, я отравился?»
Он взял бокал и сделал пару больших глотков.
– Ты знаешь, Ань, что-то я сегодня неважно себя чувствую. Ты прости, но я просто с ног валюсь. Не возражаешь, если я лягу пораньше? Прямо сейчас.
– Нисколько. Пойдем, я тебя провожу.
Дорога до спальни на втором этаже показалась Павлу путешествием через ад. Пол и стены шатались. На каждом шагу поджидали клацающие, шипящие, завывающие чудовища.
«Похоже, я заболел, – решил он. – У меня, должно быть, температура и на ее фоне бред».
Хозяйка довела гостя до спальни и уложила в постель. Он сразу уснул.
Проснулся он от нестерпимого жжения в груди.
Павел открыл глаза и попытался понять, что с ним. Он лежал на кровати, в одной футболке. Над ним склонилась Анна. Было жарко. А еще нестерпимо пекло грудь. Что, туда уголь из камина упал, что ли?
Павел приподнялся, стянул футболку и отбросил в сторону. В комнате стало чуть светлее. Анна сдавленно вскрикнула и закрыла лицо руками.
– Что с тобой? – машинально спросил Павел, одновременно осознавая: слабый свет исходит от крестика на его груди. – Господи! – Павел перекрестился.
У стен раздался отчаянный стон.
– Анечка, что с тобой? Убери руки, слышишь?
– Сними крестик, любимый. Зачем он нам?
Анна опустила руки, ласково улыбнулась. Павел смотрел на нее и отказывался верить своим глазам. Сквозь черты прекрасного лица явственно проступила личина мертвой старухи. В нос ударила тошнотворная вонь.
– Ведьма! – воскликнул Павел.
Что было сил оттолкнув ее, он попытался соскочить с кровати, но лишь упал на четвереньки. Из углов спальни к нему бросились «статуи». Одно из чудовищ железной хваткой схватило его шею.
– Господи! – задыхаясь, вскричал Павел. В памяти сами собой всплыли слова: – Отче наш, Сущий на Небесах, – он произнес их вслух и продолжил насколько мог громко: – Да святится имя Твое! Да придет Царствие Твое…
Исходящий от крестика свет стал ярче. Шея освободилась. За спиной колдунья резко выкрикивала какие-то жуткие слова. Не оглядываясь, Павел прямо на четвереньках бросился к выходу. В коридоре он поднялся на ноги и помчался вниз по лестнице, а «скульптуры» хватали его за руки и ноги, клацали зубами возле лица и шеи. В призрачном серебряном свете было видно, что это – движимые колдовством, расчлененные и заново собранные трупы. Лишь много позже Павел смог осознать, где ему доводилось видеть подобное: по телевизору однажды показывали работы некоего «Доктора Смерть».
Без конца повторяя слова молитвы – одни и те же, какие знал, – Павел прорвался. У выхода он нашарил на вешалке пальто, накинул его прямо на голое тело и выскочил из зловещего дома. На улице кружил первый снег.
Если бы по улице Московской в те минуты шли люди, то они могли бы видеть, как от одного из домов на темной стороне метнулся босой человек в черном пальто. Сверкая голыми ногами, он перебежал проезжую часть и прислонился к фонарному столбу. Он долго стоял так, в круге яркого электрического света, время от времени вздрагивая всем телом. По лицу его ручьями текли слезы.
* * *
Прошло десять дней. Первый снег, покрывший в ту ночь землю мягким белоснежным одеялом, растаял. Павел Юрьевич Федосеев вернулся к работе. В шумных ученицах с неизменными телефонами, наушниками и жвачкой он теперь видел жизнерадостных молодых девушек, и они даже стали ему немного симпатичны. А однажды, ближе к вечеру, он проводил урок в той самой группе. Ну, вы догадались – в той, где училась Мэри…
В конце урока Павел сказал ей:
– Мэри, задержись на минутку.
Когда они остались одни, историк спросил:
– Хочешь, я познакомлю тебя с настоящим вампиром?
– Ой-ой-ой, с вампиром. Их же не существует.
– Ну-у, если ты боишься…
– Да ничего я не боюсь! – перебила девушка и с улыбкой добавила: – С тобой, Пашенька, хоть к черту на рога.
– Вот и отлично. Давай встретимся завтра в десять утра у входа в колледж. Смотри только, крест не снимай. И… э-э… впрочем, ладно. Осиновые колы я приготовлю, конечно, сам…
…Вот такая прошлой осенью у нас в Вознесенске приключилась история, хотите верьте, хотите нет.
Да, многие спрашивают, почему девушку зовут Мэри, нерусская что ль? В самом-то деле она Маша, только представляться любит этак вот: «Мэ-эри».
Taliana. Живая вода
Полночь. Огни над танцполом уже слепят ее глаза. Шум музыки и голоса посетителей сливаются в один сплошной невыносимый звук. Ноги отказываются танцевать, а тело молит об одном – покинуть это царство хаоса и окунуться в тепло и уют собственной спальни.
Ольга прощается с друзьями и перед выходом спешит в дамскую комнату. По дороге ей постоянно попадаются целующиеся парочки, и даже в уборной не удается избежать подобных сцен. Едва она закрывается в кабинке, как по соседству раздается неоднозначное ерзание с параллельной звуковой трансляцией поцелуев.
– Дома нельзя этим заниматься? – рассерженно спрашивает она.
Ей отвечает громкий стон, почти крик – и серия ударов о стенку туалета.
– Чтоб вас! – ругается она, понимая, что так у нее ничего не выйдет.
Тем временем в соседней кабинке притихают, и вскоре раздается характерный скрип двери и звук удаляющихся шагов.
– С облегчением! – язвительно кидает она вдогонку неизвестным и неторопливо покидает свою кабинку.
Намылив руки, Ольга бросает рассеянный взгляд в зеркало и испуганно замирает…
Позади своего отражения за распахнутой дверью кабинки она видит неподвижное тело.
* * *
Девушка полулежит поверх унитаза и не подает признаков жизни. С замирающим сердцем Ольга подходит к ней и неуверенно касается ее плеча.
Тело вздрагивает, и женщина испуганно отшатывается, встречая взгляд резко распахнувшихся глаз.
Вид у девушки странный, непонимающий, а взор – шальной, как от дурмана.
– Где я?
– В туалете.
– А как я тут оказалась?
– Откуда мне знать?
Ольга облегченно вздыхает, но руки еще дрожат. Покинув кабинку, она идет к умывальнику освежиться.
– Ничего не понимаю. Мы танцевали…
Девушка замолкает, но вскоре раздается звук ее неуверенных шагов:
– Голова словно пьяная…
– Почему «словно»? – язвит Ольга.
– У меня неприятие алкоголя. Я даже пиво не пью…
– Святая невинность! – вытирая руки, усмехается женщина.
– Ничего не помню, – всхлипывая, шепчет девушка.
Ольга присматривается. Вид у незнакомки не разгульный. Она не дешевка и не продажная. Глаза честные, улыбка смущенная, одежда приличная. Кто-то измял ее, одурманенную, в кабинке туалета: неудивительно, что теперь она испугана и растеряна.
В сердце закрадывается непрошеная жалость.
– Может, тебя опоили? – вслух предполагает Ольга.
Девушка заинтересованно оборачивается в ее сторону, и Ольга повторно замирает. Она смотрит на отражение девушки: на ее шее отчетливо виден небольшой кровавый след…
* * *
– Ты точно не помнишь, как его зовут? – настойчиво спрашивает Ольга.
Девушка крутит головой из стороны в сторону. Она не помнит.
– А как выглядит, рост, цвет глаз, что угодно?
– Ничего. Сплошное размытое пятно. Помню его голос, такой сладкий, чарующий…
– Что он тебе говорит?
– Предлагает потанцевать. Потом говорит, что мне нужно выйти в туалет. И я иду. А потом… ничего. Пустота.
Ольга хмурится, размышляет, Анна все плотней кутается в ее теплый плед.
Они пьют чай на кухне Олиной квартиры и разговаривают. Уже близится рассвет, а они все сидят.
– Спасибо, что не бросила меня, – в очередной раз говорит Анна.
– Не обсуждается, – бурчит в ответ Ольга.
– Знаешь, что я еще помню? – тихим шепотом говорит девушка и, дождавшись внимательного взгляда, продолжает: – Ему совершенно невозможно сопротивляться…
* * *
«Ему совершенно невозможно сопротивляться», – эти слова постоянно пульсируют в ее мозгу и не дают ни спать, ни есть. Она кажется сама себе сумасшедшей, когда ровно через неделю вновь перешагивает порог того самого клуба. На этот раз она идет одна и делает это намеренно. Если ее расчет верен, во-первых, Он – роковой неизвестный, что проколол шею девушке по имени Анна, – интересуется именно одиночками. А во-вторых, подвергнуть девушку повторному испытанию, хоть та толком ничего не помнит о своих злоключениях, женщина не желает. Возможно, это глас нереализованного материнства: Ольге тридцать шесть, а Анне – всего восемнадцать, при других обстоятельствах они вполне могли бы быть матерью и дочерью.
– Марк, есть ли среди завсегдатаев вашего заведения мужчина, молодой человек или юноша, который может вскружить голову любой даме? – спрашивает она бармена, протянув шелестящую купюру.
– Такой, как ты, или дурочке из молодых? – улыбается он.
– Любой.
Марк задумывается, а потом, поджав губы, крутит головой.
– Есть пара типов, что любят молоденьких пустоголовых кукол, но с такой дамой, как ты, им не тягаться. Есть и пара альфонсов, что за неплохие бабки скрасят досуг состоятельных дам. Но такого, кто мог бы вскружить любую голову, я не знаю.
– Дай мне знать, если увидишь такого чертовски красивого парня, что с ним любая пойдет! – Ольга смеется и пытается свести все к шутке.
Марк понимающе кивает и углубляется в свои дела, а Ольга направляется блуждать залами клуба, чтобы своим цепким взглядом отыскать рокового неизвестного в толпе встречных мужчин.
Время близится к полуночи, но она не видит ровным счетом ничего подозрительного или необычного. Рядовой вечер в клубе. Шум. Музыка. Люди. Целующиеся пары на танцполе, в темных уголках, коридорах, и масса желающих посетить туалет на пару с другом или подругой. Она ощущает себя извращенкой, которая подсматривает за сладостным досугом других, с той лишь разницей, что ей это не доставляет ровным счетом никакого удовольствия. Обидно. Она все еще надеется, хоть и сама толком не понимает, на что.
Не дождавшись ничего, кроме трех шумных кульминаций и одного зычного матерного окрика в свой адрес, когда ее ловят на подсматривании, рассерженная и пристыженная, она покидает место своего позора, но у выхода ее нагоняет Марк.
– Помнишь, просила найти красивого парня? Я ему сказал о тебе, и он не прочь познакомиться. Ждет у стойки бара.
Марк расплывается в самодовольной улыбке.
– Ты сказал ему обо мне? – едва сдерживая рвущиеся наружу гнев и стыд, переспрашивает она.
– Все в порядке! Человек пришел расслабиться. Ты тоже. Что я сделал не так? – недоумевает Марк.
Ольга берет себя в руки и кивает. Она идет за молодым человеком, настраивая себя на то, чтобы тактично отшить бедолагу. Но «бедолаги» на месте не оказывается.
– Ничего не понимаю. Он просил тебя показать. Дал мне денег, – суетится Марк.
– Много дал? – усмехается Ольга.
– Пятьдесят зеленых, – сверкает зубами бармен и лезет в карман за подтверждением. – Куда же я их дел?
– Удачи в поиске, а я домой.
– А как же красавчик?
– В следующий раз…
* * *
…Ночь. Темно и сыро. Недавно прошел дождь. Последнее такси увели из-под носа. Пришлось идти пешком.
Перекресток, аллея, парк. Темно и пусто. Шум далеких колес, шелест листвы и вновь тишина.
Ольга оглядывается. Свет фонаря подмигивает ей в луже и гаснет, как и его двойник на столбе.
– Чудесно! – оценивает она. – Последний фонарь в парке, и тот погас. Весело…
Тихо, но стук сердца нарастает. Что это? Шаги позади, или показалось? Она опять оглядывается. Снова никого. Впрочем, темно – хоть глаз коли. Все равно ничего не рассмотреть. Приходится всецело полагаться на слух.
Стук, стук, стук…
Это шаги, или сердце стучит в груди?
Стук, стук, стук…
– Не будешь дурой, ночью через парк больше не пойдешь. А если убьют, и подавно! – насмехается она над собой, с трудом унимая дрожь.
Позади что-то цокает. Звук как от удара монетой об асфальт. Ольга замирает на миг, прислушиваясь к тишине, а затем словно сумасшедшая срывается с места и стремительно мчится вперед.
Аллея, другая. Шума позади не слышно, но она не рискует оглянуться.
Беседка, памятник – и, наконец, нужный поворот и выход на проезжую часть.
«Такси, такси!» – кричит она, но машина проезжает мимо. Ольга нервно оборачивается в сторону парка, но там темно и по-прежнему никого не видно. Она пересекает дорогу и движется вдоль улицы к ближайшему перекрёстку в надежде найти в этот поздний час свободную машину.
Машина, потом другая проносятся мимо, а она все косится на парк, что не торопится остаться позади. Сердце стучит ровнее, руки перестают дрожать, но такси нет, а она все идет одна в этой давящей тишине.
– Что за ночь такая?! Нет никого… – раздраженно шепчет она.
На противоположной стороне появился силуэт, но освещение паршивое, и она не может его толком рассмотреть. Интуиция говорит ей, что это мужчина. Он идет неторопливо, словно прогуливается. Пинает что-то ногой и насвистывает какую-то мелодию. Ольга отчетливо слышит ее в тишине. Что-то знакомое, но она не может уловить, что именно. Свист смолкает, и раздается голос. Мягкий и глубокий, он поет ей. Он поет именно ей…