– Точно, – согласился Филипп. – «Народ и партия едины». И нас спасут.
– Не кощунствуй, – разозлился Серега. – Напишем, что обычно пишут: SOS или как там его…
– Напишем, Серега, напишем, – скрипнул зубами Ахмет. – Кровью. Или углем. Как только снег растает. – Сержант погрузился в мрачную задумчивость.
– Ну все, – обреченно вымолвил Полонский. – Сейчас наш командир заявит, что самая лучшая профилактика от вредных мыслей – работа на свежем воздухе. Боже правый, как мне надоело воевать со льдом!..
Ночью вновь усилился шторм, разгулялись волны. Парней мутило, они по очереди бегали в крохотный гальюн, где обнимались с разбитым унитазом и выворачивали душу. Мрачное утро не отличалось от предыдущего – свинцовые тучи над головой, вихрился снег. Иногда он прекращался, и с неба проливался ледяной дождь, находиться под которым было в принципе невозможно.
Злобный тайфун долго не желал отпускать свою жертву, но к одиннадцати часам шторм ослабел, море практически успокоилось. Парни снова в качестве зарядки долбили лед, облепивший борта, сгребали снег с палубы. Потом курили, окутывая кубрик прогорклым дымом не самого качественного табака. Варили перловку в морской воде, добыть которую не представляло никакой сложности, имея веревку и несколько котелков.
– Хорошо, что солить не надо, – прокомментировал Серега, тоскливо взирая, как попыхивает в котелке на буржуйке подозрительная серая масса.
– Мясо будет на ужин, – сообщил утешительную весть сержант. – Для тех, кто этого заслужит.
Перловка без ничего была лишь условно съедобным продуктом. В армейских кругах ее презрительно величали шрапнелью. Но ели за милую душу, облизывали миски. Потом бойцы нагрели воды и заварили байховый чай, оказавшийся к их удивлению вполне приличным и ароматным.
– Шоколада нет, – предупредил перед началом чаепития Ахмет. – Он сегодня воображаемый. – А как закончили трапезу, сержант сообщил еще одну, не самую приятную новость: – Обеда не будет, товарищи бойцы. Он совмещается с ужином и назначается на восемнадцать часов.
– Да ладно, жить можно. – Федорчук сладко потянулся, перетащил матрас на голые нары и погрузился в глубокий «предобеденный» сон, успев пробормотать: – А в части сейчас на стрельбище побежали бы. Мы в отпуске, пацаны, почти гражданские люди.
О последствиях, связанных с оставлением места службы, да еще и с оружием, думать пока не хотелось. Остаток дня караул дежурил по очереди в рубке, вглядываясь в надоевший морской пейзаж. Временами парни опасливо косились на пасмурное небо. Не рухнет ли на голову отвалившаяся ступень баллистической ракеты?
Неутихающий тайфун гнал на запад пенистые волны. Потеплело, временами из туч прорывался дождь. В такие периоды лед, облепивший борта, превращался в кашу, отбивать его не составляло труда. Парни снова набили им емкости, а потом лениво болтали в кубрике. С наступлением вечера они зажгли свечи и расставили их по периметру. Дверь на палубу пришлось закрыть – любопытный ветер имел привычку забираться во все уголки. Затулин лениво медитировал, что-то напевал под нос, Федорчук маялся от безделья, поглядывая на часы, – не за горами был обещанный сержантом обед, совмещенный с ужином. Филипп Полонский читал потрепанную книжку, пристроив рядом консервную банку с коптящей свечой.
– Что читаешь? – зевнув, пробормотал Федорчук.
– «Войну миров».
– А почему такая тонкая? – не понял Вовка.
Полонский удивился. Потом до него дошло.
– Запомни, Федорчук, «Война миров» и «Война и мир» – это разные книги. И авторы разные, а также художественная направленность и социальный посыл. – Федорчук обиженно скуксился, на нарах сдавленно захихикал сержант, и Полонский добавил – Прости, я не хотел тебя обидеть. Но здорово вышло, да? – Он подмигнул и залился простуженным смехом.
Третье утро, последние две банки перловой каши с мясом, чай. «Радостное» открытие: всю ночь валил густой снег, на палубе можно рыть окопы, а баржа превратилась в навороченный ледовый городок.
– Ну все, – обреченно пробормотал Серега. – До ужина будет чем заняться. Ну что, пацаны, все на штурм ледового городка?
Холодное течение снова преподносило сюрпризы. Разгулялся шторм, баржу вертело и трепало. Отвалилась рифленая подошва от аппарели и теперь постоянно издавала на ветру заупокойный раздражающий звук, вроде трещотки из набора музыкальных инструментов у отсталых народностей. Находиться на палубе в такую погоду было чистым самоубийством.
– Прибраться в кубрике! – распорядился сержант, обозрев последствия шторма в отдельно взятом жилом помещении.
– Слушаемся, товарищ сержант! – Полонский шутливо вытянулся. – Есть переместить весь хлам в самые незаметные места.
На ужин снова была перловая крупа. Остатки ссыпали в стакан – получилось с горкой. Все четверо сидели кружком, меланхолично разглядывали пыльную чудо-еду, произведенную из ячменя по «старинным народным технологиям». Хотелось мяса! Но сержант категорически запретил покушаться, даже смотреть на последние две банки говяжьей тушенки.
– И чего мы ее гипнотизируем? – не выдержал Полонский. – Думаете, больше станет?
– Ну, если варить дольше, станет больше, – неуверенно изрек Серега.
– Варим половину, – принял непростое и заведомо непопулярное решение Затулин. – Серега прав, чем дольше варишь, тем сильнее она разваривается, и каши становится много. И нечего мне тут делать жалобные лица! – Сержант нахмурился. – Сами же потом спасибо скажете. Ну, чего уставились, как на врага народа? – разозлился он. – Вы что, не советские люди? Не научились хладнокровно сносить тяготы и лишения?
– Мы голодные советские люди, – пожаловался Филипп и поволокся с котелком за морской водой.
К тягостным пробуждениям, исполненным тоской у горла и спазмами в желудках, парни начинали привыкать. Качка становилась обыденным явлением. Иногда валяло больше, иногда меньше. Люди стонали, шевелились, открывали мутные глаза, обведенные темными кругами. Две свечи в алюминиевых кружках еще не прогорели. Они поднимались как мертвецы, ожившие и выбирающиеся из могил, осоловело смотрели друг на друга – опухшие, обрастающие щетиной, с тоскливой поволокой в глазах.
– Подъем, рота! – Сержант хрипел и откашливался. – Кто рано встает, тому бог дает.
– Чего он дает? – стонал Серега, растирая воспаленные глаза. – Пинка, что ли? Бога нет – научно доказанный факт.
– Кто рано встает, тому очень жаль, что он поздно лег, – предложил иную формулировку взъерошенный Полонский. – Полночи ворочался, уснуть не мог, а вы тут храпели, злыдни, убил бы всех по очереди. Хочу как улитка, – размечтался он. – Спать по три года, и чтобы никто не лез, и чтобы кормили из трубочки.
– Чем тут пахнет? – брезгливо морщился Затулин.
– Чем-чем, – огрызался Полонский. – Можно подумать, сам не знаешь. Потом, страхом, пепельницей, портянками, дерьмом и блевотиной из клозета.
– Тьфу, блатной притон какой-то. Пустых бутылок не хватает.
– Полных не хватает, Ахмет, полных бутылок. Но мы тебя поняли. Завтрака не будет, пока не наведем порядок, не прочистим толчок и не проветрим помещение. А потом грянем наше дружное ура и наконец-то наедимся.
Парни снова сбились в кружок и уныло созерцали усохшую кучку продуктов: полстакана перловой крупы, две банки тушенки, картошку, вымоченную в солярке. От восьми пачек «Беломора» осталось пять. В баке растаял лед, и уровень воды немного поднялся.
– Много курим, – вынес строгий вердикт Затулин. – Отныне папиросы будем выдавать по карточкам.
– А также много едим и пьем, – подхватил Полонский. – Не по средствам, короче, живем. Четыре дня, а мы уже все съели. Ну вы и жрать, пацаны!.. Я, кстати, не шучу. – Он с усилием проглотил сгусток слюны. – Действительно надо экономить. Не знаю, как вы, а я эту гадость есть не намерен. – Он ткнул пальцем в картошку. – Это верное отравление желудка…
Серега Крюков отодрал крышку от банки со свиным жиром, обросшей какой-то скользкой мерзостью, сунул туда нос, потом ложку. Попробовал и весь позеленел, начал плеваться.
– Гадость, блин, хуже рыбьего жира!
– Так, Серега уже поел, – пошутил Филипп. – Ему не накладываем.
Завтрак четвертого дня проходил в тягостной, но, в общем-то, дружественной обстановке. Серега кашеварил, остальные сидели за столом, вооружившись ложками, и смотрели голодными глазами, как он помешивает в котелке серо-бурую гущу, давая ей до предела развариться. Периодически кто-нибудь выходил на палубу, убеждался в девственной чистоте горизонта и с унылым видом возвращался. Каша, сваренная на морской воде, обладала специфическим ароматом, но это никого не трогало – съели и не заметили. Подогрелась в котелке вода, бросили в нее остатки заварки.
– На ужин – тушенка, – объявил, облизывая ложку, Затулин и хмуро уставился на полтора ведра картошки, одиноко прозябающие у стены.
– Только без картошки, Ахмет, пожалуйста! – взмолился Филипп. – Я серьезно тебе говорю, это есть невозможно. Представь, мы съедим эту дрянь, а завтра нас найдут – и что? Организмы уже отравлены!
– Хорошо, – поколебавшись, согласился Ахмет. – Картошку оставим на потом. На ужин суп из тушенки. Разрешаю съесть только полбанки.
– Ну, едрит твою!.. – расстроился Федорчук. – И ведь не поспоришь.
– Полбанки? – изумился Филипп. – Ладно, Ахмет, однажды мы тебе припомним.
А на улице температура была плюсовая! Баржа выходила из зоны тайфуна. Море волновалось, но уже не столь возмущенно, а как бы по инерции. Можно было расстегнуть фуфайки. Ветер дул порывами. Облака продолжали нестись на запад, но в них наблюдались разрывы, сквозь которые голубело небо. Баржа дрейфовала в гордом одиночестве, горизонт во все стороны был чист. Никто не задавался вопросом «Где мы?». И так понятно, что четверо солдат удалялись в океан. Остатки льда, прилипшие к бортам, откололи за несколько минут, скорее по привычке, чем по суровой необходимости. Все, что не упало за борт, затолкали в ведра. Сходили в трюм – затычка держалась, воды на полу практически не было.
– Ну что, Ахмет, найдешь нам занятие? – осторожно осведомился Филипп. – Нельзя допустить, чтобы военнослужащие бездельничали. Можно, скажем, политинформацию провести, укрепить наши знания и боевой дух. Расскажи что-нибудь такое, чтобы душа завернулась.
– А укрепить боевой дух было бы кстати, – задумчиво изрек Серега. – А то мне как-то шухерно становится, пацаны. Получается, что мы сбежали из Советского Союза, плывем в Америку. С оружием!..
– Не говори, – покачал головой Филипп. – В то время, когда мировой империализм развязывает истеричную гонку вооружений, в самый разгар холодной войны, когда проклятая западная военщина только ищет повод, чтобы напасть на миролюбивый Советский Союз, – и тут такой подарок: четверо голодных караульных уже готовы напасть на Соединенные Штаты.
– Ты иронизируешь? – насупился Серега.
– Я предельно серьезен, – надулся Филипп.
– Ну хватит, – поморщился Ахмет. – Хрен вам, а не лекция. Вы и так умные. Объявляю парково-хозяйственный день. Чистим, драим, наводим порядок. Выбить одеяла, помыть полы и картошку. Желающие могут постираться. – Он как-то подозрительно поводил носом. – Нежелающим тоже не повредит. Танцуют все, короче говоря. Замеченные в лености и ненадлежащем исполнении своих обязанностей освобождаются от ужина. Вот с этого начните. – Он выстрелил пальцем в обшивку аппарели, болтающуюся на ветру. – Оторвать ее к чертовой матери. Чего она душу терзает?
– Сто одна картофелина, – скорбно объявил Федорчук, демонстрируя великолепие, разложенное на газетке у стены. – Отмыты до блеска. Красота.
Он словно издевался, разложил картофелины в десять шеренг – получился идеальный боевой порядок. Картофелины некрупные, словно калиброванные, чуть больше куриного яйца. Во главу боевого порядка Федорчук водрузил единственную, отличную от остальных, какую-то корявую, крупную, раздвоенную.
– Сыграем в сто одно? – неловко пошутил Серега.
– Надо же, центурия, – удивился Филипп. – А это кто? – Он ткнул в корявый клубень, возглавляющий строй. – Центурион?
Прошла неделя с памятного вечера, как разъяренная стихия оторвала баржу Т-36 от пирса. Море успокоилось, лишь иногда под порывами ветра начинало пучиться, но до светопреставления дело не доходило. Временами появлялось солнце, но его быстро закрывали набегающие тучи. Иногда прорывался дождь, но собрать воду не получалось – лишь по каплям. Растопленный лед уже ликвидировали, а теперь жалели, что поспешили. Заметно потеплело, топили печку лишь в том случае, если надо было что-то приготовить. Ночами сохранялся холод, но выручали одеяла и прочее тряпье, которого было вдоволь.
Когда выглядывало солнце, солдаты собирались на палубе или влезали в рубку. Они вглядывались в горизонт до мути в глазах, но ни разу за всю неделю не увидели ни одного судна! Пару раз доносился гул – над облаками пролетал самолет. Но кто это был, гражданский или военный, оставалось загадкой. Парни держали себя в форме, стирали одежду в морской воде, подшивали воротнички, постоянно искали себе занятие, чтобы не думать о еде. Но нехватка пищи с каждым днем ощущалась сильнее. Тушенка кончилась. Отвратительная субстанция под названием свиной жир уже не вызывала отторжения. Экономиться на куреве не получалось. Все яростно дымили, и после каждой выкуренной папиросы ненадолго возникала иллюзия сытости.
Исследовав уровень питьевой воды в баке, они приняли непростое решение сократить пайку воды на брата до половины кружки в день. В холод жажда донимала не сильно, но когда пришло тепло, организм стал требовать больше жидкости. Бойцы кляли свою недальновидность – почему так быстро израсходовали растаявший лед?! Парни еще улыбались, шутили, беззлобно подтрунивали друг над другом, но лица их уже осунулись, глаза ввалились, физиономии все больше обрастали щетиной. Вследствие постоянной качки нарушалась координация движений, людей постоянно тянуло в сон.
– В буржуйке будем печь картошку, – подумав, сообщил Ахмет. – Чтобы не пропало ничего во время чистки. А там уж как хотите – можете с кожурой есть, можете чистить.
– Меня сейчас стошнит, – пожаловался Филипп. – Эта дрянь насквозь пропитана соляркой, а вы еще предлагаете ее не чистить?
– Ничего, – ухмыльнулся Ахмет. – Скоро будем почитать за деликатес.
– Если выживем…
– Какая норма? – Серега набычился и явно нервничал – голод не тетка. – По паре штук на брата за один прием?
– Шестнадцать за сутки, – тут же подсчитал Филипп. – Получается на шесть суток, и пятерка – на развод.
– Как быстро ты считаешь, – удивился Федорчук. – Я так не умею.
– Тебе и не надо, – вздохнул Филипп. – Вроде бы нормально получается, вот только кто мне объяснит, пацаны, где мы будем через шесть суток?
Товарищи подавленно молчали. У них пока еще оставались силы сопротивляться голоду и мыслить разумными категориями.
– По штуке за один прием, – вынес безжалостный вердикт Затулин. – Хватит на двенадцать суток. И пятерка на развод, – закончил он со вздохом.
– Маловато, – разочарованно буркнул Серега.
– Жиром будем догоняться, – осклабился Филипп. – Отличное средство обмануть желудок. В этом жире калорий, между прочим, – как в экзотическом авокадо.
– Что такое авокадо? – спросил Федорчук.
– Не знаю, – пожал плечами Филипп. – Не ел никогда. Только читал про него. Фрукт такой тропический. Самый калорийный в мире продукт. Штуку съел на завтрак – и весь день довольный.
Вечер седьмого дня ознаменовался приготовлением картошки в мундире. Солдаты сгрудились возле печки и зачарованно смотрели, как под грудой угольков картошка обрастает горелой корочкой. Ели все, даже Полонский, до последнего момента убежденный, что не прикоснется к этой дряни ни за какие коврижки. Он аккуратно очистил свою долю, дуя на пальцы, обнюхал ее со всех сторон, брезгливо скривился, зажал нос и принялся пробовать пищу зубами. Дух солярки был в избытке, работали рвотные рефлексы, но другого выхода не имелось. Картошка оставалась картошкой, какие бы насильственные действия к ней ни применялись.