– При таком градоначальнике, как вы, – сказал Оржевский фон Валю, – можно быть спокойным за безопасность наследника. И я теперь могу спокойно отбыть к новому месту службы в Вильно и не бояться, что эти милостивые господа из полиции допустят еще какое-нибудь покушение. Полицейские при вашем предшественнике совершенно развратились, взяточничество было просто ужасное. Вот скажите мне: как, получая шесть тысяч, Грессер жил не в пример лучше меня, хотя мое жалование было почти десять тысяч. Его жена одевалась лучше, чем моя, хотя моя – урожденная Шаховская! А все потому, что оба они брали взятки.
– Лично я тоже взяток не беру, – сказал Федосеев.
– Сыскное отделение с Путилиным во главе при Грессере 120 тысяч ежегодно получало и ничегошеньки не делало, а у меня Секеринский с Охранным отделением на всю Россию 90 тысяч получал, и это его люди 1 марта злоумышленников выследили, а полиция тут вовсе нипричем была, – продолжал, расходясь, Оржевский.
– Ваши филеры случайно их схватили, – подал голос из-за занавески Дурново. – Они даже не знали, что у них с собой бомба. А Грессер действительно большой долдон был. Но вы езжайте спокойно к себе в Вильно, никаких заговоров не существует, а если и существуют, то мы с ними разберемся.
– А как же слухи, ходящие по городу? – спросил Федосеев.
«Ходят слухи, что ваша супруга в монастырь собралась, – подумал про себя Дурново, – а на самом деле она с генералом Черевиным херес распивает.»
– Не всяким слухам верить можно, – сказал он громко. – Все это немцы придумали.
– Почему придумали? У них в Европе заговоры социалистов и взрывы адских снарядов в порядке вещей. От них и к нам перешло по грехам нашим. И нечего себя обольщать: люди без разума и совести, одержимые диким инстинктом разрушения, выродки лживой цивилизации развелись ныне у нас эпидемически.
– Немцы могут и заговор выдумать и заговорщиков у нас найти среди помянутых выродков, и деньги им на адские машины ссудить… – к беседовавшим подошла женщина, до этого стоявшая неподалеку вместе с дочерью и внимательно прислушивавшаяся к разговору.
Это была княгиня Радзивилл, тетка хозяйки графини Клейнмихель, с этого сезона вывозившая в свет свою старшую дочь Луизу.
– А зачем же тогда предупреждать? – спросил у нее Дурново.
– Чтобы потом сказать: мы же предупреждали вас.
– Но мы можем быть спокойны, – сказал Федосеев, – поскольку все наши ловцы душ носят имя Петр, – Черевин, Дурново, Секеринский, Оржевский, Рачковский, – и за ними Государь как за каменной стеной. Петр Николаевич, разлейте шампанское, выпьем здоровье Государя.
– У меня нету, – Дурново отдернул занавес и показал пустой подоконник с одиноким бокалом. – Я бокал у лакея с подноса брал. А что, уже кончилось?
– Похоже на то, – кивнул головой Федосеев.
– Вон, дипломаты уже отчалили от скалы, значит в ней не осталось уже ничего, – сказала Радзивилл.
– Скоро в залу позовут, – вздохнул Оржевский и поманил лакея, на подносе у которого заметил откупоренную бутылку. – Хозяйка новое выставить поскупится.
Вслед за лакеем потянулись к Оржевскому и дипломаты. Монтебелло с Марокетти, неотрывно глядя осовелыми от шампанского глазами на уплывавшую от них бутылку, шествовали за нею, словно крысы за волшебной дудочкой Крысолова. По пути они зацепили бразильца, оставленного г-жой Пистолькорс в одиночестве, и втроем присоединились к кружку претендентов на последнее шампанское.
– Какой невыносимой холод, – сказал Монтебелло, растирая руки. – У меня руки онемели от этих бутылок и этой глыбы. Да еще шампанское ледяное просто. Они здесь в России специально его морозят что ли? Скажете, любезный Марок, как вы здесь прожили столько времени?
– А я привык, – сказал барон Марокетти. – Хорошее вино да побольше дров скрасят ваше существование в любой мороз.
– А меня этот холод так удручает. Как мой отец мог так долго выжить в этом климате? Мы сейчас ремонтируем посольство, где я намерен провести большой франко-русский бал, так что у нас нет ни дров, ни вина. И двери все время настежь, потому что русские рабочие постоянно припирают их чурками, чтобы не надо было лишний раз открывать. А как вы, д’Абреу, переносите такие страшные холода?
Петр Николаевич мгновенно высунулся из-за занавески и вперил взгляд в бразильца.
– Барон прав, – сказал д’Абреу, не замечая пристального взгляда Дурново. – Старый ром, много дров и хорошенькие женщины… Хотя даже они не всегда помогают забыться: Вчера из-за больших морозов у меня в клозете всплыли пиявки! Пятый год здесь живу, а такого еще не бывало.
– Подумаешь, пиявки! – сказал Федосеев. – Мы с генералом Черевиным и еще одним лицом, имя которого я не смею назвать, однажды так укушались, что у нас изо всех щелей черти зеленые полезли. Мы ловили их и вязали полотенцами, а упоминавшееся лицо било их по головам бутылками. Знатно мы тогда повеселились! У меня до сих пор отбитые на левой руке пальцы плохо шевелятся
– Пиявки лучше любых шарлатанских средств при бессилии, виконт, – сказала бразильцу княгиня Радзивилл. – Я только что слышала, как генерал Келлер с другими господами очень бурно обсуждали этот вопрос. Вот Грессер не был бы дурак, не колол бы себе всякий «виталин», а ставил бы пиявки, так и жив был бы. Кстати, пиявки, выжившие на воле при таких морозах, отличаются особыми свойствами.
«Интересно, правду ли говорят, что княгиня Радзивилл претендует последнее время на место госпожи Федосеевой при генерале Черевине? – подумал Дурново. – Хитрая стерва. На немцев-то как злится! Еще бы не злиться, когда ее с треском выставили из Берлина с запрещением впредь появляться при дворе. Она, небось, ставит пиявки Черевину, оттого он на нее и внимание обратил. А так этот старый хрыч ничего не может, уже, говорят, Федосеева жаловалась.»