Он поразмыслил немного, окунувшись ушедшим зрением внутрь. Совсем глубоко…
– Иуда ничего не писал. Ведь и времени у него для этого не было, – голова уверенно очень качнулась, – абсолютно не было времени.
– Вам, однако, не понравилось почему-то, что я назвал Иуду предателем, хотя слова эти вовсе не оригинальны.
Лицо собеседника отразило слегка, что ему действительно не понравилось.
– Я бы сказал, это несколько неделикатно в отношении того, кто потом наложил на себя руки.
Митя подумал, что если честно – смерть Иуды всегда выпадала для него из общего евангелического контекста, и умный собеседник, пожалуй что, правильно указал на упущенный оттенок в религиозной истории.
– Вот, – подтверждая его мысль, проговорил тот, – это, во-первых. А во-вторых, предательство, Дмитрий Игоревич, очень не простое понятие. Вам, как хорошо образованному гуманитарию, не приходила мысль рассмотреть его в категории самого языка.
– Этимологически, вы имеете в виду? Ну, пре-дать, приставка здесь, конечно, несет переходящую смысловую нагрузку. Передать нечто?
– Именно, и в других языках структура слова такая же. Хотя в некоторых предательство выражается другим нашим выраженьем – «измена». Но тоже, как видите, «из» и «мена» – выход из установленного менового процесса.
Собственно говоря, из этого небольшого разбора не следовали никакие серьезные выводы.
Но гость пояснил:
– Понятие, таким образом, появилось как простая комбинация обыденных слов, а выведенное из обыденного-земного не может выражать глубокие смыслы. Возьмите, например, для сравнения, слово «чудо», оно ни в коем случае не вторично.
В машине, отвозившей его домой в ближний московский загород, Митя почти сразу заснул, и за час с лишним вполне освежился.
Где-то у него визитная карточка этого интересного собеседника… вышло, что подвалила компания разогретых совсем казаков, и гость быстро откланялся, а на место его бухнулся невысокий коренасто-округлый мужик в мундире и с атрибутами непонятного войска.
Дальше, однако, помнилось, как через сонную дымку.
Мужик, побратавшийся уже с прочими атаманами, оказался головою войска американо-канадского, созданного еще до революции и укрепленного затем белым эмигрантским движением. Странное дело – Митя о такой организации раньше слыхом не слыхивал. Что еще… хамская исключительно рожа, улыбающаяся острыми зубами, которых реже во рту против нормального. Руки проворные, похожие на лапы какие-то от животного. Североамериканский этот казак первым делом налил себе водки полный фужер и опрокинул так, словно пасть его напрямую переходила в желудок, а затем проворно сложил стопочкой с почти нетронутой тарелки ушедшего гостя всю рыбу и таким же манером отправил во внутрь. Умудрился при этом сделать своего рода «Наполеон», переслаивая севрюгу и семгу.
И нес без остановки туфту какую-то.
Теперь, когда машина повернула в родной переулок, Митя вспомнил все обстоятельней.
Словечки разные со псевдофольклорным окрасом: «исполать»… то есть ему, Дмитрию, исполать неизвестно что, и «к миру на погубленье сошло черное воронье», а он, опять же, «супротивна ему надёжа», и «в уговорном стремленье» – значит, к Дмитрию – казачество североамериканское вместе с неграми, которые в их ряды прямо прут, они-мы выгоним супостата. Какой-то мировой масштаб получался с непонятным исходом – куда выгонять в таком случае, в космос? Затем «представитель» махнул второй фужер с водкой, понюхал тарелку и спел куплет из известной песенки «Ехали казаки по Берлину» – прочие на исполнение ответили стройным «Любо!», а Митя понял, что нужно сматываться.
Благо журналистов уже не осталось, разъехались сдавать материалы – этот животнообразный, начал раздавать щелчки в воздух, сопровождая: «мы этих нехристей, мы этих арабов, армяшек, грузинцев разных…», хорошо не дошло до евреев, хоть и свои кругом, а все равно кто-нибудь донесет.
По дороге к крыльцу Митя подышал свежим с хвоинкой воздухом и мокрыми осенними листьями, и с порога попросил жену:
– Маш, чаю бы крепкого.
– Уже готов. Ты знаешь, сообщение в Интернете – умер Смирнов.
– Это какой?
– Ну, тот самый, мульти-пульти миллиардер.
Какой еще?.. Выпил он сегодня немало, и Маша, конечно, права – с этим делом нужно кончать, трудность одна лишь, хотя очень серьезная – выпивка часть политики.
Жена всегда в две секунды ловила, в каком именно он состоянии, и сейчас ей понравилось, что вернувшись с большого банкета – в общем, в нормальном, портить впечатление вопросами про Смирнова, которого – убей, он не помнит, было совсем ни к чему.
Митя прошел в гостиную, где жена уже разливала чай.
– Скажи, пожалуйста, как историк, что ты знаешь про казаков в Северной Америке? Ко мне сегодня один от них прибыл.
Чисто физиологически воспроизвелось ощущение от прощального рукопожатия с этим типом: цепкость, округлая хватка и касание острых ногтей.
– Митя, скоро казаки из Африки к тебе начнут ездить.
– Так ты не знаешь?
– А ты не знаешь, что я специалист по народникам, а не казакам? Бурков звонил.
– Что ему надо?
– Спрашивал, какие у тебя были отношения со Смирновым.
– Да никаких. Что еще спрашивал?
– Как обычно – не надоело ли тебе.
– Звучит так, словно это и твой вопрос.
– Предлагал, для начала, торгпредом в Австралию.
– Маша, как ты себе представляешь, миллионы проголосовавших за нас россиян, я же не могу обмануть… – решительно начал Митя, однако внутри осеклось, и не свой голос ему посоветовал: «Не зарекайся, пацан».
* * *
Дома вечером министр выпил слегка коньячку и соврал жене, что очень устал.
Он совсем не устал, даже наоборот, от взвинченных нервов в голове была ясность, но очень неприятная ясность – с памятью происходит что-то скверное, и хорошо, если это просто склероз.
Документы на новую партию «Эх, Россия» он просмотрел, узнал в акте регистрации собственную подпись и вспомнил – хотя не в деталях, но вспомнил – протокольный доклад по представленным документам одного из начальников департаментов. Все в полном порядке – численность отделений, выборочная проверка подписей на местах, счет, на который переведены уже полагающиеся на выборную компанию федеральные деньги. Кроме этой суммы – мелочь от частных сборов, то есть олигархическими деньгами там и не пахнет.
Он так и доложил Буркову, тот выслушал без интереса и сообщил вдруг, что умер Смирнов.
В России людей с такой фамилией чертова прорва, и министру не показалось странным, что пес его знает, о ком идет речь.
Однако дальше последовал неприятный вопрос о старых делах, которые в Генпрокуратуре на покойного были. И это бы ничего, хотя раздражало, что часто спрашивают по вопросам, относящимся к прежнему месту работу. Он, ориентируясь на слово «старые», осторожно ответил, что да, есть в архивах, и чтобы чего не ляпнуть, применил надежный прием – закашлялся, объясняя простудой. На другом конце произнесли слова про металлы, что облегчило совсем.
Да кто ж из них в первой половине девяностых не крал металлы – от лома, на который не списывались разве что космические корабли, до разных цветных.
Он подтвердил про металлы и снова обрадовался, так как с ним вежливо попрощались, с комментарием, что теперь, конечно, надо беспокоить не его, а новое руководство.
Вот правильно, они пусть и разбираются.
Однако с чем?
Тут, тут вот в голове заработал, словно, конвейер: Смирнов, девяностые, металлы… ну да, кинул еще «ельцинскую семью» – весь фонд советских редкоземельных, безумной стоимости… еще по всем данным, в сговоре с хохлами умудрился добраться до урана в аварий-ном Чернобыльском блоке – хохлов тоже кинул, уехал в Швейцарию, массированные атаки на фондовые и валютные биржи, тема – кто именно в мире богаче – Смирнов или Гейтс – уже навязла в зубах и у публики, и у прессы…
Вот тебе на-а, приехал!
Шут с этой партией, но забыть про Смирнова…
Министр, сидя в кресле у торшера, с неразвернутой «Российской газетой» в руках, почувствовал легкую панику. Лечиться, и срочно!
Но как, чтобы не донесли о симптомах?
Снимут в момент, тот же Бурков позаботится.
Ох, ёж твою двадцать!
Газета раскрылась не от желания почитать, а от нервного движения пальцев.
Единственный уже государственный источник, но вот государственный, а деньги тоже зарабатывают на рекламе.
Глаза министра поблуждали по страницам и вдруг уперлись в рамку, увитую цветками, похожими на репей.
Он прочитал: целительство традиционными методами и методами народной медицины нервно-сосудистых заболеваний… еще какие-то слова, и главное: все формы склерозирования, активная стимуляция мозгового кровообращения. В заключение стояло: полная конфиденциальность анализов и медицинской карты.
–
Иуда не в первый раз уже за собою заметил, что пересчитывает деньги в ящичке, хотя прекрасно знает, сколько их там. И еще – монеты обладают странным свойством: они выглядят безликими и противными даже, когда их мало, и наоборот – обретают достойную внешность каждая, когда в ящичке их набирается полезный избыток.
Учитель назначил его казначеем на полном доверии, и он был горд. Да, горд и наивен три года назад.
–
День второй: самая богатая в мире
Осень, осень золотая.
Она везде золотая на бесконечных русских просторах, а в Москве, в невероятной ее неразберихе, она приходит на три всего-то недели, приходит, чтобы сказать каждому – ну посмотри, посмотри на себя – ты прожил целый год, не заметив другого движенья, кроме своей суеты, ты опять не подвел итоги и не сделал себя лучше ни в чём, разве будут твои последние дни такими, как эти мои сейчас, глупый – зачем ты топчешь эти прекрасные листья…
Граф Нарышкин – европейски образованный человек и тонкий эстет, обладал к тому же состоянием, очень много ему позволявшим. В историю русской архитектуры, благодаря графу, вошло так называемое «нарышкинское барокко», и прекрасная отреставрированная его усадьба в дальнем Подмосковье стала уже предметом серьезных вниманий некоторых «лиц» и известных организаций. Губернатор Московской области Дронов склонялся в этом смысле к Газпрому.
Но оказия вот, день вчера прошел без стакана, а в чистой голове совсем не удержалось обещание принять неких господ по поводу вот этого самого замка-усадьбы.
В кабинет губернатора вошли двое – немолодой, высокий с сильной фигурой, и колобковый какой-то мужик, улыбающийся во все стороны.
Губернатор пригласил их сесть и сразу заметил крупную пуговицу-бриллиант на воротничке строгого господина, а мужичок, показавшийся сначала граждански одетым, оказался в кителе и синих штанах с лампасами.
Он и сам имел казацкие корни.
– Вы из казаков?
– Из самых что ни на есть, Шелеховы мы из Мелехова.
Это понравилось.
А явно старший из них, строгого вида, быстро проговорил – беспокоят по пустяку, речь идет об аренде Нарышкинского дворца-усадьбы всего дней на пять.
Губернатор хотел ответить, что на такие пустяковые сроки… к тому же сдавать для мелких дел, по сути, музей…
Но услышал:
– Полунин с Ришельевичем уже завтра переведут по пятьдесят миллионов долларов на это мероприятие. У меня, знаете ли, давние с ними кредитные отношения.
Губернатор сумел удержать челюсть.
Ох, не зря он боролся и с федералами, и с Москвой за эту усадьбу. Пять дней, и сто миллионов. Да даже, если они там изгадят чего… Шесть крупных бассейнов можно построить, или три ледовых дворца! «Ну-у, разбежался, – осадил, тут же, рассудок, – стыд забыл? Какой приличный человек сейчас двухпалубную яхту держит?!»
* * *
Лайнер в аэропорт «Шилково» шел вне графика тем спецрейсом, для которого открывались коридоры и эшелоны, а на диспетчерском пункте звучали команды другим самолетам попридержаться на курсе или пойти на второй-третий круг.
Сажать надо было личный лайнер Смирнова!
Через несколько минут легких волнений, в диспетчерской увидели благополучно заходящую на бетонку машину, а еще через тридцать секунд раздались громкие голоса: красавец, какой красавец!
Лайнер, изготовленный фирмой «Боинг» в единственном спецэкземпляре, имел почти живое обличие – севший легким прикосновеньем, он не ехал, а скользил по дорожке – острый, чуть опущенный нос неласковой птицы, длинные с очень малым углом крылья, маленькие кабинные окна-глаза, – вид прекрасного высокомерного существа, не желающего знать о других на земле или в воздухе.
Лайнер заехал с посадочной на рулежку, его хищный нос, не взглянув на аэропорт, повернулся и снова встал в профиль.
К прибывшему «борту» со всех ног заспешили – службы в красных и синих комбинезонах деликатно встали на своей технике метрах в сорока на предмет «обслужить», быстрым, почти лихорадочным шагом, замаршировал военный оркестр, три девицы в надетых на пальто сарафанах и с кокошниками на головах понесли хлеб-соль, из vip-зала двинулось два десятка солидной публики, последовавшей к самолету в порядке «ранжира» – самые главные впереди, затем просто главные, сзади – помощники-челядь.
Лайнер безмолвно постоял две минуты, словно он, а не кто-то внутри, давал тем, наружи, время для приготовлений. Впрочем, время было предоставлено лишь только необходимое – от близкой, к носовой, части отвалился округлый отсек, длинный пологий трап с невысокими ступеньками выкатился и уперся в бетон, и с такой быстротой, что кто-то, наблюдавший в диспетчерской, снова воскликнул: какая, мать, техника!
Оркестр выстроился и приготовился перед развернутой уже ковровой дорожкой, девицы в кокошниках, приблизившись к трапу, сместились по чьей-то команде на два шага в сторону, VIP-лица достигли близкого к нему расстояния, председатель «Союза крупных промышленников», стоящий в центре трех самых главных, поправил очки.
Свет в округлом отверстии лайнера, он сразу заметил, был ярким и по цветовой гамме великолепным – легкий прозрачный пурпур, зеленоватые и фиалковые тени исчезали и улавливались на нем – грезы другого мира, где нужно быть не просто богатым, а очень-очень-очень богатым. На миг сердца коснулась обида – вчера с женой обсуждали покупку виллы на Каймановых островах за семь миллионов – ну, можно сказать, копейки считали.
Светящееся пространство позволило сначала различить только закрывшее ее темным пятно, затем увиделся женский силуэт и рядом с ним… рядом собака.
Длинноногая женщина стала медленно спускаться, пропуская вперед большую собаку, которая осторожно ступала на приспущенном поводке – женщина в светлом брючном костюме с до бритвы тонкими стрелками, сверху в манто… шиншилла что ли, он такого еще не видел, собака – ротвейлер, мощная, он снова поправил очки, мощная, но не разъетая, мускульная вся, и морда чуть вытянутая, не пятачком, как обычно.
Женщина ступала медленно и изящно, не отводя глаз от собаки.
– Хороша, – проговорил председатель «Торговой ассоциации», старый, но все еще разбирающийся человек.
– Дама или собака?
– Нам не до юмора, Лёня.
Оставалось совсем немного ступенек, преодолев их вместе с животным, женщина сделала шаг навстречу.
Появилась, предстала… у центрального-главного на мгновение «сделалось» в голове – глаза изумрудные, тонкость при полном верхнем и нижнем наличии… мысль смутная, что виллу купить в другом месте и не с женой…
Что-то она проговорила на красивом, акцентном парижском.
Черт тебе, английский – пожалуйста, французского он не знает.
Председатель «Торговой ассоциации» попробовал, было, вступиться, но дама произнесла по-немецки – сначала им, а потом собаке.