– Удачно сходили, поздравляю!
– Обожди, княже, – закрутил головой боярин, притянул одного из молодых детей боярских, круглолицего, с выбивающимся из-под края бобровой пилотки лихим кудрявым чубом: – Вот, младший мой, Федор. Прошу любить и жаловать. А это старший… Петр, сюда иди! Поклонись князю Сакульскому, другу верному нашего князя Михайлы.
Старший сын Басманова был чуть выше младшего и весьма схож лицом. Правда, чуба из-под шапки не выпускал. У Андрея мелькнуло в голове спросить, по какому поводу у Басмановых траур? Но пока он раздумывал, боярин уже начал представлять других опричников:
– Это, княже, бояре Пятой Батюшков, Митька да Меркур Безобразовы, соседи наши рязанские. Ждан и Юрий братья Богдановы, Лашук Кузьмин. Ноган Разгилеев из Твери, но бояре верные и храбрые, Шибанко Саткин калужский будет, Гришка Скуратов кличкой Малюта из Коломны. С ними мы здесь сдружились, с чистой душой тебе в слуги присоветовать могу. Люди наши, царю всеми помыслами преданы.
Остальные лица смешались перед Зверевым в общую улыбчивую картинку, хотя Малюту Скуратова он, понятно, вниманием обойти не смог. Но задержал взгляд ненадолго, хмыкнул и хлопнул по плечу:
– Уже убедился. Храбр. Ладно, сабли на татарах мерить станем. Здесь же кубками померимся.
– Да! Любо князю Сакульскому! – обрадовались гости. – Любо боярину Ивану Юрьевичу! Государю нашему любо!!!
– К столу прошу, бояре. Попотчуйтесь, чем бог послал. – Дьяк с явным облегчением перевел дух, дворня уже шастала по залу, вынося кружки и кувшины, убирая братчину и блюда, что стояли рядом. Для новых гостей были принесены капуста, огурцы, грибы, копченые окуни. Правда, вместо своего, самоварного пива в кувшинах на столах было выставлено вино. Пусть самое простое, рейнское – но все же куда дороже простой хмельной браги.
Хотя, с другой стороны, пиво для братчины – вещь святая. А вино – это просто вино.
– За здоровье собирателя нашего, славного боярина Ивана Кошкина! – поднял полную кружку старший Басманов.
– За здоровье государя нашего, Иоанна Васильевича! – ответил встречным тостом Иван Юрьевич.
– Ох, узнает о сем государь, быть всем поротым, – тихо констатировал оказавшийся за столом неподалеку Гришка Скуратов.
– С какой стати? – не понял Андрей.
– Не любит царь пьяных, ох, не любит, – с тоской глянул в кружку Малюта. – Требует, чтобы при дворе его все трезвыми были. И на пирах даже ни капли не употребляет.
– Государь мудр, – согласно кивнул князь и опрокинул в себя кружку кислого вина. – И он совершенно прав.
– Коли так, почему пьешь, Андрей Васильевич? – весело поинтересовался Андрей Данилович Басманов. – Отчего в трезвости не пребываешь?
– Да я бы запросто, – невольно зевнул Андрей. – Но плоть слаба. Не всем же столь твердыми духом пребывать, как Иоанн.
– Княже, а правду сказывают, что ты колдовством балуешься? – полушепотом поинтересовался Малюта.
– Колдовство, колдовство, – опять зевнул Андрей, борясь с напирающим на разум хмелем. – Почему сразу колдовство? Просто знание древнее. Мудрость предков наших.
– Чародеев темных… – перекрестился кто-то из молодых бояр.
– Волхвов древних, что богов своих за землю русскую молили, – поправил его Андрей.
– Не боишься в волховании признаться, Андрей Васильевич? – уже не так весело спросил боярин Басманов.
– А чего мне бояться? Царь за меня на это в обиде не будет. Я ведь не против него колдую, а для защиты его от напастей. И пару раз в этом преуспел, от покушения и чародейства спасал. Бог христианский тоже не обижается. Я службы посещаю исправно, серебро на храмы даю, к исповеди подхожу, в грехах каюсь. Иисус милостив, он простит. Чего мне беспокоиться? Ни на земле, ни на небе я никого не предаю, не обманываю.
– Тебе, сказывают, все грядущее ведомо? – Это уже проявил любопытство Федор Басманов.
– А и ведомо, что с того? – тяжело ответил Андрей. – Его ведь поправить можно, коли прознал. Гибель Иоанна юного я увидел? Исправил. Свою увидел? Исправил. Как же его проклятущее проведать, коли оно все исправляется да исправляется…
Князь Сакульский почувствовал, что голова стала уж вовсе неимоверно тяжелой, выставил локти и оперся подбородком на них. Глаза моментально закрылись помимо его воли.
– А в мое будущее заглянуть можешь? А государя? А князя нашего?
– Могу, – тихо признал Андрей. – Но не так просто все… Полороло… Зар-раза… полоть нужна. Ну, пот там, волосы, ногти, еще чего… Тогда свеча и пр-р… Пур… Ну, можно смотреть.
Язык тоже постепенно отказывался ему подчиняться. Огромным усилием воли князь Сакульский взял себя в руки и, чтобы взбодриться, выпил еще кружку холодного и кислого рейнского вина.
– Храбрый ты воин, Алексей Данилович! – похвалил он боярина Басманова. – Коли сыновья в тебя…
…Проснулся князь на широком, но коротковатом подоконнике. Чтобы на нем поместиться, Андрею пришлось скрючиться и поджать коленки. Однако под головой лежала аккуратно сложенная ферязь, у живота – шапка. Похоже, ложился сам. Вряд ли дети боярские, относя сомлевшего князя от стола, стали бы так с одеждой его стараться. Скомкали бы, сунули под ухо – и ладно. Однако как он укладывался и что делал перед этим, князь, хоть убей, не помнил.
– Надеюсь, лишнего ничего не сболтнул, – пробормотал он, усаживаясь. – Хотя, даже если и сболтнул… Дурного против царя у меня в помыслах нет, а про то, что я колдун, да еще и из будущего свалился, все равно никто не поверит.
Пир между тем продолжался обычным чередом: некоторые бояре спали – кто на скамьях, а кто и сидя, упершись лбом в столешницу; другие продолжали шумно обсуждать недавнюю соколиную охоту, запивая воспоминания вином и пивом, закусывая немудреными соленьями. Боярин Кошкин величаво посапывал в кресле, временами подергивая плечом и каким-то непостижимым образом не роняя поставленный на подлокотник кубок.
– Андрей Васильевич! – тут же заметили его пробуждение боярские дети. – Мы уж заждались здравницы твоей. Все обещался за Алексея Даниловича полный рог осушить, да с тем к окну и ушел.
– Я бы и испил, – с трудом двинул в пересохшем рту деревянным языком князь, – рейнского освежающего. Да найдется ли рог в доме у хозяина?
– Так уже нашелся, княже, – с готовностью дотянулся почти до хозяйского края Малюта. – Боярин Иван Юрьевич специально для тебя велел принести.
И действительно, возле серебряного кувшина возвышался самый настоящий коровий рог. Но не просто костяшка, а оправленный в золото: с широким, с отворотом, золотым краем, с кончиком в виде крохотной крепостной башенки. Опирался он на крылья приземистого грифона, расставившего лапы и грозно сверкающего рубиновыми глазами.
– Наливай, – хрипло согласился Андрей. Он предпочел бы глоток обычной родниковой воды, но такого редкостного лакомства к пиршественному столу никто не выносил. Боярский сын Скуратов дважды просить себя не заставил, моментом наполнил рог до самой верхней круговой каемочки, поднял двумя руками и поднес князю Сакульскому.
– Боярина, боярина разбудите! – засуетились на другой стороне стола.
– Отец! – потряс за плечо дремлющего Басманова Федор. – Отец, княже здравицу тебе сказать желает.
– Кто? Что? – вскинул голову боярин.
– Здрав будь, Алексей Данилович! – поднял перед собой рог Андрей. – Знаю тебя давно! Мужество великое ты проявлял не раз, землю русскую защищая. Ты отвагою своей немало сделал для освобождения Казани от пришельцев ногайских, твоя отвага помогла освободить Полоцк от поганых схизматиков, ты грудью встал на пути разбойников басурманских, не побоявшись числа их великого. На таких, как ты, на преданности и крови твоей свобода всей земли нашей держится. Такие, как ты, есть главная сила государева и опора веры нашей православной. Посему честь тебе, хвала и слава, Алексей Данилович! И долгие тебе лета во благо Руси и славы царской! Любо боярину Басманову!
И Андрей жадно прильнул к прохладной, чуть кисловатой, освежающей жидкости.
– Любо! Любо! – восторженно подхватили здравицу молодые бояре. – Любо боярину Алексей Даниловичу! Любо князю Сакульскому, любо!
Басманов старший тоже поднял свой кубок, отпил, поставил обратно:
– Благодарствую на слове добром, Андрей Васильевич, благодарствую, – кивнул он. – Уж не знаю, как и отблагодарить.
Князь крупными глотками допил вино, поставил кубок на стол, облегченно выдохнул:
– К чему благодарности? Я ведь правду истинную сказал, от всей души. Это всего лишь слова… Хотя, прямо скажем, слово доброе иной раз жизнь перевернуть способно, – придвинул к себе миску с грибами Андрей. – Я вот друга нашего общего ныне вспоминаю, князя Михайло Воротынского. Хочу за него государю поклониться. Храбрый ведь воин и воевода умелый. А прозябает за стенами монастырскими, ровно старец немощный. Нехорошо.
– Князь Воротынский? – Старший Басманов замялся. – Заступиться за него хочешь?
– Князь Михайло, помнится, за меня еще после первой моей стычки поручился, дабы в новики записали. Разве такое забывают? И за государя он же вступился, за волю царскую, когда тот немощным от порчи лежал. Пусть и Иоанн тоже сие деяние вспомнит.
– В печали ныне Иоанн Васильевич, – взялся за кубок боярин. – Конфуз зело изрядный при Улле случился намедни. Знамо, измена приключилась. Корни же сей смуты к князю Старицкому тянутся.
– Ну и что? – не понял Андрей. – При чем тут князь Михайло? Старицкий из гнезда новгородского. Новгород же себя Ганзой по старой памяти числит. Не подчинения, а власти жаждет. Права Магдебургского[3].
– Так ведь князь Михайло у Старицкого в друзьях близких…
– А хоть бы и так! Он у Старицкого, я у Воротынского другом себя считаю. Да и ты, Алексей Данилович, мыслю, тоже. Что же теперь, всех скопом в ссылку отправлять? Когда воеводу Петра Шуйского выродки наши ляхам предавали, князь Михайло уж не первый год в Кирилло-Белозерском монастыре маялся. Так какие на него подозрения?
– Отказываться от дружбы с князем Михайло не стану, – решительно бухнул кубком по столу боярин Басманов. – Однако же ныне царь наш в молитвах и печали после измены вскрывшейся пребывает. На бояр Репнина и Кашина епитимью наложил, покаяния требует. Ничто его не радует, ничто ему не по нраву. Не ко времени о милостях его просить.
– Так я ему всегда не по нраву случался, Алексей Данилович, – усмехнулся Андрей. – Как-нибудь и это недовольство переживу. Недосуг мне доброго настроения от Иоанна ждать, без того хлопот в избытке. Как Иван Юрьевич к нему соберется, так и я вместе с ним отправлюсь. С государевым дьяком меня никто остановить не посмеет.
– Тебя и так никто тронуть не рискнет, Андрей Васильевич! – прямо таки изумился старший Басманов. – Так, други?
– Знамо дело, княже! Кто же не знает тебя, Андрей Васильевич? Ведаем, человек ты царю близкий, – разноголосо подтвердили боярские дети.
– Помню, еще два года тому указывалось тебя без спросу пропускать в любое время, – добавил боярин. – И иных повелений боле не случалось.
– Да? – удивился Зверев. – Думал, забыли все про то давно.
– На царской службе ничего не забывается, Андрей Васильевич. Ни плохое, ни доброе, – задумчиво сообщил старший Басманов. – Эх, была не была, не забуду и соседушку! Коли завтра придешь, с тобой вместе за Михайло Воротынского царю поклонюсь. По наряду мне аккурат завтра рындами командовать. Вместе пойдем, вместе просить станем. Бог даст, смилуется государь над князем.
– Завтра? – Зверев потер потный лоб. – А получится завтра-то? После такого пира отлежаться бы денек не мешало.
– Прости, княже, но я опосля в вотчину свою испросился отъехать. Потому как поход супротив Польши сорвался и люди ратные ныне в большом числе не потребны. В поместье же, княже, уж два года земля не родит, смерды лебеду и кору ивовую жрут, а иные и пухнут с голодухи. Проследить надобно. Подъемные дать, у кого хлеба посевного не найдется, недоимки простить, успокоить. Однако же не расхолаживать.
– Знаю, – вздохнул Зверев. – И у меня та же беда.
– Так я к Ивану Юрьевичу затем и приехал. На отъезд испроситься. Он мне дозволил… Ты, княже, в то время прикемарить изволил. Завтра стражу отстою, да и в путь сбираться надобно.
– Завтра… – Андрей крепко сжал веки, снова открыл глаза, тряхнул головой. Мысли все еще оставались тягучими и путаными, его снова потянуло в сон. – Коли завтра, то надобно идти, бумаги распаковывать и рухлядь проверять. Прощения прошу, бояре, но ныне мне двигать надобно. Иначе не управлюсь. Мой поклон Ивану Юрьевичу передайте, как отдохнет. Хорошо вам попировать…
* * *
Боярин Алексей Басманов не просто сдержал обещание, но и перевыполнил его: встретил перед крыльцом, провел через весь дворец наверх, в царские покои, и вошел следом, готовый, если нужно, поддержать словом или делом.
Скромный закуток, в котором царь Иоанн Васильевич занимался государственными делами, мало изменился с тех пор, как князь Сакульский побывал здесь лет десять тому назад. Ничем не украшенные бревенчатые стены, крохотные окошки, забранные слюдой. Правда, светелка справа от входа с печью и пюпитром на этот раз пустовала. Властитель всея Руси все же перебрался в комнату чуть поболее. Ту самую, в которой раньше занимались бумажной волокитой ныне уволенные Сильвестр с дьяком Адашевым. Но даже на эту роскошь, как понимал Зверев, Иоанна сподвигло не желание получить себе больше места, а то, что приказ, разбирающий челобитные, переехал в новый просторный дом в два жилья, срубленный возле Разрядного приказа. И комнатенка стала пустовать.
Государь с момента прошлой встречи слегка спал лицом, но ростом и широкими плечами оставался могуч. Одень его в кольчугу или хоть шубу яркую, да мечом опоясай – грозен был бы и устрашающ. Однако правитель всем одеждам предпочитал монашескую рясу и клобук, скрадывающие и стать его, и силу.
– Князь Андрей Васильевич? – скривив губы, покачал головой Иоанн и уселся в широкое деревянное кресло, потемневшее от времени. – Неисповедимы пути господни. Я молюсь ему о милости, он же посылает мне бесовское порождение, чародея и искусителя. Видно, мало я прошел испытаний, надлежит еще одно одолеть. Ну, сказывай, княже, зачем пришел?
– Любопытно мне стало, государь – поставив на стол возле кресла скромный вологодский сундучок, обитый по углам железом, Зверев полез в поясную сумку за ключом, – отчего ты предателей и ворогов своих завсегда прощаешь и жалеешь, а друзей и слуг верных пытаешь и наказываешь?
– Знамо дело, здравицы от князя Сакульского мне не дождаться, – ничуть не удивился Иоанн. – Токмо попреки.
– Зачем тебе моя здравица, государь? – открыл шкатулку Андрей. – Жизнь твою я, когда могу, спасаю, поручения исполняю исправно, о благе земли русской пекусь неустанно. А слова – это что? Пустой ветер. Занавеска колыхнется, вот и вся польза.
– Так и я тебя, княже, в порубе ведь не томлю, – покачал головой царь. – Землей и серебром награждаю, кары своей не обрушиваю. Хоть ты и нехристь, колдун и слуга бесовской, однако же за то с тебя Господь вседержитель испросит. А долг земной ты исполняешь справно, по делам и награда. Нечем тебе меня попрекнуть, Андрей Васильевич. Я свой долг пред Богом и людьми исполняю честно.
– Я заметил, – кивнул Зверев. – Боярина верного и преданного, что в трудную минуту чуть не един на твою сторону встал, ты в ссылке томишь, тех же, кто предал, о совести и чести забыв, кто на смерть лютую своих товарищей обрек – тех ты жалеешь и милуешь.
– За поручителя своего, князя Воротынского хлопочешь? – моментально раскусил гостя Иоанн. – Так он, Андрей Васильевич, в заговоре супротив жизни моей участие принимал, и в том сам же пред образом Казанской пресвятой богоматери и покаялся. – Царь осенил себя широким знамением. – Посему не каре я его подверг, как ты тут вещаешь, а на покаяние отправил. Не в келью тесную монастыря нищего и забытого, а в самую святую землю, в монастырь святого Кирилла Белозерского. В ту обитель, в коей отец мой и мать о рождении моем молились. В ту обитель, в кою я и сам паломничеством нередко хожу, грехи свои невольные отмаливая. Али, мыслишь, монастырь, которому государи земли православной за честь поклониться считают, князя Воротынского недостоин будет?