Затем Пэта Макгриди сразил безнадежный вирус "болезни фронтмена" – он решил, что выиграет, занявшись сольной карьерой. Троица оставшихся "маргариток", Дэнни Баптист, Рэй Доббс и Сильвер, встречалась пропустить стаканчик и обсудить дальнейшие планы, но они без труда читали правду в глазах друг друга. Единственное, что может быть трагичнее, чем не увидеть, как сбывается твоя мечта, – это увидеть, как она сбывается на кратчайшее мгновение. Рэй подался на Юг, устроился на работу к своему зятю, и больше они о нем не слышали. Сильвер время от времени пересекался с Дэнни на концертах – иногда они играли на свадьбах в одном оркестре, – тогда они обменивались унылыми усмешками, вялыми объятиями и порой, если группа входила в раж, запускали друг другу старые добрые риффы, которые больше никому не были слышны.
Все это было бы легче снести, как он подозревал, провались и погори Пэт со своими проектами, как они все того ожидали (и надеялись). Но прошли годы, а Пэт по-прежнему на волне, живет в Лос-Анджелесе, получает "Грэмми", спит с кинозвездами, а Сильвер получает только утешительный чек на все уменьшающуюся сумму, которая причитается ему ежемесячно за "Покойся в распаде"; как ни печально, но песня остается его главным источником дохода, несмотря на выступления и профессиональную мастурбацию. На публике Дэн и Сильвер желают Пэту всяческих успехов. Но между собой на концертах, когда открытый доступ к бару развязывает им языки, они не скрывают своих чаяний, что в этот самый момент Пэт вынюхивает смертельную дорожку с задницы очередной модели или засовывает дуло дробовика в свой пухлогубый фронтменский рот. Если бы Пэт таки покончил с собой, они бы вполне сподобились на пару великодушных слов на камеру.
Сегодня он играет на свадьбе вместе с "Оркестром Скотта Ки". Сильвер шлепается за установку почти на автопилоте, игнорируя одного-двух чудиков, фанатеющих от ударных, которые вечно стоят в стороне и пялятся. Иногда на подобных мероприятиях кто-то его узнавал, и собиралась толпа побольше, но постепенно все понимали, что наблюдать за едва известным барабанщиком или за обычным барабанщиком – разница невелика, и возвращались к своим салатам из рукколы и филе-миньонам.
В сегодняшнем оркестре семь музыкантов и двое на бэк-вокале. Занимаешься этим уже давно, это все и не музыка уже, просто обученных мартышек отправили по проторенной дорожке. Скотт у микрофона чересчур живенько и бодро выводит "The Way You Look Tonight"[3], выкидывая строчки и растягивая какие-то гласные для пущего эффекта. Остается только порадоваться, что Синатры уже нет в живых и он этого не слышит. Баптист улыбается Сильверу и закатывает глаза. Сильвер кивает в ответ и выдает неожиданный пассаж, сбивая Скотта, который не попадает в такт. Скотт бросает свирепый взгляд на Сильвера, тот рассеянно улыбается, прикидываясь дурачком. Баптист смеется. Все мы лузеры, думает Сильвер, каждый по-своему.
Бывает, после концерта случается пересып. Если он не слишком вспотел, если на нем свободно сидящий смокинг, скрывающий живот, если они удачно отыграли сет, и все на подъеме, а в перерывах было довольно времени на бар, так, что все в группе чувствуют себя куда счастливее, чем подсказывают их жизненные обстоятельства – если все это сошлось воедино, то ведь имеются еще бэк-вокалистки, танцовщицы, официантки. И тогда все зависит от того, насколько перевесит всеобщее нежелание возвращаться домой.
Дана – одна из бэк-вокалисток. Сильверу приходится трижды смотаться туда-сюда, чтобы собрать барабаны и загрузить их в багажник машины Джека, и когда дело сделано, Дана все еще курит на парковке. Ей лет тридцать пять, и издалека она просто сногсшибательна – стройная, с потрясающими ногами и роскошной гривой каштановых волос. Только вблизи замечаешь, какой у нее усталый взгляд, да и черты лица за годы жизни, не оправдавшей ожиданий, стали резче и жестче. Непреложная правда в том, что никто не мечтает о карьере бэк-вокалистки.
В машине она сбрасывает туфли. Шесть часов она стояла и пританцовывала на 15-сантиметровых шпильках. Он молча везет их в "Версаль", она ставит ноги на приборную доску, чуть приоткрывает окно, и ее волосы бешено развеваются на ветру. Он угадывает в ее профиле бывшую чирлидершу, королеву выпускного бала. Было время, когда мир лежал у ее ног – куча друзей, главный нападающий и все в таком духе. А теперь она едет с толстым придурком из оркестра, просто чтобы почувствовать себя живой или на худой конец менее одинокой. Хотя, возможно, она смотрит на это иначе, потому что тогда она должна была бы дождаться, когда машина наберет скорость, распахнуть дверцу и броситься в оглушительный рев хайвея.
В квартире Сильвер незаметно приободряется. У него довольно давно не было секса, и залучить кого-то домой – уже полдела. Он наскоро принимает душ, разве что члену уделяется чуть больше внимания. Он перебарщивает с дезодорантом и пытается придать хоть какую-то форму своей неукротимой шевелюре. Когда он выходит, в трусах и футболке, она лежит на кровати, все еще в своем коротком черном платье, и бесцельно переключает каналы. Медленно попивает виски, который налила себе, рассеянно всасывает одинокий кубик льда и снова выплевывает его в стакан. В голубых отсветах телевизора она опять очень хороша собой, и он ощущает прилив нежности, которому совсем не место в этом сугубо утилитарном процессе. Хотя они знакомы уже порядочно, он ничего о ней не знает. Он все придумал насчет чирлидерства. Все, что он знает, – что у нее сколиоз, она носит специальный корсет и что она заикается.
Когда он ложится рядом, она перекатывается поближе, то ли сама, то ли потому что матрас прогнулся под его тяжестью, и кладет руку ему на плечо. Ее волосы щекочут ему подбородок. Он закрывает глаза, вдыхая аромат ее шампуня, коротко, но сильно влюбляясь, хотя ему отлично известно, что завтра, при свете дня, ему будет трудно встретиться с ней глазами.
– Ты приятно пахнешь, – говорит она, ее перетруженный пением голос чуть громче шепота. – Как осень.
– "Ирландская весна".
Он наблюдает, как ее грудь вздымается и опускается в такт дыханию, мягкая округлость у выреза наливается, и он ощущает, как внизу все начинает потихоньку шевелиться. Потом она поворачивается и смотрит на него, и от одиночества в ее глазах он готов заплакать.
– Ничего, если мы просто полежим вместе? – спрашивает она.
Не очень-то. Нет.
– Конечно.
В телевизоре тихо крадутся подростки-вампиры. На улице сигналит грузовик. Он смотрит, как она поводит пальчиками на ногах, и чувствует то, что точнее всего называется тоской по дому. Но будь он проклят, если понимает, что именно и где находится то, по чему он скучает. Наутро, когда небо еще розовое от неизбежности рассвета, он отвезет ее обратно к ресторану, где ее маленькая машинка притулилась на огромной пустой стоянке, будто утерянная вещь в ожидании, когда же за ней придут. От этого зрелища им обоим станет необъяснимо грустно.
Глава 8
– Ты когда последний раз разгребал холодильник? – спрашивает его мать Элейн, брезгливо держа консервную банку с пластиковой крышкой, в которой виднеется нечто, напоминающее замороженные мозги.
– Не помню. Может, на той неделе?
– Вряд ли, – бросает она, вытряхивая содержимое в помойное ведро.
Когда порядок в холодильнике ее полностью устраивает, она наполняет его овощами и фруктами, которые будут портиться до ее следующего приезда.
– Мам, да оставь ты это.
– Мне не в тягость.
Элейн снова ныряет в холодильник, и они с отцом могут перекинуться парой слов.
– Как у тебя с концертами? Часто зовут? – спрашивает отец.
– Ага.
– Это хорошо.
– Как дела в синагоге?
– У небесного бизнеса всегда недурные перспективы.
– Будь оно не так, возникли бы весьма любопытные вопросы теологического свойства.
– Неужели?
Когда-нибудь он умрет, а Сильвер сможет все так же вести с ним подобные разговоры, слово в слово, по памяти.
Его отец, Рубен Сильвер, – раввин синагоги Бней Израэль. Мальчишками они с младшим братом Чаком вместе с отцом сидели на сцене во время субботних служб, лицом к молящимся. Сильвер представлял, будто его отец – их король, а они с Чаком – принцы. Рубен пел вместе с кантором – у него был резкий, но мелодичный голос – и он обнимал своих мальчиков, показывая на какие-то слова в сиддуре, которые они должны были читать для него вслух на иврите. В какой-то момент (когда – уже не вспомнить) Сильвер стремительно повзрослел, обрел собственное мнение по разным поводам и перестал сидеть с ними. Они об этом никогда не говорили. Это просто была одна из тех вещей, которые ты незаметно перерастаешь и только потом осознаешь.
Отец насвистывает "Penny Lane".
– Свистишь, – автоматически произносит Элейн. Он замолкает.
Они женаты уже сорок семь лет.
Рубен знает много других песен, но если он насвистывает – это всегда "Penny Lane". Насколько помнится Сильверу, это началось, как только вышел альбом The Magical Mystery Tour. Стоило Рубену услышать эту песню, как первые такты навеки врезались ему в подкорку.
Они заезжают раз в две недели, по воскресеньям. Потому что он их сын и они любят его, и потому что считают, что ему одиноко. Эти визиты убивают его. Потому что он тоже их любит и потому что понимает, как огорчает их его тихая печальная жизнь – быть может, даже сильнее, чем его самого, а значит, скорее всего, эти визиты убивают и их тоже. Так что раз в две недели они проводят вместе час-другой, после чего всем становится тяжело и пусто, но они неизменно приезжают, и если не это лучшее определение семьи, тогда он не знает, существует ли оно вообще.
– Так что же, – немного смущенно начинает отец, покуда Элейн совершает третью или четвертую ходку к мусоросжигателю. Сильвер обычно кидает в морозилку остатки еды из китайского ресторанчика и благополучно забывает о них, пока те не заморозятся до стадии, неподвластной жару микроволновки. – Есть ли на горизонте женщина, о которой стоило бы написать старикам?
– Разве вы получали от меня письма? – спрашивает Сильвер.
Отец пожимает плечами, пропуская мимо его сарказм.
– Тебе бы хорошо сходить в синагогу.
– Папа.
Рубен поднимает руки, как бы защищаясь.
– Я ничего не навязываю. Просто говорю: полным-полно одиноких женщин.
– Ты что, устраиваешь из синагоги сводническую контору?
– Лучшей и не придумаешь. Ты что, всерьез полагаешь, что эти люди приходят помолиться? Я молюсь. Кантор молится. А они тусуются. Добро пожаловать в организованную религию.
– А как насчет Бога?
– Бог не меньше меня хочет, чтобы ты не был один.
– Я стараюсь, пап.
Рубен кивает.
– Даже представить страшно, что будет, если ты перестанешь.
В ответ у Сильвера почти срывается с языка нечто ненужно колкое и резкое, так что он с облегчением встречает мать, чье возвращение обрывает этот разговор. Она внимательно смотрит на них – на Сильвера, развалившегося на диване, на его отца, сидящего на краешке стола – и сразу видит, что помешала чему-то.
– Вы о чем тут толкуете, мальчики?
– О женщинах, – отвечает Рубен.
Элейн понимающе кивает.
– Есть кто-то, о ком стоит написать старикам?
После него родители заскочат к Чаку на барбекю. Там, среди ароматов домашнего маринада, среди орущих мальчишек и писающих малышей и собак, жизнь возьмет свое, и они снова обретут гармонию.
После них Сильвер отправится в "Ленивую Сьюзан" и напьется до потери пульса, а потом вырубится перед умиротворяюще мерцающим телевизором. Хорошо, если он успеет скинуть ботинки. Нет ничего тоскливее, чем проснуться наутро в ботинках.
Глава 9
Локвуды были соседями Кейси и Дениз лет десять. Дениз и Валери два раза в неделю играли в теннис, и вот однажды нарисовался Ричард. Они со Стивом Локвудом иногда посиживали вечерами на заднем дворе, попивая скотч. Кейси, записавшаяся в команду по плаванию, имела карт-бланш нарезать дорожки в бассейне Локвудов, когда ей заблагорассудится, и именно этим она и занималась в означенный вечер. Она нервничала из-за Принстона, а вечерние заплывы всегда действовали на нее успокаивающе.
Сделав примерно пятнадцать концов туда-обратно, она вдруг почувствовала, что уже не одна. Подняв голову, она узрела Джереми Локвуда, который сидел в шезлонге и, глядя на нее, отхлебывал из серебряной фляжки.
– Эй, – сказал он, маша фляжкой, когда она остановилась, – продолжай, не обращай на меня внимания.
Он был на два года старше и только что вернулся из Эмери поработать летом в фирме отца.
– Я слышала, что ты вернулся, – ответила она, вылезая из бассейна. При ком-то другом она бы смущалась своего бикини, но Джереми она знала так давно, что во втором классе они уже демонстрировали друг другу свои интимные места в подвале его дома. Так что обычные правила тут не работали.
Кейси подхватила полотенце и уселась у его ног. Он наклонился поцеловать ее в щеку – эту манеру приветствия он приобрел в колледже, и она все еще с ней не свыклась.
– Ничего себе! – сказал он одобрительно.
– Что?
– Ты стала секси.
– Заткнись.
– Слыхал, ты поступила в Принстон.
– Слыхала, ты поменял специальность.
– Слыхал, ты – первая ученица.
– Слыхала, ты расстался с Хейли.
– Хедли.
– Ну, теперь это вроде как неважно, нет?
Джереми улыбнулся и снова отпил из фляжки.
– С нашими мамочками и "Фейсбук" не нужен.
– Знаю.
Он протянул ей фляжку, и она отпила немного. Он позаимствовал какой-то отцовский скотч. Отменная вещь, говаривал Стив, но для Кейси это была просто кислота, обжегшая ей горло, но согревшая живот. Она вернула фляжку, и Джереми сделал еще здоровенный глоток.
– Вообще-то это она со мной рассталась.
Она посмотрела на него, пытаясь определить, начал ли он разговор или просто констатировал факт. За все годы дружбы между семьями они с Джереми ни разу не поговорили серьезно. Они походили скорее на кузенов, чем на друзей.
– Мне жаль, – сказала она.
Он пожал плечами.
– Да ничего. Это был просто секс, и не такой уж хороший, если на то пошло.
Его небрежный тон в разговоре о сексе завел ее. Легкий хмель, разговоры о сексе, поцелуй в щеку – она ощущала, в какие стороны вот-вот распахнется ее мир. Когда он передал ей фляжку, она сделала два глотка.
– Полегче там, Тигр, – сказал он, усмехнувшись.
И неожиданно, и по непонятным причинам это была очень волнующая усмешка.
Джереми всегда был красив стандартной невыразительной красотой. Высокий, стройный, с темными густыми волосами. Скорее хорош собой, чем сексапилен, считала Кейси. Но теперь в нем появилось нечто цепляющее, что-то слегка порочное и темное, и она вдруг поймала себя на мысли, что будь они незнакомы, она бы обратила на него внимание. Пар поднимался от воды и клубился в свете огней бассейна, и полная луна висела низко, и Джереми, кажется, смотрел на нее по-особенному, и от виски ее разморило, искры побежали по телу, и она вдруг почувствовала, что взбодрилась.
Джереми рассказал ей о своем расставании, и Кейси рассказала о своем, а потом он показал ей страницу Хедли на "Фейсбуке". Не то чтобы она была хорошенькой, эта Хедли, но сразу было понятно, почему мальчишкам она нравилась. Хедли поменяла свой статус на "счастлива одна" и постила фотографии с вечеринок в компании слащавых парней в духе героев "Пляжа"[4]. Они сочли это "счастлива" неуместным, посему отправились на страницу Джереми и переправили его статус на "наконец-то свободен". Идея добавить фотку, где они ласкаются с Джереми, принадлежала Кейси. Хедли еще дружит с ним на "Фейсбуке", но понятия не имеет, что Кейси всего лишь соседка. Так что они принялись валять дурака, снимая все на его телефон, и в какой-то момент Джереми оказался без рубашки, и его кожа была такой же горячей, как виски в ее желудке, и вот они уже обнимались и целовались жадно, неистово, как в последний раз. И в какой-то момент, когда передышки ради они разлепили губы, хватая ртом воздух и теревшись друг о дружку, он сказал, что его родители уехали на выходные.