На этом закончу цитату. Она явно подразумевает, как мне кажется, что если Фирмен Ришар любит почти всех композиторов, то святая обязанность всех композиторов отвечать ему взаимностью и нежно любить Фирмена Ришара. Чтобы завершить этот словесный набросок, добавлю, что характер его был далеко не ангельским — иначе говоря, он отличался крутым нравом.
На протяжении тех первых дней, которые партнеры провели в Опере, они были поглощены удовольствием ощущать себя хозяевами такого громадного и великолепного предприятия и, без сомнения, забыли об истории с призраком. Однако вскоре произошел инцидент, который напомнил им, что «комедия» (как они говорили) — если это было то, что было, — еще не закончилась.
Однажды утром, разбирая у себя в кабинете только что полученные письма, Ришар обратил внимание на странный конверт, на котором рядом с адресом красовалась надпись красными чернилами: «Лично в руки». Он сразу узнал этот неровный, детский почерк и, распечатав письмо, с удивлением прочел:
«Многоуважаемый господин Директор, очень извиняюсь, что беспокою вас в такое неподходящее время, когда Вы с таким удивительным тактом, знанием театрального дела и умением угодить публике, решаете судьбу наших лучших артистов, заключая и разрывая рабочие контракты. Мне уже известно, как вы отнеслись к Карлотте, Сорелли, Жамме и еще некоторым, чей талант Вы, похоже, распознали с первого взгляда. Вы, конечно, понимаете, что эти слова не относятся ни к бездушной, как шарманка, Карлотте, которая хорошо бы сделала, если бы никогда не покидала «Амбассадор» и кафе «Жакэн», ни к «экстрагениальной» Сорелли, которая своим успехом обязана главным образом телу; ни к малютке Жамме, прыгающей по сцене наподобие выпущенного в поле молодого теленка, ни даже к такой выдающейся артистке, как Кристина Даэ, которой Вы, с удивительным упорством не даете ни одной мало-мальски порядочной роли. В конце концов, это дело Ваше, и я не имею права вмешиваться. Но, тем не менее, я хочу воспользоваться тем, что пока Вы еще не выжили из состава труппы Кристину Даэ, послушать ее, хотя бы в роли Зибеля, так как после громадного успеха, который она имела на последнем представлении «Фауста» в роли Маргариты, эта роль в дальнейших представлениях запрещена ей Вами. Поэтому, прошу Вас оставить мне как на сегодня, так и на все последующие представления мою обычную ложу № 5, которая, к моему большому удивлению, поступила, согласно вашему приказанию, в продажу.
Будучи врагом всякого рода скандалов и не зная, наверное, ознакомили ли Вас Ваши предместники, милейшие Дебьенн и Полиньи с моими привычками, я не поднимал этого вопроса. Но теперь, узнав от Дебьенн и Полиньи, что они поставили Вас в известность относительно моих требований, неисполнение которых показывает Ваше намерение меня игнорировать, я считаю своим долгом Вас предупредить, что первое условие поддержания между нами мирных отношений, есть предоставление мне вышеуказанной ложи.
Сделав эти маленькие замечания, я прошу Вас считать меня Вашим покорным слугой».
Подписано: Призрак Оперы.
В конверт была вложена вырезка из «Театрального ревю»:
«П. О: Р. и М. нельзя простить. Мы предупредили их об этом и оставили ваш Свод постановлений и инструкций. С уважением».
Едва Ришар окончил читать это письмо, как дверь в кабинет отворилась, и вошел Моншармэн с точно таким же письмом в руке. Они посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Комедия продолжается, — сказал Ришар.
— Что это значит? — спросил Моншармэн. — Неужели они думают, что, как бывшие директора, имеют право на пожизненное пользование ложей.
Как один, так и другой все еще были уверены, что авторами обоих писем были ни кто иные, как Дебьенн и Полиньи.
— Мне это начинает надоедать, — сказал Ришар.
— Пустяки, — заметил Моншармэн. — Ну, пошлите им на сегодня ложу и делу конец.
Ришар велел секретарю узнать, свободна ли ложа первого яруса № 5 и послать ее Дебьенну и Полиньи. Она оказалась непроданной и тот час же была послана по назначению. Дебьенн жил на углу улицы Скриб и бульвара Капуцинов, а Полиньи на улице Обер. Моншармэн внимательно осмотрел полученные конверты: оба письма были сданы в почтовое отделение на бульваре Капуцинов.
— Обрати внимание! — сказал Ришар.
Они пожали плечами.
— Удивительно, как люди их возраста могут заниматься такой ерундой.
— Во всяком случае, — заметил Моншармэн, — могли бы быть и повежливее. Ты обратил внимание на то, что они пишут относительно Карлотты, Жамме и Сорелли?
— Зависть, дорогой мой, ничего больше. Дойти до того, чтобы писать публикации в «Театральном ревю»… Дальше уже некуда.
— Кстати, — снова начал Моншармэн, — они что-то уж очень интересуются Кристиной Даэ…
— Ты же знаешь, что у нее репутация целомудренной девушки?
— Да, я отлично знаю, как создается репутация, — возразил Моншармэн. — Вот я, например, не знаю ни одной ноты, а считаюсь хорошим музыкантом.
— Успокойся, тебя им никто и не считает, — поспешил его утешить Ришар и приказал впустить в кабинет артистов, которые целых два часа прохаживались по коридору, ожидая, чтобы перед ними раскрылась, наконец, эта заветная дверь, за которой их ждали деньги, слава или увольнение.
В этот вечер, 25 января, утомленные всевозможными спорами, интригами, угрозами и неудовольствиями, оба директора даже не полюбопытствовали заглянуть в театр, чтобы узнать воспользовались ли Дебьенн и Полиньи присланной им ложей.
Наутро им подали два письма: одно было следующего содержания, от «Призрака»:
«Уважаемый, господин Директор!
Приношу мою сердечную благодарность. Прелестный спектакль. Даэ была очаровательна. Обратите внимание на хор. По обыкновению хороша, но банальна Карлотта. В скором времени напишу относительно 240.000 франков, — вернее 233424 франков 70 сантимов; так как за 10 первых дней этого месяца мною уже получено от господ Дебьенна и Полиньи 6575 франков 30 сантимов.
Ваш покорный слуга П. О».
Другое от Дебьенна и Полиньи:
«Милостивые, господа!
Примите нашу искреннюю благодарность за ваше любезное внимание. К сожалению, как бы ни приятно нам было еще раз послушать «Фауста», мы вынуждены от этого отказаться, так как присланная вами ложа первого яруса № 5 находится в полном распоряжении того, о ком мы уже имели случай вам говорить, просматривая вместе с вами Свод постановлений Оперы (параграф 63).
Примите и проч.»
— Они начинают действовать мне на нервы! — грубо сказал Ришар, вырывая письмо из рук читавшего его вслух Мушармэна. — Эти господа меня окончательно выводят из себя…
Вечером ложа первого яруса N 5 была продана.
На другой день в числе прочих бумаг Ришар и Мушармэн нашли рапорт контролера здания Большой Оперы, в котором тот доносил о произошедшем накануне происшествии в ложе номер пять. Вот наиболее существенный отрывок из этого короткого рапорта:
«Сегодня вечером, — писал контролер, — я был вынужден в целях сохранения тишины и порядка два раза прибегнуть к содействию полиции. Неизвестные лица, занявшие ложу первого яруса № 5, настолько возмутили весь зал своим громким смехом и неуместными замечаниями, что со всех сторон начали раздаваться возгласы протеста, вследствие которых капельдинерша обратилась к моей помощи. Я вошел в ложу и заявил присутствующим, что если они сейчас же не прекратят подобного безобразия, я буду вынужден вывести их из зала. Но едва я вышел за дверь, как до меня снова долетели хохот и негодующие голоса публики. На этот раз я вернулся с полицейским, который с большим трудом вывел нарушителей, не перестававших со смехом требовать обратно деньги. Когда они, наконец, успокоились, я им разрешил вернуться в ложу, откуда несколько минут спустя снова стал доноситься громкий хохот, вследствие чего я вынужден был окончательно удалить их из зрительного зала».
— Позвать контролера! — крикнул Ришар своему секретарю, который, прочтя этот рапорт еще рано утром, подчеркнул его, как особенно важный, синим карандашом.
Секретарь, мсье Реми, молодой человек, 24-х лет, элегантный, очень неглупый, но вместе с тем заискивающий перед директором, у которого служил по вольному найму и следовательно рисковал в любой момент лишиться места, заранее предвидя это приказание, позаботился, чтобы контролер был на месте.
— Расскажите, как все произошло, — резко произнес Ришар, едва тот успел переступить порог кабинета.
Контролер, ссылаясь на рапорт, пробормотал несколько бессвязных слов.
— Однако, что же их так рассмешило? — спросил Моншармэн.
— Вероятно, хорошо пообедали с вином, мсье, и были больше настроены развлекаться, чем слушать серьезную музыку. Едва войдя в ложу, они сразу же вышли и позвали капельдинершу. Она спросила, что им угодно. Тогда один из мужчин сказал: «Осмотрите ложу — там никого нет, не правда ли?» Билетерша ответила: «Нет», а мужчина произнес: «Хорошо, но тогда почему, когда мы вошли, то услышали, как кто-то сказал, что ложа занята».
Моншармэн с улыбкой взглянул на Ришара. Но тот не был расположен шутить. Со свойственным ему «чутьем» он сразу заподозрил в простодушном рассказе контролера одну из тех якобы, безобидных шуток, которые вначале только смешат своей изобретательностью, но в конце концов, могут довести до бешенства.
Контролер, желая угодить Моншармэну, также улыбнулся. Это было с его стороны ошибкой. Ришар окинул его таким молниеносным взглядом, что улыбка так и застыла на его лице.
— Ну и что же, когда они в первый раз вошли в ложу, там действительно никого не было? — громовым голосом спросил Ришар.
— Никого, господин директор, решительно никого. Да не только в их ложе, но даже соседние были пусты, я за это ручаюсь.
— Как же это объясняет мадам Жири?
— Она все приписывает призраку, — усмехнулся смотритель и сразу понял, что сказал лишнее, так как недовольная физиономия Ришара стала зловещей.
— Позвать сюда капельдинершу! — заорал он. — И сию минуту же, не то я всех вышвырну за дверь…
Контролер хотел что-то сказать, но директор так громко крикнул «молчать», что слова замерли на губах несчастного подчиненного.
— Что это еще за призрак? — снова заговорил Ришар.
Но контролер не мог больше вымолвить ни слова и, разводя руками, старался объяснить жестами, что не имеет о нем никакого понятия.
— Вы его когда-нибудь видели?
Контролер поспешил отрицательно покачать головой.
— Тем хуже для вас! — холодно произнес Ришар.
Контролер с удивлением вытаращил на него глаза.
— Да, тем хуже, — пояснил директор, — Мне уже порядком надоела вся эта история с призраком. Все о нем говорят, и никто его не видит! Хотите служить искусству, так служите как следует!
Глава 5
Поставив контролера на место, Ришар как будто забыл о его существовании и занялся делами с управляющим, который как раз подошел. Между тем несчастный контролер, думая, что ему можно удалиться, стал понемногу пятиться к дверям, стараясь делать это как можно тише, чтобы не привлечь внимания грозного начальства. Но, увы, этот маневр был замечен и неожиданный окрик: «Куда вы?», сразу приковал его к месту. Наконец, в кабинет вошла капельдинерша.
— Как ваша фамилия, мадам?
— Матушка Жири, — развязно-торжественным тоном произнесла статно-необъятная дама. — Да вы же меня прекрасно знаете, месье директор, я — матушка мадемуазель Жири, Мэг Жири!..
Ришар недоумевающе оглядел ее с ног до головы. Видно было, что он не имел никакого понятия ни о самой «матушке», ни о мадемуазель Жири, ни даже о Мэг Жири. Но матушка Жири в своем любимом поношенном платье, выцветшей шали и стоптанных сапожках, была о себе иного мнения, и не могла допустить, чтобы кто-нибудь ее не знал.
— Первый раз слышу, — ответил, наконец, директор. — Тем не менее, потрудитесь сообщить мне, что у вас такое произошло вчера вечером и почему вы и контролер обратились в полицию.
— Я и сама хотела с вами поговорить, месье директор. Господа Дебьенн и Полиньи в свое время имели много неприятностей из-за того, что не хотели меня сначала слушать.
— Я вас об этом не спрашиваю. Отвечайте мне, что произошло вчера вечером?
Матушка Жири вспыхнула. С ней никто и никогда не говорил таким образом. Она уже хотела развернуться и гордо уйти, даже медленно поднялась со стула, но, в последний момент овладев собой, снова села и небрежно произнесла:
— То, что и должно было произойти, когда беспокоят призрака.
Видя, что Ришар едва сдерживается от раздражения, Моншармэн вмешался в разговор и сам начал допрос, из которого скоро выяснилось, что матушка Жири нисколько не удивлена тем, что из пустой ложи слышался чей-то голос, и приписывает это явление местному призраку, с которым она и сама не раз беседовала. Её слова могли подтвердить господа Дебьенн и Полиньи, а также месье Исидор Саак, которому призрак даже ногу сломал.
— «Призрак сломал ногу»? Каким же это образом? — прервал её Моншармэн.
Матушка Жири широко раскрыла глаза.
— Как! Господа директора ничего не знают? Ах. Ну, да-да, это произошло еще при прежних директорах, во время представления «Фауста», кстати, в той же ложе № 5.
Она откашлялась, сделала паузу и затем такой глубокий вздох, как будто собиралась исполнить всю партию «Фауста».
— Итак, я начинаю, сударь. На том представлении передние места в ложе занимали ювелир с улицы Могадор господин Маньера с супругой, сзади которой поместился их хороший знакомый месье Исидор Саак. В то время как Мефистофель начал петь (матушка Жири тоже запела) «Сон твой детский, безмятежный отгони от глаз», месье Маньера слышит, как кто-то шепчет ему в правое ухо (жена сидела с левой стороны) «наша Жюли и так, кажется, не спит!» (мадам Маньера зовут Жюли).
Месье Маньера оглядывается, чтобы посмотреть, кто говорит. Никого! Решив, что ему это почудилось, он снова стал смотреть на сцену. Между тем Мефистофель продолжал петь… Но, может быть, господам директорам не интересно?
— Нет, нет, продолжайте!..
— С удовольствием, — кокетливо улыбнулась матушка Жири. — Итак, Мефистофель продолжал свою apию, — (матушка Жири затянула) — «Мой совет, до обрученья не целуй его», как вдруг месье Маньера опять слышит тот же самый голос: «Ну, Жюли вряд ли послушается этого совета». Он опять оборачивается, но уже на этот раз в ту сторону, где сидит его жена, и что же он видит! Исидор незаметно взял её руку и… чмок! чмок! — (Матушка Жири убедительно чмокает свою полную руку и продолжает). — Так вот, он жадно целует ее в маленькое отверстие на ладони, не закрытое перчаткой. Можете себе представить, что тут произошло! Раз! Раз! и месье Маньера, такой высокий, представительный господин, вроде вот месье Ришара, закатил Исидору Сааку, а он был такой жалкий, худенький, вроде вас, месье Моншармэн, прошу извинить за сравнение, две оглушительные пощечины. Получился полный скандал. Зрители повскакали с мест: «Перестаньте! Довольно! Он его убьет»! Наконец, Сааку удалось вырваться.
— Но где же во всей это истории нога, сломанная призраком — съязвил Моншармэн, обиженный сравнением мадам Жири.
— Тем не менее, это случилось, — надменно ответила оскорбленная этим насмешливым тоном матушка. — Привидение сломало ему ногу в тот момент, когда он бежал с лестницы, и так основательно, что едва ли он теперь скоро сюда заглянет.
— И что же, само привидение передало вам все, что оно шептало на ухо месье Маньера? — любуясь своим собственным остроумием, продолжал импровизированный следователь.
— Нет, мне это рассказал месье Маньера, так что…
— Но вы сами когда-нибудь говорили с этим призраком?
— Много раз.
— И что же он вам говорил?
— Право, не знаю… Ну, хотя бы, например… чтобы я подала ему скамейку.
При этих словах желтое лицо матушки Жири покрылось красными пятнами и стало напоминать, по своей окраске, мраморные колонны главной лестницы.