– Пусть этот наш гонец хотя бы зарисует крепость Сармизегетузы, – предложил центурион. – А еще лучше… – Приск на миг задержал дыхание, будто прыгал в воду с высоты. – Отправь меня гонцом.
Тиресий уставился на старого товарища с изумлением, как будто спрашивал взглядом: не повредился ли тот головой?
Лонгин холодно улыбнулся:
– Думаешь, кто-то пригласит тебя внутрь? Наших посланцев не подпускают к столице. Если почтари что и видят, то только стены Фетеле-Альбе. Я потребовал от Децебала показать лично мне все крепости. Только так можно развеять сомнения.
– Не слишком ли это опасно? – спросил осторожный Требоний.
– Я бы многое отдал, чтобы увидеть Сармизегетузу!
– Нет! – воскликнут Тиресий, будто попробовал запоздало остановить полет выпущенной стрелы. – Не надо высказывать желания. Так высказывать. Они иногда сбываются.
– Не тебе указывать, что делать легату, легионер! – Впервые, кажется, Лонгин одернул подчиненного столь жестко. А потом еще и добавил: – Терпеть не могу прорицателей!
Воцарилось молчание. Приск и Тиресий переглянулись, а Лонгин провел ладонью по лицу, будто пытался стереть маску внезапно нахлынувшего гнева.
«Он попросту смертельно боится предсказаний, – подумал Приск. – Что ж такого страшного ему напророчили?»
Неприятное предчувствие заставило невольно поежиться. Кажется, впервые Приск пожалел, что месяц назад, теплым августовским вечером так легко согласился на странное предложение…
Глава III
Послание
Начало августа 857 года от основания Рима
Эск, Нижняя Мезия
Всадник скакал с севера. Судя по тому, что скакун шел крупной рысью, всадник поменял его на почтовой станции – а значит, был не путешественником или частным почтарем, а состоял на императорской службе.
Густой туман, поднимавшийся над болотистой равниной, ветер с реки неохотно отгонял в сторону. Караульный на сторожевой башне лагеря Пятого Македонского подался вперед, придерживаясь рукой за зубец. Всадник с севера – значит, из Дробеты, Понтуса или даже Виминация. Седая пакля тумана на равнине вокруг лагеря напоминала о грядущей осени, а за ней – зиме. А зимой на лимесе всегда тревожно. И хотя даки уже два года не появлялись на южном берегу Данубия, все равно память о старых набегах закрутила мутный водоворот в душе караульного. Сам он служил на лимесе восьмой год, дважды с армией Траяна ходил на дакийскою сторону, лично видел склонившегося перед императором царя Децебала, но все равно не верил в прочность мира в этом краю.
Всадник тем временем был уже близко – караульный разглядел посеребренную лорику центуриона, крыльями бьющийся за спиной плащ и почерневшую от пота шкуру гнедого коня.
«Плохие вести», – решил караульный.
Но, к его удивлению, всадник завернул не к воротам лагеря, а поскакал на юг – к канабе, и перешел с рыси на шаг – как ни торопился центурион, а коня пожалел. Караульный на башне проводил центуриона взглядом и понимающе усмехнулся: всадник спешил не по служебным делам, а домой, к семье. Вот те на! А коня он точно поменял на почтовой станции – скакуна этого караульный видел не раз – и все под бенефициариями наместника Нижней Мезии. Хороший скакун, абы кому не дадут.
Подъехав к воротам канабы, центурион соскочил на землю и повел жеребца под уздцы. Гнедой, покрытый пеной, рассерженно фыркал и мотал головой. Впрочем, центурион шагал споро, бесцеремонно расталкивая встречных свободной рукой. Заметив посеребренную кольчугу, жители поселка – в основном ветераны да их домашние – старались давать служилому дорогу. Центурион был в полном вооружении – в кольчуге, при мече и кинжале, в поножах, только шлем висел у него на плече – так носят его в походе. Судя по всему, центурион уже давно в пути – плащ из красного сделался буро-серым, а на лице – неприлично молодом для центуриона – пот и пыль, смешавшись, оставили грязные разводы. Можно подумать, что приезжий спешит к декуриону канабы – но нет, он быстро свернул с кардо на параллельную улицу, а потом и вовсе в какой-то закуток, где лепились друг к другу построенные из обгорелых бревен да старых камней лачуги, и вышел к дому, больше похожему на небольшую усадьбу. С привратницкой (у двери которой бессовестно дрых серо-желтый лохматый пес) и с надворными постройками – конюшней и кладовой. Пес, проснувшись, радостно гавкнул, вскочил, завилял хвостом и ринулся к центуриону, норовя встать лапами на плечи и лизнуть в лицо.
– Тихо, Разбойник! – одернул его центурион и грохнул кулаком в дверь, вызывая привратника, который обретался где-то в доме, вместо того чтобы сторожить дверь.
Привратник вскоре явился – немолодой, изуродованный человек с безобразно вылезающим на сторону глазом, отчего казалось, что смотрит старик одновременно на запад и восток.
– Где Кориолла, Прим? – спросил центурион.
– Дома, господин.
– Как она?
Прим замялся, потом сказал:
– Капризная стала до жути. Прежде такая добрая была! А сейчас: не терплю это, не хочу то… Но делать-то нечего, просто переждать надо.
– Я о здоровье.
– Госпожа в здравии.
Центурион, до этого смотревший на старика напряженно, почти с ужасом, теперь облегченно выдохнул, согнувшись, и даже рукой оперся на стену.
– Кликни кого-нибудь! Пусть отведут Гнедого в конюшню. И надо выводить скакуна – я его чуть не загнал. Да прикрыть попоной. А то придется выплачивать за жеребца из собственного жалованья.
– А чего не на Резвом-то? – спросил Прим.
– Уж больно бешеный. Я его в конюшне пока держу.
– Я Белку кликну. Он с конями чуть ли не разговаривает.
Однако вместо слуги с забавным именем Белка из дверей вышел смуглый невысокого роста крепыш, выправки явно военной, но одетый просто, по-домашнему.
– Приск, дружище, я ж говорил, ты сегодня прискачешь! – Крепыш обнял центуриона, будто медведь-подросток облапил.
– Ты что ж не в лагере, Кука?
– У меня отпуск, небольшой такой отпуск, – хитро ухмыльнулся крепыш.
Ясное дело, дал взятку центуриону, вот тебе и отпуск.
Измученным же скакуном занялся сам Прим, так и не дождавшись запропастившегося неведомо куда Белку, – взял под уздцы и повел к конюшне.
– Где Кориолла? – на ходу спросил Приск, открывая дверь и попадая прямиком во внутренний садик-перистиль.
Мог бы и не спрашивать – Кориолла сидела тут же на скамейке, греясь в лучах еще нежаркого утреннего солнца, косо заглядывавшего в перистиль, и что-то писала бронзовым стилем на восковых табличках.
– Гай! – Она едва-едва поднялась – и тут же очутилась в его объятиях.
Впрочем, центурион тут же отстранился и оглядел ее. Кориолла была в тягости и уже больше половины срока до родов отходила.
– Как ты? – спросил Приск, чувствуя, как губы сами расплываются в улыбке.
– Толкается. – Она тоже улыбнулась – растерянно и радостно, как умеют улыбаться только беременные женщины, сознавая себя посвященными в самые загадочные мистерии жизни.
– А мы его приструним. – Центурион положил руку ей на живот. Впрочем, положил осторожно, будто там, под тканью старенькой, не раз стиранной домашней туники, находилось хрупко-стеклянное, способное пострадать от одного неловкого прикосновения – не то что грубого движения.
– Ой, – ахнула Кориолла. – Ты почувствовал?
Приск молча кивнул. И смешно поджал губы, будто наозорничавший мальчишка.
– Да что ж это я… – спохватилась Кориолла. – Ты с дороги в баню наверняка хочешь. Иди, иди, мойся, а я пока соберу поесть – специально приготовила твои любимые колбасы. И вино хиосское у нас.
– Поставь на стол неразбавленным, – попросил Приск. И, как только Кориолла ушла на кухню, оборотился к Куке, который тоже вышел в перистиль – домом они владели на пару, и садик был общий, как конюшня и кладовая. – А теперь объясни, что за письмо ты мне прислал? Почему насочинил неведомо что, будто Овидий в «Метаморфозах»?
Кука подмигнул – кому, Приск не понял, потому что старый товарищ подмигивал вовсе не Приску, а кому-то неведомому, хотя в перистиле они были только вдвоем, и сказал:
– Кориолла верно решила: сначала помойся с дороги, а там и разговор будет.
* * *
Бани в доме Куки и Приска не было – не тот статус. Зато бани общественные, наскоро восстановленные после разграбления канабы бастарнами две зимы назад, имелись, и Приск отправился туда мыться. Белка, бессовестно дрыхнувший под лестницей, был наконец найден, разбужен и отправлен с господином – сторожить вещи, пока Приск нежится в горячей ванне в кальдарии.
Погрузившись в воду, центурион прикрыл глаза, кажется, впервые с того момента, как получил в Дробете письмо.
Это было вчера днем. Прочтя, он тут же кинулся к военному трибуну – просить немедленно отпуск, потому как жена…
– Конкубина, – поправил Требоний.
– В тягости, а теперь старый товарищ Кука пишет: больна.
У Приска прыгали губы. Будто не побывавший в боях центурион, а мальчишка-новобранец.
Ничего больше не говоря, Приск протянул послание Куки.
Трибун взял восковые таблички, раскрыл, пробежал глазами.
– «Успеть бы повидаться», – процитировал вслух и продолжать не стал. – Что ж, езжай. Если дело серьезное, можешь остаться подольше. Деньги-то есть, если что?..
«Если что» – имелось в виду на похороны.
Приск вышел во двор и тут же прислонился спиной к стене, стиснул зубы так, что заломило челюсти и скулы. Почти сразу же следом из претория выбежал Фламма и протянул центуриону императорский диплом, чтобы Приск мог менять лошадей на почтовых станциях. И к диплому – бронзовый кошелек, в котором весело позвякивали монеты. Вспомнив об этой сцене, Приск ощутил приступ стыда – как будто он вместе с Кукой обманул трибуна и выпросил неположенный отпуск. Потому как выходило, что болезни вроде как нет никакой, да и не было вообще.
Выбравшись из горячей ванны, Приск окунулся в ледяном фригидарии для бодрости, растерся полотенцем из грубого льна и обрядился в новенькую шерстяную тунику. Он терпеть не мог ходить в грязном и потому не пожалел четыре денария, купил по дороге в баню обновку.
* * *
Дома в триклинии на столе уже были расставлены закуски: колбасы, творог, свежий хлеб – только-только от пекаря. Кориолла поставила перед мужем кувшин неразбавленного вина. Для себя же принесла горячей воды с медом.
Приск отхлебнул вина и отправил в рот кусок колбасы.
– Хорошо, что ты приехал, – улыбнулась Кориолла. – Я уж не чаяла, что ты раньше рождения ребенка появишься.
– Да, не планировал. А что Кука? Почему не едет в Дробету? – спросил несколько раздраженно Приск.
– Поедет он, как же, – Кориолла хмыкнула. – Он уже месяца два как кухарку себе купил. Все никак насытиться не может.
– Да ну! Что ж не написал-то? – Приск подавил улыбку.
Кука давно уже болтал, что надоела ему одинокая жизнь, и, глядя на Приска с Кориоллой, всякий раз вздыхал, что в ближайшие дни непременно обзаведется кухарочкой. Да только дальше болтовни дело не шло – то ли денег не хватало на покупку девчонки, то ли не хотелось отягощать жизнь свою хозяйством. И вот – сподобился.
– Точно-точно. Девочку-дакийку. Понятное дело, его теперь из дома не вытащишь. А она девочка тихая да понятливая. Недаром Мышкой зовут. Мы с Кукой сговорились, она мне прислуживает.
– А, ну, значит, будет с кем дите нянчить.
– Гай, милый, а почему мне нельзя поближе к тебе, в Дробету переехать? – Голос Кориоллы сделался вкрадчив. Она уже не в первый раз начинала этот разговор. Но всякий раз Приск говорил ей «нет». Эск после победы над Децебалом сделался почти безопасен. А вот Дробета… Дробета была на северном берегу. К тому же крепость охраняла мост. Если даки начнут войну и нападут, то штурма Дробеты не миновать.
– Нельзя. – Приск губами попытался поймать колечко волос, что соблазнительно закрутились на шее Кориоллы. – До вечера не дотерплю… Может, прямо сейчас?
Кориолла с явной неохотой отстранилась.
– Письмо-то не просто так написано… – Она многозначительно умолкла и направилась к выходу. И уже на пороге бросила: – В таблинии тебя ждут.
* * *
«Прямо заговор», – подумал Приск, неспешно входя в таблиний, все еще держа в руках кубок с вином и отхлебывая на ходу.
Чувствовал, что после бессонной ночи (он скакал и ночью, меняя лошадей, позволяя себе лишь четверть часа отдыха) его развезет, и стоило бы добавить в вино воды.
– Теперь мы можем поговорить? – раздался знакомый голос.
Приск повернулся. В углу так, чтобы не сразу можно было заметить в полумраке, сидел ничем не примечательный человек в серой тунике. Смуглый, полноватый, начинающей седеть. Длинные волосы он носил, чтобы спрятать проколотые в прежней, рабской своей ипостаси уши.
– Зенон? – Меньше всего ожидал Приск обнаружить в своем таблинии вольноотпущенника Адриана, которому императорский племянник поручал дела самые тонкие, опасные, сомнительные и скользкие.
В общем, всё, что касалось самой высокой политики, поручалось Зенону. И значит, теперь Адриан хотел, чтобы в его опасных играх вновь принял участие Приск.
– Приветствую тебя, центурион! – Вольноотпущенник поднялся.
– Письмо – твоих рук дело?
Теперь, будто заново разделив написанный на пергаменте текст на слова, Приск разобрал – что же на самом деле обозначают эти идущие друг за другом непрерывной вереницей буквы. Зенон прибыл от Адриана. У Адриана тайное поручение. И ему непременно надо было, чтобы Приск явился сюда, в Эск, а Зенон ни в коем случае не появлялся в Дробете.
– Так что за дело? – Центурион нахмурился.
– Гней Помпей Лонгин, – отозвался Зенон. – Слышал о таком?
Приск кивнул.
– Наверняка, – продолжил Зенон. – Так вот, этот человек посвящен во все планы грядущей войны.
– Грядущей войны? О какой войне ты говоришь? Децебал еще не скоро оправится от поражения.
– Поход в Дакию начнется, скорее всего, следующим летом, – перебил Зенон.
Так скоро? Приск надеялся, что у него будет несколько мирных лет передышки. Траян добился своего, Децебал затаился. Пока эти двое обдумывают планы, солдаты и крестьяне могут перевести дух и просто жить, а не служить Беллоне и Гекате.
– Ты должен сделать все, чтобы оказаться в свите Лонгина, – закончил наставления Зенон.
– Ну, коли так нужно, чтобы я шпионил за Лонгином, то почему Адриан не написал мне письмецо? – спросил центурион раздраженно, злясь сразу и на требование Адриана, и на известие, что грядет новый поход на север. Разумеется, во время войны можно очень быстро возвыситься. Но в сражениях центурионы гибнут первыми – это Приск знал тоже очень хорошо.
– Письмо может попасть в нежелательные руки. Учти, тебе все придется устроить естественно. Лонгин не должен догадаться, что тебя к нему подсылает Адриан.
– Да зачем все это? Неужели император будет скрывать от своего племянника планы крепостей, если начнется война?
Зенон покачал головой и заговорил с Приском как учитель с недалеким учеником:
– Адриан хочет, чтобы подле Лонгина постоянно находился его человек. Прежде всего Адриану необходимо быть в курсе грядущих событий, ибо на новой войне надлежит ему так отличиться, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: у Траяна может быть только один наследник – и это Адриан.
Зенон раз за разом повторял имя Адриана, как будто оно служило заклинанием.
Приск поставил кубок на стол и задумался.
Бессмертные боги, ну почему опять! В битве при Тапае Приск был ранен так тяжело, что не чаял вернуться в строй: левая рука до сих пор ноет, чуть на улице начинает холодать. Потом, зимою, когда горстка ветеранов да новобранцев, а с ними Приск и его контуберний обороняли от бастарнов лагерь Пятого Македонского легиона, канабу подле лагеря сожгли дотла. То, что отстроили за два года, было жалким подобием прежнего поселка. А уж то, что сам лагерь отстояли, – можно было считать настоящим чудом. А в каких передрягах потом во второе лето войны[34] пришлось побывать! Кому расскажи – не поверят. Приск сам себе не верил порой, когда вспоминал речные долины, больше похожие на ущелья, перевалы, узкие тропы и дакийские крепости, настоящие орлиные гнезда на вершинах холмов. Однако ж крепости были взяты, армия даков разбита, и, когда войска римлян подступили к столице Дакии Сармизегетузе, Децебал запросил мира, склонил гордую голову перед императором Траяном. Мир-то, конечно, сомнительный получился – кто спорит, и добычи немного, и присмиревший на время дакийский царь явно хитрил, договоры выполнять не желал, в горах затаился. Да только варвары всегда так: обещают одно, делают другое. И длиться эти игры могут годами. Два года мира – это так мало, так бессовестно мало… Кориолла к декабрьским календам[35] должна родить. Да только не жена она центуриону, как справедливо заметил легат, а всего лишь любовница, конкубина, и женой пока стать не может. И если погибнет Приск, что станется с ней и ребенком? Об этом он думать не хотел. Не хотел, а придется.