На тибетскую горную женщину она походила. Своей нестандартностью. Груша была моей ровесницей, но потому, что она сильно опережала всех в росте и интеллектуальном развитии, училась она на два уровня выше. Чем была весьма горда. По-моему, как раз ее перевоспитывать надо, а не меня… Но ее никто не перевоспитывал. Наверное, потому, что она занималась делом.
Повезло. Вот повезло, дальше не бывает! Ничего ужаснее и представить нельзя. Груша возвышалась надо мной, как гора. Сходство увеличивала странная расцветка ее комбинезона – какая-то горнорудная, под цвет серого гранита. Из-за этой расцветки и от самой Груши несло бесконечной тоской. И вообще она была неприятной. А самое неприятное в ней то, что фигурой своей Груша напоминала одноименный фрукт.
Хотя, если быть совершенно объективным, надо признать, что на лицо Груша вполне ничего. Пожалуй, она даже красива. Но борцовский рост в совокупности с лишними килограммами создавали удручающее впечатление. Так что лицо не помогало.
И еще косички. Из-за ее головы торчали в стороны мелкие мышиные косички, правая с красным бантиком, левая с синим.
– Павлов, – ласково промурлыкала Груша, – вот ты-то мне и нужен, голубчик.
И мне стало страшно. Я подумал, что лучше бы меня сослали на Меркурий. В шахты. Фильтровать плесень. Голыми руками. Груша была хуже всякого профессора.
– Заходи, дружок, – Груша улыбнулась.
– А ты что, тоже… ну, в смысле, на Европу? – осторожно спросил я.
– Я не в смысле на Европу, – грозно сказала Груша. – Я на Европу. А вы вместе со мной.
– С тобой? – поморщился я.
– Со мной. Или ты что-то имеешь против?
Груша придвинулась.
– Я вообще-то… того… Меня в лагерь гляциологов направили на практику…
– Тебя ко мне направили, – прищурилась Груша. – Я твой гляциолог. Будем искать жизнь.
– Где?
– На Европе. Я полагаю, что там есть жизнь. Возможно, даже разумная. И мы ее найдем.
Груша показала мне кулак. Будто именно я являлся главным противником обнаружения разумной жизни на Европе и вообще в космосе. Угораздило, подумал я. Во всех семидесяти восьми исследованных системах не найдено никаких признаков разумной жизни, а Груша хочет найти их здесь, почти под боком.
– Заходи, – сказала Груша. – Брось пожитки в бокс.
Мне почему-то стало не по себе. В бокс заходить совершенно не хотелось. И пожитков у меня не было. Если уж меня записали в гляциологи, то пусть пожитки мне сами предоставляют.
– Ты чего? – с прищуром спросила Груша.
– Ничего…
– Боишься? – В голосе Груши появился сарказм. – Меня?
Еще бы не сарказм – она была выше меня на голову и значительно шире в плечах.
– Боишься, – презрительно констатировала Груша.
– Да не боюсь я ничего!
И я вошел в ангар.
Внутри было почти пусто. Стояла платформа с какими-то железными ящиками-боксами, а больше ничего не было.
– И где же… – Я начал разворачиваться и понял, что попал в ловушку – Груша уже перегородила выход.
Нет, справа и слева от нее оставались еще небольшие пространства, и если дернуться с душой, то можно успеть… Но я решил, что рисковать не стоит.
Путь к отступлению был отрезан. А в руках у Груши появился плазменный сварник. Я не ошибся насчет того неприятного потрескивания.
– Давай проясним обстановку, – дружеским голосом сказала Груша. – А то потом поздно будет.
– Давай… – согласился я.
– Во-первых, научный, административный и всякий прочий руководитель экспедиции – я.
Груша нажала на гашетку сварника. Между электродами проскочила слепящая искра, запахло горелым воздухом.
– Что ты сказал? – спросила она.
– Я говорю – прекрасная идея. С твоим-то опытом…
Идти против системы – одно дело, но идти против такой вот особы… Короче, я не захотел с нашей красавицей связываться.
– Что ты там промямлил?
– Я говорю – ты здорово придумала. А что во-вторых?
– А во-вторых, то же самое, что и во-первых! Мне Майя Ивановна сказала, что ты хороший парень, она тебя мне рекомендовала…
Груша спрятала сварник за пояс.
Ну, спасибо! Спасибо, старший педагог Майя Ивановна Гучковская. Я вам этого никогда не забуду.
– Правда, она сказала, что ты немножко лентяй… – Груша задумчиво поглядела на свой здоровенный кулак. – Немножко лодырь…
– Я не лентяй, – тут же возразил я. – Я просто…
– Вот и хорошо, что ты просто, – перебила меня Груша и распорядилась: – Бери вон те ящики и грузи их на платформу.
«Вот дура!» – подумал я. И стал грузить ящики. Ящики были нетяжелые, но, видимо, научно ценные. Во всяком случае, в них что-то брякало.
Когда в одном из ящиков брякнуло погромче, Груша повернулась в мою сторону.
– Эй, ты! – рыкнула она. – Смотри у меня! Руки оторву!
– Вообще-то меня Тим зовут, – сказал я.
– Тимка, значит. Тимоня… – кивнула Груша. – Это хорошо. У меня так хомячка звали. Мерзкий был хомячишка, пакостный. В руку его возьмешь, а он сначала укусит, потом нагадит, затем снова укусит… Я его – чик-чик!
И она мне подмигнула.
Что означало ее «чик-чик» – выяснять мне совсем не хотелось. Но Тимке я посочувствовал. Любой, попав в руку Груши, на его месте поступил бы так, как поступил он.
– Грузи осторожно, пока я добрая! – прикрикнул научный и прочий руководитель.
Я продолжил погрузку. Сама Груша в работах никакого участия не принимала, громко зевала и бродила по ангару туда-сюда кругами.
Так продолжалось минут десять. Потом со стороны дока послышалось легкомысленное посвистывание – кто-то приближался.
– Приятель твой идет, – хихикнула Груша и снова взялась за сварник. – А ну, бегемотик, отойди-ка в сторонку, щас я его… поприветствую.
Я отошел. А то она еще и меня заодно сгоряча поприветствует.
– Тут кто-нибудь есть? – спросили снаружи.
– Есть-есть, заходи, – пригласила Груша.
В ангар вошел Барков. Я его сразу узнал. Вот по его нечеловеческим ушам.
Барков вошел, огляделся. Скинул на пол небольшой пятнистый рюкзак.
– Ушастик какой… – умиленно прошептала Груша.
– Я не ушастик, – попробовал было возразить Барков.
– Ушастик… – Груша улыбнулась и опустила свой плазморез.
Барков покраснел.
– Меня Петром зовут, – буркнул он.
– Петя… – протянула Груша.
Мне почему-то стало жалко Баркова. Груша смотрела на него, как смотрят на любимого котика. Смотрят, умиляются, бантики завязывают, а когда котику захочется гулять, отводят его к ветеринару и избавляют от проблем. А потом еще больше им умиляются, рубашечки шьют…
– Ты ведь тоже с нами? – ласково спросила Груша.
– Вы на Европу?
– На Европу. Немножечко поработаем. Ты знаешь про Европу?
– Ну… – Барков мялся. – Европа – спутник Юпитера. Серьезных экспедиций не проводилось, стационарная база «Пири», возможно наличие океана…
– А в нем жизнь! – просияла Груша. – В океане! И мы ее найдем! Ты хочешь найти жизнь, Петя?
Барков мрачно кивнул.
А мне хотелось не жизнь найти – мне хотелось смеяться. Но я не осмеливался.
– Мы тут уже… – Груша обвела руками ангар, – грузимся. Всего пара ящичков осталась…
И она легко забросила два оставшихся контейнера на платформу. После чего туда же погрузились мы сами, Груша плюнула через левое плечо, и наша отличная компания отправилась на старт. На самом деле – отличная компания (еще раз спасибо Гучковской Майе Ивановне!): девушка-экскаватор Груша, плюс психически нестабильный Барков со станции «Блэйк», который со своими родителями неизвестно что сделал и всю жизнь прожил в феодализме, да принципиальный лодырь – я, Тимофей Павлов.
Фанатичка, параноик и лодырь. Да…
Почти полчаса мы блуждали среди старых доков, заполненных полураспиленными клиперами, ржавыми баржами вековой давности и другой рухлядью, которую не успели утилизировать. Я уж с надеждой подумал, что мы заблудились. Однако такого счастья тоже не случилось.
Миновав длинную гору, нет, даже целый хребет каких-то совершенно непонятных обломков и обрезков, и чуть не врезавшись в гнилую цистерну, платформа остановилась.
– Вот он! – с непонятной мне гордостью объявила Груша. – Наш корабль.
Я хотел засмеяться, но вовремя спохватился.
«Валендра». Не знаю, кто придумал такое имя для корабля, но оно ему вполне соответствовало. «Валендра» была даже не посудиной – она была настоящей лоханью. То ли полуклипер, то ли буксир, трудно сказать. Скорее всего, прогулочная яхта. По форме она походила на лежащий на боку пузатый пузырек. Однако одной пузырьковой формой оригинальность нашего судна не ограничивалась. Оригинальностей хватало. Внешний керамик кое-где отслоился, и из-под него виднелся ржавый корпус, а в некоторых местах я даже заклепки разглядел. Но лучше бы он отслоился совсем. Потому что в тех местах, где он не отслоился, имелась роспись. Самодельного происхождения. Ничто во всем мире не могло быть ужасней той росписи: по желтому пластику прыгали умильные котики, щеночки, белочки, крокодильчики, зайчики и другие столь же жизнерадостные твари. Нарисованы все они были без всяких затей, просто, в стиле раннего примитивизма. Распылителем. И я даже подозревал, чьих рук это было дело. Но подозрения свои предусмотрительно оставил при себе.
Но самым позорным в нашем корабле была не форма и не расцветка. Самым позорным были треугольные фальшь-рули, присобаченные на корму. Они придавали «Валендре» законченно идиотический вид. Такие ракеты рисуют в своих альбомчиках дошколята. Хотя рули, наверное, приделали все-таки раньше, еще до Груши, для какого-нибудь детского праздника или карнавала. А может, детсад какой в лунный зоопарк вывозили, кто его знает. Потом корабль списали и отдали Груше.
– Я сама его восстановила, – похвасталась Груша.
– Чудесный корабль, – серьезно сказал я.
– Да-да, – быстро согласился Барков. – А на нем во внешний космос можно?
– Конечно, можно, – заверила Груша. – Только кто тебя туда без навигационной лицензии пустит?
– Оно верно… А кто у нас системным пилотом будет?
Тут Груша надулась еще пуще, расправила плечи и даже вроде еще выше стала. Я испугался в очередной раз.
– У тебя есть допуск? – удивился Барков.
– Разумеется, есть. У меня второй класс. До Европы дойдем только так.
Но я что-то сильно сомневался. Сомневался, что такая вот рухлядь вообще оторвется от Земли. Да она же развалится при старте, даже без приборов видно!
– Это полностью моя экспедиция, – продолжала важничать Груша. – Корабль мой, и я сама его пилотирую. Получено научное согласование с Академией, исследование включено в текущий план работ, научным руководителем сам Хопот выступает.
– Ого, сам Хобот! – восхитился я.
– Хопот, – нервно поправила Груша, – известный экзомикробиолог.
– Ну да, именно экзомикробиолог… А в честь кого корабль назван? Название такое странное…
– В честь одной… Поменьше спрашивай, побольше работай.
– Хорошо-хорошо, – согласно закивал я. – Просто редко кто сейчас так корабли называет. «Чучундра»… Конечно, что-то тут такое есть…
Барков хихикнул. Груша взглянула на него с обидой, а потом подступила ко мне.
– Его зовут «Валендра»! – Груша сунула мне под нос кулак. – «Валендра», а никакая не «Чучундра»!
– Понятно-понятно… – опять согласился я.
– Ты поменьше умничай, Тимоня! Я этого не люблю. Помни про хомячка.
– Я помню.
– Грузи боксы!
Груша скрипнула пальцами.
Я осторожно, чтобы не развалилась от дуновения ветра, приблизился к «Валендре», отыскал люк, открыл и принялся составлять в него ящики. Барков сунулся было мне помочь, но Груша не позволила:
– Ты, Петя, пойдешь со мной. Надо там закрепить оборудование.
Барков испуганно поглядел на меня. Я пожал плечами.
– Одной мне не справиться, – Груша поглядела на Баркова с особой пристальностью.
Барков сник. Груша свистнула.
Из-под днища «Валендры» выдвинулся старомодный трап в виде лесенки, и Груша ловко полезла по нему вверх. Барков за ней. Я остался один.
Мое наказание приобретало гротескные, даже сюрреалистические формы. Через несколько минут я отправлялся в поход на самую загадочную луну Юпитера. Причем в сопровождении борца в юбке и странного Ушастика. На столетнем корабле с сомнительным названием «Валендра». Разукрашенном беспощадной рукой вышеуказанного борца.
Я закинул последний ящик, задраил люк. Отметил, что задраивается он хорошо – в пазы входит идеально, молекулярная застежка работает незаметно. Может быть, «Валендра» не так плоха, как выглядит? Все-таки Груша, наверное, на самом деле неплохой инженер. Недаром же ей дали допуск на системные полеты. Если она его, конечно, не подделала.
И почему обязательно Груша? Почему именно она занимается научными исследованиями? Почему этими исследованиями не занимается какая-нибудь другая, приличная девчонка? Хотя приличные девчонки тоже занимаются, просто мне так уж «повезло»…
А все Гучковская! И чего она меня так невзлюбила? Я вроде бы ничего плохого ей не сделал…
– Ты что там торчишь? – высунулась из входного люка начальница. – Давай поднимайся, через десять минут коридор откроется.
– Я воздухом дышу…
– На Европе надышишься!
Я окинул тоскливым взглядом Землю. Собственно, Землю не было видно, только доки с корабельной рухлядью, а я бы предпочел сейчас иметь перед глазами что-нибудь более подходящее для такого случая – какие-нибудь леса-поля, скажем. Человек уходит в космос, и неизвестно, вернется ли он обратно, а тут какие-то руины…
Вообще-то я не люблю космос. Большинство ребят просто жить без него не могут, а я вот не люблю. Ничего интересного там нет, одна пустота. Нет, конечно, Заря – неплохая планета, все, кто там был, рассказывают, что рай просто. Но до Зари далеко, а места на кораблях распределяются только между социально полезными лицами, туристы там редкость. Вот родители мои на Заре бывали, а меня дальше Венеры не заносило.
Венера – просто жуть. Космическая Мексика, только кактусы не растут. Даже не Мексика, еще глуше. Как-то раз весь наш уровень в мексиканскую пустыню Атакама возили с экскурсионными целями, так Венера – в пять раз хуже. Кто-то сказал, что Венера похожа на обглоданную кость. Вот уж точно.
А Европа похожа на снежок. Мы на астрографии ее так и называли – Снежок.
– Хватит мечтать! – рыкнула Груша.
Я перестал мечтать и полез вверх.
Корабль меня не разочаровал, внутри был не менее маразматичен, чем снаружи. Места в «бутылочных» кораблях не очень много. Насколько я помнил, существовало всего две модификации – трехместная и пятиместная. «Валендра» оказалась трехместной яхтой, предназначенной для туристических перелетов внутри системы. Ну и до ближних рубежей тоже.
Я преодолел тесный шлюз и оказался в коридоре. Он тянулся вдоль правого борта, а вдоль левого борта располагались каюты. Три штуки. Сразу за каютами была рубка, а в корме багажное отделение.
Коридор меня ужаснул. Во-первых, он был выкрашен розовым. А во-вторых, было еще хуже – по розовому цвету мелким и каким-то квадратным почерком были написаны стихи. Сначала я подумал, что стихи Грушины, но, вчитавшись, узнал «Карнавал» Михаила Юрьевича Лермонтова и понял, что все гораздо серьезнее. Нет, я, конечно, Михаила Юрьевича уважаю, но…
Короче, что-то во всем этом было ненормальное. Интересно, как Груша проходит медкомиссию с такими особенностями? Завезет нас неизвестно куда, сунет в руки по ультразвуковому лому, и будем мы там рыть какой-нибудь тоннель. Или возводить монумент. Скажем, той самой загадочной Валендре, в чью честь названа наша старая калоша.
Из-под потолка послышался голос Груши:
– Дорогие пассажиры! Займите свои места по штатному расписанию, через четыре минуты наш корабль отправляется в полет.
И в качестве добавки:
– Тимоня, черепашка моя, быстро в рубку! Размажет по стенкам – я соскребать не буду!
Я представил свои выжатые внутренности рядом с бессмертными строками: «Несчастье будет с вами в эту ночь…» – и поспешил в рубку.
Барков уже был там – сидел смирно в крайнем правом кресле. Мне издали даже показалось, что он вроде как пребывает в бессознательном состоянии. Вообще-то, честно говоря, я не сразу разглядел Баркова, а первым делом заметил маленького утконоса, свисающего мордой вниз с потолка. Чучело! Утконос покачивался в струях воздуха из кондиционера и блестел глазами. Как, интересно, Груша тут собирается осуществлять навигацию? Ведь сушеная полувыдра чуть не половину экрана перекрывает…