Коллежский асессор не выдержал. Мгновенно он затолкал противников в ближайшие ворота. Навстречу сунулся было дворник, но сказать ничего не успел. Со словами «Погуляй пять минут!» Лыков выставил его на улицу и повернулся к офицерам. Те еще хорохорились: им казалось, что сейчас последуют униженные извинения.
– Вот!
Сыщик вынул из кармана серебряный рубль, покрутил перед носом штабс-капитана, а потом порвал его пополам, словно картонный. Буяны завороженно уставились на его пальцы, с виду совсем обычные.
– Слушайте внимательно, дурни. Я сейчас отлуплю вас, всех троих. Как Сидоровых коз. Без картелей и прочих глупостей. Ногами! Так, что зубы свои будете в горсть собирать! Потом отниму сабельки и снесу генерал-губернатору Гурко. Доложу там, как все было. Полагаю, его высокопревосходительство заинтересуется и захочет опросить прислугу из ресторана. Понятно, что они расскажут… После этого решение Гурко предугадать несложно. Так же, как военного министра и государя. Ась? Не сложно я говорю? Согласны или как? Миластадари…
Офицеры слушали Лыкова с напряженным вниманием – уж очень он был убедителен.
– Так вот. Меня поблагодарят тихонечко за службу и уберут, но недалеко и ненадолго. А вот вас…
Сыщик мечтательно поглядел наверх, словно там его взору открылась картина последующих событий.
– Когда вы, без личного оружия, с побитыми мордами, предстанете перед генерал-губернатором… Зная его нрав… Хм! А уж что скажет варшавский гарнизон, услышав, что три дурака в погонах получили банок от одного статского, – это вам виднее.
Алексей взял поручиков за плечи и приставил их с боков к штабс-капитану. Будто примерялся, как удобнее их бить, всех троих разом. Офицеры побледнели и попытались отстраниться, но у них не получалось. В ярости Лыков сжал их до хруста костей и держал крепко.
– Козлы драные! Позор русской армии! Где вы были, когда я на Кавказе с турками рубился? Меня, георгиевского кавалера, на дуэль? С кем, с вами? Щенки! Такая честь лишь солдатам. А вы – ресторанные хамы и оскорбители женщин. С такими у меня разговор другой – зубы на выход!
Последнюю фразу сыщик крикнул уже в лицо офицерам. Стиснул их изо всех сил, так что те закричали от боли, и разжал руки. Глянул волком и сказал только одно слово:
– Вон!
Толкая друг друга, сильно напуганные, вояки кинулись к выходу и мгновенно исчезли. С улицы опасливо заглянул дворник.
– Можно! – разрешил Лыков.
Сняв картуз, поляк зашел во двор и огляделся.
– Ничего не сломали, – успокоил его Алексей. – Ан нет, вру! Рубль-целковый повредили. Подбери и снеси в банк, там поменяют. Вон валяется.
Дворник опустился на колени, подобрал половинки монеты и стал их разглядывать.
– Не розумем, пан, як то…
Поднял голову, но странного русского рядом уже не было.
Лыков вышел и осмотрелся. Офицеры быстрым шагом, почти бегом удалялись в сторону Замковой площади. Сыщика это устраивало. Он решил прогуляться по Краковскому Предместью и от Новы Свята вернуться домой на извозчике. Сейчас коллежский асессор находился в самом начале проспекта, напротив костела Святой Анны. Он двинулся по четной стороне, восхищаясь увиденным. Краковское Предместье – это Невский проспект польской столицы, здесь лучшие особняки, университет, костелы. Очень скоро турист оказался возле Дворца Наместника. Большое трехэтажное здание, отставленное вглубь, соединялось с красной линией двумя корпусами, покоем[18]. Во дворе находился памятник фельдмаршалу Паскевичу-Эриванскому. Вынув карту, Лыков прочитал ссылку. Оказалось, что наместник здесь квартировал всего один, польский генерал Зайончек; это было шестьдесят лет назад и продолжалось недолго. Самый большой из варшавских дворцов давно перешел в разряд административных зданий, а имя наместника носил лишь по старой памяти…
Подивившись, гость пошел дальше. То и дело он справлялся с картой, читая о достопримечательностях. Один за другим попадались живописные шляхетские дворцы: Казимировский, Тышкевичей, Уруских, Весслов, Потоцких, Чапских, Гнесинских, Браницких, Четвертинских… Гостиница «Европейская» заманивала швейцаром в ливрее, похожей на камергерский мундир. Императорский университет и костел Святого Иосифа, шикарные магазины и ресторации – все это производило сильное впечатление. А еще варшавяне, веселые, нарядные и легкомысленные, очень радовали глаз после чопорного Петербурга. По улицам непрерывным потоком катили экипажи с красивыми дамами и их щеголеватыми спутниками. На каждом углу – уже знакомые Лыкову киоски с симпатичными барышнями-продавщицами. Тут и там сновали крикливые разносчики газет. Лыков знал, что эти ежедневные газеты называются в Варшаве курьерками, их всего три, и они очень популярны. Поскольку курьерки выходят на польском, Алексей тут же набрал их: он решил вечерами изучать язык.
Наконец коллежский асессор дошел до собора Святого Креста, возле которого Краковское Предместье переходит в Новы Свят. Он заглянул в храм и молча поклонился той из колонн, в которой замуровано сердце Шопена. Обещал сделать это Вареньке, любившей великого поляка… Выйдя наружу, Лыков почувствовал, что устал. Пожалуй, на сегодня хватит впечатлений. Он поднял руку, сел в тут же подъехавшего извозчика и отправился на квартиру.
Глава 4
Начало розыска
Утром, распивая привезенный из дома чай, Лыков вспоминал вчерашние беседы. Странно! Для здешних полициантов он вроде бы ревизор, которого надо ублажить и побыстрее сплавить обратно. А они сразу лезут с разговорами о «польском вопросе». И не боятся напугать столичного гостя! Но ведь он, вернувшись, может написать нелестный рапорт начальству. Видно, этот пресловутый вопрос, как ржавчина, разъедает все в крае. От него не спрячешься, даже если ты временно командирован. И люди вокруг сразу обозначают себя и пытаются прощупать, на чьей ты стороне.
Еще было странно удивительное единение поляка, жмуда и русского генерала. Все спели на мотив русской вины. И хором сообщили собеседнику, что русские стоят ниже поляков в культурном отношении. Это было неприятно. Еще неприятнее было вчера убедиться, что в их словах много правды. Начиная с пейзажа в окне вагона и кончая шпацером, польская жизнь смотрелась чище и красивей. Толпа! Она поразила Лыкова сильнее всего. Натуральная Европа! А еще мелочи, рассыпанные повсюду. Прибранные улицы, цветы на подоконниках, асфальтовые мостовые… Из людей так и прет воспитание. А гнусный эпизод, отравивший вчерашний вечер, связан с нашими офицерами. Неужели поляки правы, низводя нас до уровня дикарей? И как же мы их подчиним, если так думает вся нация? Разве удержишь в узде девять миллионов недовольных?
Лыкову не хотелось чрезмерно посыпать голову пеплом. Так ли безгрешны поляки? Их гонор и хвастовство вошли в империи в поговорку. А кровавые расправы повстанцев с попавшими в их руки нашими солдатами! А многолетний шпионаж в пользу Англии или Германии! А порабощение и окатоличивание белорусских крестьян! А смехотворное изобилие дворян – их в Польше каждый пятый! Любой бездельник, не желающий трудиться, объявляет себя потомственным шляхтичем со всеми сословными привилегиями… Нет, он не станет спешить с выводами. И тем более о «русской вине». Она, конечно, имеется – но что дальше? Наша вина есть, а польской нет? Так не бывает. Надо слушать, не принимать ничего на веру, решать самому. А для этого требуется время.
В десять часов утра наличный состав варшавской сыскной полиции выстроился в коридоре.
Гриневецкий представил людям Лыкова и сделал короткое заявление:
– Чиновник Департамента полиции у нас временно. Он будет заниматься конкретным делом – розыском убийц пристава Емельянова. Прочая текущая жизнь отделения касается господина Лыкова скорее как инспектора. Ему поручено составить рекомендации для улучшения нашей службы. Он человек опытный, и его советы лично я изучу с большим вниманием… Приказываю оказывать моему новому помощнику всю необходимую помощь, по первому запросу, невзирая на занятость.
После этого разъяснения Эрнест Феликсович ушел к себе. Знакомство с кадром продолжил его постоянный помощник титулярный советник Нарбутт. Настоящий аристократ! Сорокалетний брюнет с холеной эспаньолкой, медальным профилем и холодным взглядом, он отнесся к Лыкову строго официально. По поведению агентов было видно, что Витольд Зенонович пользуется непререкаемым авторитетом. Алексей держал себя с ним тоже сухо, но уважительно. Служба покажет…
В сыскной полиции служило двадцать восемь человек. Во всех агентах есть нечто общее: незаметные, на вид заурядные – взгляду не за что зацепиться. Такими же оказались и варшавяне. Лыкову они понравились. Почти все из отставных унтер-офицеров, один даже фельдфебель. Двое побывали на турецкой войне. От русских сыщиков поляков отличало только щегольство. Треть населения Варшавы – евреи, и несколько служило и в составе отделения. Они выделялись своими живыми, хитрыми физиономиями. Особенно колоритным был Шмуль Сахер, громогласный и веселый. От его бойких находчивых ответов все покатывались со смеху.
После агентов представились два делопроизводителя, важные паны в возрасте. В конце шеренги стоял единственный русский. Это был молодой парень немного несуразной наружности, с большой головой и задумчивыми глазами. Он назвался:
– Канцелярский служитель второго разряда, не имеющий чина Иванов.
– А почему он без чина, Витольд Зенонович? – спросил Алексей у Нарбутта.
– Нет вакансии, – ответил он и посмотрел на младшего письмоводителя со значением; тот промолчал.
– Мы условились с начальником отделения, что я выберу себе помощника.
– Эрнест Феликсович говорил мне об этом. Вы хотите именно Иванова?
– Да.
Парень стоял внешне безразличный, но было видно, как он волнуется.
– Хорошо. Иванов! Вы назначаетесь ассистентом коллежского асессора Лыкова на время его командировки, – официально объявил Нарбутт. Потом повернулся к Лыкову и впервые улыбнулся:
– Именно так мы и предполагали!
– Спасибо, Витольд Зенонович. Вы правы, хочется работать с соотечественником. Ну-с, господин Иванов, а как вас по имени-отчеству?
– Егор Саввич.
– А меня Алексей Николаевич.
Лыков протянул своему новому помощнику руку, и тот, помедлив секунду, пожал ее.
– С этой минуты ваша служебная деятельность будет определяться только моими указаниями.
– Слушаюсь!
– По завершении совещания поднимемся в мою комнату и определим план ближайших действий. Будем искать убийц!
Но совещание закончилось, не начавшись. В кабинет Гриневецкого прошмыгнул городовой с красным лицом – запыхался от бега. Яроховский с Нарбуттом обменялись понимающими взглядами. Действительно, надворный советник вскоре вышел в коридор.
– Господа, у нас труп!
– Где, кто? – лаконично осведомился Нарбутт.
– На свалке под Доброй улицей. Зарезанный офицер. Всю ночь пролежал.
– Офицер? – ахнули поляки и почему-то посмотрели на Лыкова.
– Увы, – подтвердил Гриневецкий. – Этого нам только не хватало. Алексей Николаевич, вы едете с нами. Вдруг тут какая-то связь?
– Да, конечно. Но в четверть первого меня ждет следователь. Надо послать кого-то предупредить…
– Иванов! – повернулся к подчиненному Эрнест Феликсович. – Ступайте в Окружный суд, найдите там следователя Черенкова…
Но Лыков перебил начальника отделения:
– Егор Саввич едет с нами.
– Какой еще Егор Саввич? – опешил Гриневецкий.
– Господин Иванов. Как мой помощник, он должен стоять вблизи расследования.
– Ах да, я и не сообразил. Разумеется, ваш помощник едет с нами.
– Я пошлю в суд курьера, – предложил Яроховский.
– Сделайте одолжение, Франц Фомич. Остаетесь в отделении за старшего. А вы, господа, за мной!
Полицейские набились в пролетку. Широкий в кости Гриневецкий совсем припер Нарбутта к стенке. Лыков тоже был в плечах будь здоров и также изрядно стеснил своего ассистента.
По Новосенаторской и Трембацкой экипаж выехал на Краковское Предместье и покатил на юг. У Соборной площади свернул на Каровую, и пейзаж сразу изменился. Вчера Лыков здесь не ходил! Будто они перенеслись как по волшебству из Варшавы в московскую Хапиловку. Всюду грязь, горы неубранного мусора, дома-развалюхи и бедняки в лохмотьях. Где же нарядная и веселая публика с проспектов? Вместо нее – унылые и пришибленные голодранцы. Опытный глаз Лыкова замечал и «деловой элемент». Воры и мазурики, завидев полицейских, торопливо скрывались в переулках. Как их много! Появились и пьяные, тоже поляки. Изнанка столицы оказалась неприглядной. Нарбутт увидел, какое впечатление она произвела на Алексея, и пояс нил:
– Самое опасное место на этом берегу Вислы. Хуже только в Праге.
Не имеющий чина хотел что-то возразить, но передумал.
Пролетка по разбитой дороге медленно спускалась к реке. Наружность прохожих делалась все отвратительнее. Когда пересекли Добрую, Лыков ахнул: ну, чистая Сретенка! Такой же длинный остов улицы-позвоночника с торчащими в обе стороны переулками-ребрами.
Проехали водозаборную станцию и остановились на берегу. Чуть ниже трубы, у самой воды раскинулась огромная зловонная свалка. Куда смотрит городская управа? Нигде еще Алексей не видел такого вопиющего нарушения санитарных норм. В Петербурге одна из двух столичных свалок тоже расположена у Невы. Но не около же водозабора!
Возле одной из куч столпились люди: помощник пристава, двое городовых, фотограф с треногой и доктор с чемоданчиком. Рядом стояла закрытая карета-труповозка. Лыкова удивило отсутствие толпы зевак. Обитатели свалки, наоборот, попрятались. Лишь какой-то оборванец мирно спал неподалеку на заботливо подстеленных листах толя.
– Вон побежали! – дернул начальника за рукав Нарбутт.
– Где?
– Да уж скрылись! На Густую завернут, там у них притон.
– Узнали кого, Витольд Зенонович?
– А как же! Рафал Васютынский со своей хеврой. Шесть человек, все в сборе. Зданек Дыня сильно хромает, его под руки ведут.
– Это шайка грабителей, что работает от свалки, – пояснил Алексею Гриневецкий. – Так, второй сорт. Не до них сейчас.
Полицейские вылезли из пролетки и подошли к трупу. Начальник сыскной полиции представил Лыкова:
– Мой новый помощник. Временный, для ускорения розыска убийц Емельянова.
Фотограф и доктор, оба поляки, молча переглянулись. Помощ ник пристава, долговязый русак-подпоручик, пробасил:
– Давно бы так! Третий месяц уже, как приткнули человека, и никаких концов… Тут у нас, Эрнест Феликсович, тово… опять…
– Показывайте.
Городовой сдернул рогожу, и Лыков увидел своего вчерашнего недруга. Штабс-капитан пограничной стражи лежал на боку. Скрючившись, он сжимал в охапку собственные внутренности, вывалившиеся из распоротого живота. Мундир и шаровары задубели от крови. Гримаса невыносимой боли исказила лицо убитого, но это был он, скандалист из ресторана.
– Доктор?
– Рана очень жестокая, но какая-то неумелая. А может, нарочно так сделали, чтобы дольше мучился? Его держали за руки, когда резали. На запястьях остались следы… Офицер умирал несколько часов.
– Где? Здесь, на свалке?
– Так точно, Эрнест Феликсович, – встрял подпоручик. – Вон сколько крови натекло.
– И никто не слышал стонов? Вокруг ночуют десятки людей.
– Кто станет связываться с полицией? Они же все без видов. Ишь как попрятались, расканальский народ!