Я оставался на месте, не зная, что теперь делать, окруженный почти осязаемой тишиной. На двери не было ни колокольчика, ни молотка; голос мой казался явно бессильным против угрюмых каменных стен, а темные окна возвышались слишком далеко. Минуты ожидания тянулись бесконечно, и в душу ко мне снова заползали страх и сомнения. Куда я приехал и что за люди живут в таком унылом месте? В какое мрачное приключение пришлось мне ввязаться? Неужели это всего лишь обычный эпизод из жизни служащего адвокатской конторы, посланного растолковать варвару условия покупки недвижимости в Лондоне? Служащий адвокатской конторы! Мине такое не понравится. Адвокат – звучит несравненно солиднее, тем более, что аккурат перед отъездом мне сказали, что экзамены я сдал успешно; таким образом, теперь я являюсь действительно полноценным адвокатом. Автоматически я протер глаза и ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что все это не сон. Случившееся со мной этой ночью казалось кошмаром, и мне страшно хотелось внезапно проснуться у себя дома, увидеть лучи рассвета, пробивающиеся сквозь окно, и посетовать на слишком тяжелый день накануне. Однако кожа от щипков болела, а глаза меня не обманывали. Я не спал, и вокруг меня высились Карпаты. Все, что теперь оставалось делать, – это призвать на помощь терпение и дождаться прихода утра. Как только я пришел к этому выводу, за тяжелой дверью раздались приближающиеся шаги, а в трещинах между досками показался свет фонаря. Послышался грохот цепей и лязг массивного замка; судя по звуку, ключом уже давно не пользовались. Дверь медленно отворилась.
Передо мной стоял высокий старик, чисто выбритый, не считая длинных седых усов, с головы до пят одетый в черное. В руке он держал древний серебряный светильник, в котором горело открытое пламя, бросавшее долгие дрожащие тени в темный провал за дверью. Неожиданно грациозным взмахом правой руки он пригласил меня внутрь, заговорив при этом на превосходном английском, который, правда, немного портила странная интонация:
– Добро пожаловать в мой дом! Входите свободно и с доброй волей!
Не сделав ни шага мне навстречу, он стоял, подобно изваянию, в которое его превратил жест гостеприимства. Однако не успел я перешагнуть массивный порог, как тот импульсивно дернулся вперед и стиснул мою руку настолько сильно, что заставил поморщиться от боли и обжигающего холода, словно это была рука покойника. Хозяин заговорил вновь:
– Добро пожаловать в мой дом. Входите свободно. Чувствуйте себя в безопасности. И сделайте меня чуточку счастливее!
Рукопожатие его настолько сильно напомнило мне о кучере, чье лицо все время скрывали поля шляпы, что мгновение я ничуть не колебался, что именно этот человек и доставил меня сюда. Чтобы развеять свои сомнения, я собрался с духом и спросил:
– Граф Дракула?
Элегантно поклонившись, он ответил:
– Да, я Дракула; рад приветствовать вас в своем доме, мистер Харкер. Входите. Ночь прохладна, а вы, очевидно, нуждаетесь в ужине и сне.
Произнеся эти слова, он поставил светильник на каменный выступ, взял мои чемоданы и пошел вперед, указывая путь. Несмотря на мои протесты, он настоял на таком одолжении:
– Нет, сэр, вы мой гость. Уже поздно, и слуг теперь не дозовешься, поэтому позвольте мне самому о вас позаботиться.
Он нес мои пожитки через всю галерею, а потом вверх по лестнице, нещадно продуваемой сквозняками, а затем снова по какому-то длинному переходу, и шаги его гулко отдавались в каменных стенах. В самом конце коридора он открыл тяжелую дверь, и я к радости своей обнаружил за ней хорошо освещенную комнату, в которой стол уже был накрыт к ужину, а в громадном камине жарко и весело горела целая поленница дров.
Граф остановился, опустил на пол мои саквояжи, закрыл за мной дверь и, пройдя через весь покой, открыл еще одну дверь, ведущую в маленькую восьмиугольную комнату с единственной лампой и совершенно без окон. Пройдя ее так же, как и предыдущую, граф открыл следующую дверь и поманил меня. При виде этой комнаты радость сладким теплом разлилась по всему моему телу: это была просторная спальня, хорошо освещенная и натопленная, с большим камином, жар от которого поднимался вверх и с гулом исчезал в дымоходе. Дракула поставил мои чемоданы у стены, развернулся и, перед тем как закрыть дверь, на прощание сказал:
– После столь утомительного путешествия вы, вероятно, захотите привести себя в порядок и заняться туалетом. Надеюсь, здесь вы найдете все, что вам нужно. Как только будете готовы, возвращайтесь. Ужин подадут в столовую.
Непринужденность и теплота этих слов, казалось, рассеяли все мои сомнения и страхи. Окончательно придя в себя после всего пережитого, я обнаружил, что зверски голоден, поэтому, наскоро покончив с туалетом, поспешил в столовую.
Как только я вошел, то сразу заметил, что ужин уже подали. Мой хозяин, прислонившись к камину, грациозно махнул рукой в сторону стола.
– Прошу вас, садитесь и ешьте вволю. Надеюсь, вы простите меня за то, что я не составлю вам компанию; я уже отобедал, а ужинать я не привык.
Я вручил ему запечатанный конверт с письмом мистера Хокинса, которое тот просил передать лично графу. Старик, сорвав печать и нахмурившись, прочел послание, затем, улыбнувшись, поднял глаза и передал бумагу мне, дабы я с ней ознакомился сам. То, что я там обнаружил, по крайней мере один абзац, очень мне польстило:
«…К огромному сожалению, приступ подагры, обострившейся в последние дни, на некоторое время сделал абсолютно невозможными мои поездки куда бы то ни было. Тем не менее я счастлив имеющейся у меня возможности отправить к Вам достойного заместителя, заслуживающего моего безграничного доверия. Мой посыльный – молодой человек, полный энергии и несомненного таланта, с которым можно решать вопросы самого деликатного свойства. Харкер благоразумен и неболтлив; под моим началом из юнца он превратился в настоящего мужчину. С его помощью я надеюсь решить все дела в кратчайшие сроки к нашему обоюдному удовольствию».
Пока я читал, граф уже подошел к столу и лично снял крышку с блюда, открыв моему взору великолепно зажаренного цыпленка. Таким образом, мой ужин составили птица, сыр, салат и бутылка старого токайского, из которой я с удовольствием выпил пару стаканов. Пока я ел, граф засыпал меня вопросами относительно моего путешествия, и к концу ужина я описал ему почти все, что произошло со мной в дороге.
Покончив с едой, я с удовольствием присоединился к хозяину: мы оба подвинули кресло к камину, и я закурил предложенную мне сигару, в то время как граф, извинившись, сообщил, что не курит. Теперь у меня появилась наконец-то возможность хорошенько рассмотреть этого старика, и я обнаружил, что тот имеет очень примечательную физиономию.
У него был совершенно орлиный профиль, с тонкой высокой переносицей и четко обозначенными ноздрями; лоб выпуклый, волосы на висках редкие, зато очень обильные на всей остальной голове. Просматривались широкие брови, почти смыкавшиеся на лбу, при этом такие густые, что в некоторых местах они завивались. Насколько я мог видеть, из-под седых усов губы его казались тонкими и несколько хищными, а зубы поражали своей белизной и остротой; ярко-красный цвет губ указывал на недюжинную жизненную силу для человека его лет. Что до всего остального, то у него бледные уши, странно заостренные кверху, подбородок широкий и сильный, а щеки, хоть и впалые, но очень плотные. Во всем его лице, пожалуй, больше всего поражала общая бледность.
Кожа его рук при свете огня казалась белой и мягкой, но стоило мне присмотреться, как я обнаружил, что кисти очень широкие и грубые, а пальцы узловатые. Как это ни странно прозвучит, на ладонях его я отчетливо видел растущие волоски. Мой хозяин носил длинные ухоженные ногти, заостренные на концах. Когда граф склонился и дотронулся до моей руки, я просто не мог подавить в себе дрожь. Возможно, виной тому его старчески несвежее дыхание, но к горлу моему подступила тошнота, которая, несмотря на мои отчаянные попытки ее скрыть, все же не ускользнула от его взгляда. Заметив мое состояние, он откинулся на спинку кресла и скорее оскалился, чем улыбнулся, вновь показав весь ряд стройных длинных зубов. Некоторое время мы оба молчали. Выглянув в окно, я заметил первые слабые лучи приближающегося рассвета. Мне почудилось, будто в окрестностях установилась какая-то неестественная тишина, однако, прислушавшись, я обнаружил, что могу различить отдаленные завывания волков где-то в здешних горах. Сверкнув глазами, граф заметил:
– Послушайте их плач – это дети ночи. Как ласкает слух эта музыка!
Очевидно, узрев на лице моем выражение крайнего недоумения, он продолжил:
– Ах, сэр, вы, прозябающие в городах, не в силах понять чувств охотника.
Сказав это, он встал со своего места и добавил:
– Но, должно быть, вы очень утомлены. Ваша постель готова, завтра вы можете оставаться в ней так долго, как того сами пожелаете. До полудня меня не будет, поэтому спите спокойно и приятных вам сновидений.
Вежливо поклонившись, он провел меня до восьмиугольной комнаты, лично открыл дверь, и я удалился…
Меня обуревают эмоции: я поражаюсь, я сомневаюсь, я боюсь. В голову приходят странные мысли, в которых я не осмеливаюсь признаться даже самому себе. Господи, храни меня грешного, хотя бы ради тех, кто мне дорог!
7 мая. – Нынче опять раннее утро, однако я уже выспался и полностью восстановил в себе силы за последние сутки. Проспав до обеда, я встал, оделся и прошел в столовую, обнаружив там успевший остыть завтрак; только кофейник оставался горячим, так как его поставили на угли. На столе лежала записка, гласившая: «Вынужден на время отлучиться. Меня не ждите. – Д». Таким образом, я сел за трапезу в одиночестве. Покончив с завтраком, я огляделся в поисках звонка, чтобы известить прислугу о том, что можно убирать; но ничего похожего я не обнаружил. Все-таки в этом доме очень много странного, особенно если принять во внимание очевидную роскошь, окружавшую меня здесь повсюду. Сервировочный столик был позолоченным и такой тонкой работы, что стоимость его представлялась чрезмерно высокой. Занавеси, обивка кресел и диванов, а также драпировки на моем пологе казались настолько восхитительными, что я терялся, пытаясь определить их цену, вполне понимая что им уже не одно столетие, несмотря на то, что ткань столь замечательно сохранилась. Что-то подобное довелось мне однажды видеть в Хэмптон-Корте, однако там материя выглядела поношенной, выгоревшей и побитой молью. В комнатах поражало полное отсутствие зеркал. Даже на моем туалетном столике их не было, поэтому мне пришлось достать из собственного несессера маленькое зеркальце, чтобы я мог бриться и расчесывать волосы. До сих пор мне не попался ни один слуга, а со двора замка не доносилось никаких звуков, кроме завываний волков. Покончив с едой – уж не знаю, называть это завтраком или обедом, – между пятью и шестью часами я начал искать что-нибудь для чтения, так как подумал, что разгуливать по дому без приглашения хозяина неприлично. Не найдя в столовой ровным счетом ничего – ни книги, ни газеты, ни даже письменных принадлежностей, я направился в следующую комнату, где обнаружил нечто вроде библиотеки. Попробовав открыть еще одну дверь, я наткнулся на запертый замок.
В библиотеке, к огромному моему удивлению, я нашел великое множество книг на английском; они занимали целые полки, стоя по соседству со стопками журналов и кипами газет. Столик в центре комнаты также был завален британской периодикой, хотя ни один номер не оказался достаточно свежим. Книги являли собой чтение на любой вкус: история, география, политика, экономика, ботаника, геология, юриспруденция – все об Англии, ее законах и нравах. Здесь даже нашелся телефонный справочник Лондона, «красная» и «синяя» книги, а также «Альманах Уитейкера», военные и морские карты и, что особенно меня порадовало, «Юридический справочник».
Пока я разглядывал книги, дверь открылась, и на пороге появился граф. Он сердечно меня приветствовал и высказал предположение, что я хорошо отдохнул:
– Я очень рад, что вы здесь освоились. У меня есть много для вас интересного. Эти друзья, – сказал он, положив ладонь на стопку книг, – верой и правдой служат мне с тех пор, как я впервые решил поехать в Лондон. Здесь я провел много, очень много счастливых часов. По книгам я узнал великую Англию, а знать ее – значит любить. Я горю желанием побродить по суетливым лондонским улицам, окунуться с головой в столичную суматоху, оказаться рядом с людьми, жить их жизнью, заботами, смертью и всем остальным. Но увы! Покуда мне остается лишь довольствоваться изучением вашего языка. У вас, мой друг, я надеюсь многое почерпнуть.
– Но, граф, – воскликнул я, – вы и так потрясающе преуспели в английском!
– Благодарю вас, – ответил он, поклонившись, – за вашу сладкую лесть. И все же я полагаю, что только ступил на дорогу, по которой мне еще предстоит проделать долгий путь. Действительно, я знаком с грамматикой и знаю слова, но мне не известно, как связать их воедино.
– Ах, право, – возразил я, – вы говорите безупречно.
– Не совсем. Я поверил бы в ваши слова, доведись мне попасть в Лондон и слиться с тамошней толпой настолько, чтоб никто не признал во мне чужеземца. Я не довольствуюсь малым. Здесь я знатен, я бояр; меня знает народ, а я им повелеваю. Однако иностранец на чужбине – ничто; его никто не знает, не любит и не почитает. Меня убедит лишь полное слияние с толпой, когда на меня не станут указывать пальцем или в ответ на мою речь говорить: «Ха-ха! Да он же иностранец!» Слишком долго в этой жизни я был хозяином. И в будущем никто, по крайней мере, не станет командовать мной. Вы приехали сюда не только как агент моего друга Питера Хокинса, чтобы рассказать мне о новых поступлениях на лондонском рынке недвижимости. Я верю, что вы останетесь здесь и погостите немного, и тогда по нашим беседам я смогу освоить английскую интонацию, а вы станете указывать мне на мои даже самые малейшие ошибки. Прошу у вас прощения за столь долгое отсутствие нынешним утром; надеюсь, вы дадите его тому, кто вынужден управляться с такой массой дел в полном одиночестве.
Разумеется, я горячо заверил собеседника в том, что, прекрасно понимая, насколько тот занят, обиды на него не держу и что я очень польщен его гостеприимным приглашением. Я спросил его также, могу ли я приходить в эту комнату по собственному желанию. Ответив безусловным согласием, он добавил:
– Вы можете всюду ходить по замку за исключением тех покоев, которые заперты на замок; собственно говоря, вы и сами вряд ли захотели бы их осматривать. Видите ли, на все есть свои причины, и, доведись вам побывать в моей шкуре, вы, несомненно, лучше бы меня понимали. Вы находитесь в Трансильвании, а Трансильвания – это не Англия. Наши обычаи совсем не похожи на английские, и вам еще предстоит столкнуться со множеством странных вещей. Однако из описанного вами путешествия вы, как я полагаю, уже составили себе представление, с какого рода странностями здесь можно повстречаться.
Фраза эта послужила отличным началом оживленному диалогу. Поскольку хозяин дома выглядел расположенным к беседе, я устроил ему подробный расспрос относительно событий, уже произошедших со мной, а также тех, что я успел заметить в пути. Он избегал обсуждения некоторых предметов или менял тему разговора, притворяясь, будто меня не понимает; но в целом речь его казалась вполне правдивой и откровенной. С течением времени, все больше осмеливаясь, я начал задавать вопросы о прошлой ночи: например, зачем возничий бегал в те места, где вспыхивали таинственные голубые огоньки? Правда ли, что в таких местах, как гласит поверье, спрятано золото? В ответ граф поведал мне, что действительно простонародье верит, будто в определенную ночь, когда темные силы воцаряются на земле, голубые огоньки появляются там, где зарыты сокровища.
– В тех местах, что вы проезжали, – продолжал старик, – несомненно, были спрятаны несметные богатства, поскольку в свое время именно здесь шли жесточайшие войны между валахами, саксонцами и турками. Пожалуй, во всей этой стране вы едва ли найдете пядь земли, которая не была бы обильно полита кровью защитников или захватчиков. В старину в этих местах проходили полчища австрийцев и венгров, а навстречу им шли мужчины и женщины, стар и млад: они прятались в скалах над тропами, чтобы каменной лавиной стереть врага с лица земли. А когда чужеземцы все же завоевали эти горы, им досталось лишь то немногое, что не успела укрыть в себе земля.