Дом – шикарный, хоть и не идет ни в какое сравнение с тем, где живет Лазарев. Но охрана налицо, в подъезде – видеокамеры. Двое охранников категоричны: в последнее время к Агриппине никто не приходил.
С кем она живет? Одна. Есть еще женщина, которая помогает ей по хозяйству, но она появляется всего три раза в неделю. Сегодня она не приходила, совершенно точно.
Дверь квартиры, где жила несчастная, надежно заперта. Колесников вызывает людей, ищет очевидцев, но жильцы дома чуть ли не смеются ему в лицо. Эти люди презирают полицию и не желают иметь с ней никакого дела. Напротив Агриппины живет известный шоумен, этажом ниже – ведущий, а этажом выше гремит веселая молодежная вечеринка. Никто ничего не видел и видеть не хотел: подумаешь, кто-то выпал в окно, нам-то какое дело?
В хорошо обставленных комнатах – никого. Дверь была закрыта на замок. Окно распахнуто, и теперь в него плещет мелкий дождь. Внешне – в комнате никаких следов борьбы. Два сейфа надежно заперты, как сундуки Степана Плюшкина. Но Колесникова все же что-то подспудно тревожит.
– Предсмертной записки нет, – сообщает он нам.
– Ее не всегда пишут, – говорю я ему то, что он и без меня прекрасно знает.
– Глянь-ка на полу возле окна, – советует ему Ласточкин.
У Павла острый глаз, ничего не скажешь. Колесников нагибается и подбирает золотой браслет с висячими фигурками, который затерялся среди ворсинок роскошного ковра.
– П-порван, – неуверенно говорит наш коллега. – Но дверь была заперта. И тем не менее записки нет.
Он приказывает эксперту-криминалисту как можно тщательнее осмотреть окно и снять все возможные отпечатки. В квартире начинают трезвонить телефоны, и их жалобное воркование похоже на похоронный марш по женщине, которой больше нет.
* * *
Восьмой час вечера. Или уже девятый? Все равно. Я устала и хочу домой. Завтра у нас с Пашей выходной. Засада и одновременно преимущество нашей профессии – ненормированная рабочая неделя. Значит, послезавтра, если нам не подкинут каких-нибудь сюрпризов, займемся Ларисой Парамоновой, женщиной с затравленными глазами. И еще той певичкой или актрисой. Почему-то я убеждена, что она доживет до ста лет и все эти угрозы в ее адрес – полная чепуха.
Знаменитая Агриппина была по паспорту Марией Васильевной Стародубцевой. Ей исполнилось сорок шесть лет, ее бизнес, судя по квартире, был успешен. Что же толкнуло ее на этот жуткий шаг? Или это было вовсе не что-то, а кто-то? Но меня это интересовать не должно. Не мой район, значит, меня это не касается. Вот и все. Жаль только, автомобиль наш теперь придется чинить черт знает сколько.
– Приехали, – говорит Дымов, коллега Колесникова, которому тот поручил подвезти нас до отделения. – Ну, бывай, Паша. Пока, Лизавета!
Вечер, и фонари неторопливо струят свой жирноватый оранжевый свет.
– Ну, Петрович нам задаст, – говорит мой напарник.
– За что?
– Как за что? За то, что в историю вляпались и машину испортили.
– Мы же не виноваты, что она именно на нее свалилась!
– Для Петровича это не оправдание.
Кладовщиков, поймавший нас в коридоре, кричит, что шеф немедленно зовет нас к себе. Хорошо, сейчас будем. Только выпьем кофейку. Что-то этот день выбил нас из колеи.
Вот и дверь нашего кабинета. В коридорах заметно поубавилось народу. Где-то за стеной один из оперов кричит по телефону так громко, что слышно почти каждое слово.
Щелкает замок. Зевают петли.
– После вас, – весело произносит Ласточкин привычную фразу, которую он всегда говорит, пропуская меня в кабинет.
Я заношу ногу, чтобы переступить через порог. И…
И встречаюсь глазами с человеком, который небрежно развалился за столом на месте капитана.
Глава 6
1 апреля. Девятый час вечера
Мое удивление сравнимо только с удивлением того хрестоматийного мужа, который вернулся из командировки раньше времени и застал у себя дома незнакомого субъекта без штанов, который запросто общался с его женой. Мысленно я попыталась вспомнить, какое наказание полагается за самовольное проникновение в помещение, занимаемое сотрудниками органов внутренних дел, когда мой взгляд упал на закованного в золотую велосипедную цепь страдальца, маячившего у окна справа. Его приятель с внешностью поезда расположился на батарее, а третий член птицы-тройки – тот, что с оттопыренными ушами, – облокотился о сейф. В свободной руке он держал зубочистку, которую вынул изо рта, как только мы вошли.
Вид незваных гостей мне не понравился настолько, что я на мгновение даже пожалела, что при мне нет оружия. Потому что пистолет мой был заперт в сейфе вместе с подшивкой пропитавшихся пылью, передаваемых от опера к оперу нераскрытых дел, которые и мне придется сдать в свой черед, когда я уйду из полиции или «меня уйдут».
– Добрый вечер, – сказал человек за столом очень вежливо и посмотрел на меня внимательно.
В свою очередь, я посмотрела на него и увидела господина лет тридцати пяти или около того, уверенного в себе, отменно одетого и тщательно причесанного. Рост от ста семидесяти пяти до ста восьмидесяти двух, точнее можно будет определить, когда незнакомец поднимется на ноги. Брюнет, глаза карие, глубоко посаженные, нос в профиль коротковат, но в общем и целом лицо скорее симпатичное, чем отталкивающее. Костюм темный, явно сшит на заказ, а ботинки прямо-таки лоснятся от самодовольства, что их носит такая персона. Также к комплекту прилагались дорогие часы, брильянтовые запонки, шелковый галстук, который как-то посмурнел и съежился от окружающей обстановки, едва заметный шрам на левой руке вдоль ребра ладони и все в себя вбирающий, все примечающий, очень цепкий взгляд. Если не считать последнего, неизвестный производил вполне положительное впечатление, и я уверена, что мало какая девушка отказалась бы получить его в качестве подарка на день рождения.
– А мы вас тут заждались, – сказал обладатель взгляда. – Значит, Елизавета Владимировна Синеокова, будущая великая писательница и прочее, – это вы?
Я позеленела.
– Как вы сюда вошли? – вмешался мой напарник. – Дверь была закрыта.
– Она была открыта, – спокойно парировал незнакомец. – А вы действительно в полиции работаете? – Это было сказано мне. – Потому что, вы не обижайтесь, но вы совершенно не похожи на… э… сотрудницу органов.
– Давайте не будем обсуждать, кто на кого не похож, – проскрежетала я. – Иначе так можно далеко зайти. И вообще вы кто такой, простите?
Тут я уловила, что мой собеседник удивился. По-настоящему.
– Я – Юрий Арбатов, – сказал он. – Ваш напарник пригласил меня зайти. Ну, я и зашел.
– Я… – начал Паша.
– Гы-гы! – обрадовался человек-поезд. – Раз забил стрелку, отвечай за базар.
– Заткнись!
Слово, выплюнутое Арбатовым, пролетело через комнату и, как кляп, заткнуло экспрессу рот. Громила съежился и, как показалось мне, даже стал у́же в плечах.
– Есть разговор, – сказал человек в дорогом костюме. И покосился на меня.
Ласточкин равнодушно пожал плечами:
– Мне с тобой не о чем разговаривать.
– И тем не менее разговор будет. Сегодня утром к тебе приходила Лариса Парамонова.
– Не помню такой.
– Вы долго сидели с ней в кабинете и о чем-то шептались.
– Ах эта! Да, теперь я понял. Она приходила делать мне предложение руки и сердца. А я ей отказал.
– Шутник, – с ненавистью процедил человек с золотой цепью.
Арбатов вздохнул. Но глаза у него сделались недобрые, и я не сомневалась, что если когда-нибудь он сможет припомнить Ласточкину его обхождение, то непременно это сделает.
– Елизавета Владимировна, – обратился он ко мне, – будьте так добры, образумьте, пожалуйста, вашего напарника. Нам ни к чему ссориться, уверяю вас. В этом деле у нас общие интересы.
– С этого и надо было начинать, – сухо сказал Паша. – Ты хочешь стрясти с Парамоновой оставшуюся часть долга. Значит, это ты пугал ее адом и всякой чепухой?
– Чего? – изумленно спросил Арбатов.
– Это ты угрожал ей, верно?
Арбатов поступил так: он откинулся на спинку стула и задумчиво уставился на Ласточкина. Лопоухий поглядел на зубочистку, которой он ковырял в зубах, и спрятал ее в карман. Где-то в коридоре хлопнула дверь, застучали женские каблучки – и стихли. Следует отдать Арбатову должное: паузу он умел держать не хуже Алисы Лазаревой, а может, даже и лучше.
– Если бы я хотел ей угрожать, – промолвил он наконец, потирая мочку уха, – она бы никогда к тебе не пришла – это раз. И два: я бы давно уже получил свой долг.
– Да?
– Да. И вообще, капитан, ты меня с кем-то путаешь. Ничего нет проще, чем прижать слабую женщину, – тут он опять зачем-то посмотрел на меня, – но я этим не занимаюсь. Даже ради денег. Хотя как раз с Парамоновой, может быть, и следовало так поступить.
– Почему?
– Потому что ее муж жив. И она наверняка знает, где он скрывается.
– Любопытно, – сказал Ласточкин, буравя собеседника взглядом. – А что вообще тебе известно о Парамонове? Что он был за тип и почему так нелепо умер?
– Он не умер, – холодно ответил Арбатов. – Он наделал долгов на много миллионов баксов, а потом – бабах! – исчез. В то утро он ехал куда-то по делам, и его лимузин взлетел на воздух. Все четверо человек, которые находились в машине, погибли.
– А кто именно находился в машине? – спросил Павел, который слушал Арбатова все внимательнее и внимательнее.
– Двое охранников, шофер и сам Владислав Парамонов. По крайней мере, так считает следствие.
– От самого Парамонова что-нибудь осталось?
– Что-нибудь, – отозвался Арбатов с тонкой усмешкой.
– Ясно. Можно откровенный вопрос? Скажи, это случаем не ты его?..
– А какой смысл?
– Ну мало ли какой. Припугнуть других должников, к примеру.
– Нет, – как бы с сожалением промолвил Арбатов, – это не я.
– Уверен? – саркастически осведомился Ласточкин.
– До чего же у вас невозможный напарник, Елизавета Владимировна… Да, уверен. Доволен?
– Нет. Потому что если не ты, то кто-нибудь другой вполне мог его заказать.
– Знаешь, Ласточкин, по странному совпадению это тоже мне приходило в голову. Но те люди, которые могли пришить Парамонова и которых я расспрашивал, тоже отрицали свое участие в этом деле.
– Ха, потому что они знали, что им может быть за их откровенность.
– Думай что хочешь, но лично я убежден, что никто Парамонова не убивал. Он подстроил этот взрыв, чтобы присвоить деньги и смыться. И сейчас он сделал себе пластическую операцию, сидит где-нибудь на тропическом курорте и смеется, как он обвел нас вокруг пальца. – На лбу Арбатова вздулась косая жила, глаза сузились. – Так вот, капитан, уясни себе: я не люблю, когда надо мной смеются. И лжепокойничка этого я достану, с твоей помощью или без.
– Ну, это твое право, – отозвался Павел. Он потер лоб и задумался. – Ты считаешь, жена в курсе, где он?
– Тут только два варианта, капитан. Или она в курсе и разыгрывает дурочку, чтобы отвести подозрения, или же муж избрал ее козлом отпущения. Платить-то по счетам пришлось ей.
Ласточкин усмехнулся:
– Да, но если он действительно умер, ни один из этих вариантов не работает.
Арбатов поднялся и одернул пиджак. Лопоухий перестал подпирать сейф и приосанился, охранник с цепью отлепился от окна, а человек-экспресс слез с батареи.
– Мертвые меня не интересуют, – произнес Арбатов, глядя капитану прямо в глаза. – Меня интересует Владислав Парамонов. Живой. И тот, кто доставит мне эту мразь, получит соответствующую награду. Впрочем, ты, я слышал, денег не признаешь. Значит, я просто скажу тебе большое человеческое спасибо.
Все-таки он сумел уесть Ласточкина – я поняла это по тому, как дернулись ноздри капитана.
– До свидания, – сказал Арбатов, шагнув к двери.
– Не до свиданья, а прощай, – неприязненно бросил ему вслед Павел.
Сделав вид, что не расслышал, Арбатов в сопровождении своей свиты вышел из комнаты. Честно говоря, только когда они скрылись за дверью, я осознала, что мне стало как-то легче дышать.
– Все интересней и интересней, – вздохнул капитан и взялся за телефон.
Несмотря на поздний час, Стас Зарубин был еще на работе. Павел довел до его сведения, что у нас были неприятные гости, и попросил прислать знающего человека, чтобы тот обследовал комнату на предмет подслушивающих устройств.
Повесив трубку, Ласточкин хотел опуститься на стул, но вспомнил, очевидно, кто только что на нем сидел, и поморщился.
– Паша, кто он такой? – не удержалась я.
Мой напарник ответил не сразу.
– Человек, от которого надо держаться подальше, – сказал он. – Только и всего.
Глава 7
Среда, 3 апреля. Утро
Я просыпаюсь от дробного грохота. За окнами рабочие вскрывают асфальт, чинят, перекладывают трубы и обустраивают двор. «Уииии! – в дело вступает электропила. Она визжит, как жена олигарха, которую бросили и оставили без содержания, вдобавок предъявив ей счет на те деньги, которые она потратила в браке с дорогим, в прямом смысле слова, мужем. «Пах, пах, пах, пах!» – одышливо фырчит экскаватор. Слышен лязгающий грохот металлических труб, которые опять повалились куда-то не туда. Последнее, кстати, недвусмысленно следует из пылкой речи начальника рабочих, щедро пересыпанной нецензурными словами.
Боже! Боже… Хочу на работу! Как можно скорее! Немедленно! Пусть осчастливит меня судьба трупом без головы, который выплывет к нам из реки. Я согласна даже на расчлененку, заботливо рассованную по мусорным ящикам. Говорите, убойный отдел? Убойная жизнь!
У зубной пасты привкус ненастья. Я выплевываю ее и слышу, как в комнате начинает звонить телефон.
– Твое дело во всех газетах! – жизнерадостно кричит мама в трубку.
От неожиданности я едва не поперхнулась:
– Какое дело?
– Ну, той ясновидящей, которая покончила с собой.
– Это не мое дело. Оно даже не в нашем районе произошло, и мы с Ласточкиным им не занимаемся.
«Уиии! Грах-тах-тах!» Нет, на работу, на работу… На работе хорошо: убийцы, мошенники, воры, потерпевшие, свидетели – настоящий рай!
Пока я самозабвенно предаюсь отчаянию, взгляд мой падает на букет цветов, который мне вчера прислали с курьером. Вот он какой, мой напарник! Не человек, а просто золото!
– Во всех газетах пишут, что ее устранили конкуренты, – продолжает меж тем мама, пропуская мои слова мимо ушей.
– Кого?
– Ну, ту целительницу, Агриппину!
Она садится на своего любимого конька. Мне нужно такое дело, чтобы газеты обо мне заговорили. Чтобы мое фото было на первых полосах всех периодических изданий! Но только чтобы не рисковать жизнью, ни-ни. Для этого, в конце концов, есть мужчины, хотя бы тот же Ласточкин.
– Мама, извини, мне надо идти!
В метро тепло и душно, как всегда в это время года. Поезд, как синяя гусеница, всасывается в туннель, показав мне свой хвост. Не беда, придет другой.
Ласточкин уже в нашем кабинете. Сидит за столом, изучает какие-то бумажки. Хотя это глупое слово: в нашей работе просто «бумажек» не бывает.
– Удалось отыскать что-нибудь по нашим делам? – спрашиваю я.
– Удалось. Адрес Оли Бариновой я пробил. Кстати, она бывшая певица.
– Едем к ней? – деловито предлагаю я.
– Ага, – усмехается Паша. – И с порога спрашиваем, уж не собирается она зарезать бывшую подружку. А она, конечно же, вот так сразу нам все и расскажет.
– Я вся во внимании, – сказала я, делая серьезное лицо.
– Поскольку она бывшая певица, явимся к ней под видом журналистов. Я репортер, ты – фотограф.
– Есть одно «но», Паша: я плохо фотографирую.
– А я так вообще не умею брать интервью, – парировал мой напарник. – Ничего, как-нибудь прорвемся. Кстати, я уже позвонил и договорился о встрече. В одиннадцать утра.
Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда устрашающего вида профессиональную камеру с длинным, как клюв тукана, объективом, при виде которой во мне сразу же ожили все самые нехорошие предчувствия.
– Но, Паша, это же профессиональная оптика! Я такую вообще никогда в руках не держала!