Все захохотали – кроме Веры, которая вдруг схватилась за горло и закашлялась, оглядываясь на Галочку, невесту Энно, которая в это время прошла мимо нее к камину.
Рунич и Чардынин встревоженно переглянулись.
– В чем дело? – остро посмотрел на них Гришин-Алмазов.
Рунич что-то быстро сказал ему.
Гришин-Алмазов с досадой покосился на Галочку и сделал было к ней решительный шаг, однако приостановился и что-то шепнул на ухо Энно. Консул с изумлением поглядел на губернатора, потом на Веру Холодную, потом на свою невесту и, подойдя к ней, любезно подхватил под ручку и вывел вон из номера. Спустя мгновение он вернулся и виновато улыбнулся Вере Васильевне:
– Je vous prie de m’excuser, madame, mais ce n’est que mon ignorance qui pourrait me faire pardonner. J’espѐre, que votre santé n’a pas souffert?[14]
Вера покачала головой. Она чувствовала себя крайне неловко.
Взглянула на Гришина-Алмазова. Зачем он это сделал?! Мог бы промолчать о том, что ему сказал Рунич о ее нездоровье… Тоже болтушка этот Осип!
И вдруг Вера вспомнила, что ей рассказывали о Гришине-Алмазове: этот человек стреляет еще прежде, чем спрашивает «Стой, кто идет?», потому что пули ему менее жалко, чем слов. Он признает одно средство устрашения врага – убийство. И этот человек… он позаботился о ней?!
Снова посмотрела ему в глаза – и наконец-то поняла, почему он смотрит на нее со страхом…
И с этой минуты она перестала его бояться. В этом не было ничего удивительного: разве можно бояться человека, который влюбился в тебя с первого взгляда?
Ну наконец-то все встало на свои места! Эта ситуация была ей знакома, привычна. И Вера улыбнулась «одесскому диктатору» своей медлительной, чарующей улыбкой, глядя чуть исподлобья, так что ему почудилось, будто его окутывает дурманящий черный туман.
* * *
Алёна взяла сумку и вошла в ресторан. На стенке была начертана некая стрелочка, направленная вниз, а около нее – две сакраментальные фигурки, мужская и женская. Явно там находился туалет, и блондинка, конечно, отправилась туда.
Алёна с сомнением посмотрела на лестницу. Она была довольно крутая. Однажды в Париже она та-ак навернулась вот с такой же лестницы… И это неприятное событие повлекло за собой целый ряд всяческих приключений, порой даже смертельно опасных[15]. А спускаться по такой лестнице в танго-туфлях на шпильках – это верная гибель! Поэтому Алёна присела на ступеньку, скинула туфли и убрала в сумку, а взамен надела свои легкие шлепанцы. И уже спокойно спустилась, ступая на цыпочках и стараясь не топать по ступенькам.
И почти сразу увидела ту, которую искала. Блондинка стояла к ней спиной, подняв от напряжения плечи и прижимая к уху руку с зажатой в ней трубкой мобильного телефона.
– Ну! – бормотала она. – Ну ответь же! Ну где ты ходишь!
В голосе ее было такое неистовое нетерпение, что Алёна смутилась и отпрянула за поворот лестницы.
– Чччерт! – простонала блондинка. – Да что же делать, а?
И, судя по писку клавиш, она снова начала набирать номер.
Послышались шаги – кто-то еще спускался по лестнице в туалет. Каблуки блондинки застучали, потом хлопнула дверца – видимо, девушка скрылась в кабинке. Алёна решила воспользоваться минутой и последовать ее примеру.
Только она закрыла за собой дверцу, как за стенкой зазвенел телефон, а потом раздался удивленный голос блондинки:
– Кирилл?! Ты где? Ты уже вернулся?! Удалось вырваться?! Но как?! Да ты что, я страшно рада!
Однако голос ее был не столько радостным, сколько озабоченным, и Алёна невольно хихикнула: вот те на, пошла, понимаешь, девушка с Жорой на милонгу, а тут внезапно нарисовался какой-то Кирилл, который, судя по всему, имеет на нее некие права и ждет исполнения неких обязанностей… причем объявил о своем прибытии в самый что ни на есть интимный – туалетный – момент. Забавно, нет, правда, забавно!
Но, похоже, разговор с блондинкой о Жоре придется отложить – кажется, сейчас парочка будет срочно смываться.
Однако когда Алёна вышла к умывальнику, девушка в черно-серебристом платье никуда не смывалась и даже руки не мыла: она снова стояла, ожесточенно набирая какой-то номер. И снова безуспешно…
Алёна прошла мимо и поднялась наверх. Во дворе по-прежнему гулял ветер, Жора по-прежнему пил вино, интересного турка по-прежнему не было, Михаил по-прежнему танцевал с маленькой женщиной, ялтинки по-прежнему выглядывали из своих пледов, и вдруг Алёну охватила такая тоска от такого никчемного времяпрепровождения!
Ей остро захотелось уйти с этой неудачной милонги – чем скорее, тем лучше. Даже ради трехсот гривен она не собиралась сидеть и ждать у моря погоды, ощущая, как даром пропадают ее красота и талант.
«Да и в пень, – пожала она плечами. – Пойду немножко понаблюдаю ночную жизнь Одессы – ведь это портовый город, и в нем должна быть бурная ночная жизнь! – потом пораньше лягу спать, а завтра с самого утра – на Лонжерон! В самом деле, побывать в Одессе и не искупаться в Черном море – это просто глупо!»
И, помахав унылым ялтинкам, она пошла к выходу из галереи. Вдруг уличная дверь распахнулась, шарахнув о стену с треском, похожим на выстрел, и в галерее появился высокий мужчина в яркой белой рубашке и джинсах. Его длинные волосы разметались по плечам, а в лице его было, как показалось Алёне, нечто ассирийское…
– Арнольд? – так и ахнула наша героиня.
Арнольд запнулся при виде ее.
– Так вот вы где? – сказал он почти сердито. – А я-то думал…
Он осекся.
– Вы что, танцуете аргентинское танго? – изумленно спросила Алёна.
– Бог миловал, – отмахнулся Арнольд, быстро окидывая взглядом танцпол и откровенно передергивая плечами.
Алёна обернулась.
Ну да, три пары, которые топтались посреди внутреннего дворика, выглядели весьма посредственно. С другой стороны, не всякий хорошо станцует под электронное танго, а сейчас звучало именно оно. Блондинка, появившаяся на пороге ресторана, тоже смотрела на эти телодвижения со странной гримасой. О Жоре и говорить нечего: он был просто в ярости!
Одни ялтинки ничуть не изменили выражений своих полусонных лиц.
– Но что тогда вы тут делаете? – спросила Алёна, поворачиваясь к Арнольду.
– Ну, – сказал он не то смущенно, не то развязно, – вообще-то я вас искал.
Алёна растерялась. Она была дама смелая, но при этом недоверчивая. Довольно часто случалось, что мужчине, который нравился ей, нравилась и она, то есть все прекрасно совпадало, но Арнольд так холодно ушел от нее около гостиницы…
– Меня? – переспросила она нерешительно. – А… зачем?
Арнольд смотрел со странным, словно бы раздраженным выражением. Потом мученически завел глаза:
– Ну вам как, вот так прямо сказать обо всех моих планах и надеждах, которые с вами связаны? Или прикрыть это… как бы выразиться помягче… флером приличия?
Алёне стало смешно.
– Давайте, прикройте, – прислонилась она к стенке, готовая слушать.
Дверь сзади снова хлопнула, точно выстрелила. Арнольд мельком оглянулся с досадливым, озлобленным выражением, а потом вдруг прижал Алёну к стене всем телом и поцеловал в губы.
Это был яростный, почти мстительный поцелуй, такой, что у нее мгновенно заболели губы. А может, она просто отвыкла от такого стиля поцелуев? Ее молодые возлюбленные, оставленные в Нижнем Горьком, оба были на удивление нежны и ласковы, при этом весьма мужественны, но отнюдь не брутальны. Арнольд же целовался с ней, как с врагом.
С другой стороны, всякая непобежденная женщина – в какой-то степени враг, ну, скажем так – противник.
Конечно, возможно, стоило ответить чем-то подобным, но Алёна была слишком растеряна, а потому она просто подчинилась поцелую, как подчинялась неизвестному партнеру в танго, растворяясь в мужчине, танце, музыке…
Это всегда приносило свои плоды, принесло и сейчас. Жесткие руки, обхватившие ее плечи, суровые губы, пленившие ее губы, смягчились. Теперь в этом поцелуе было только желание – откровенное, но не агрессивное, пылкое и в то же время исполненное нежности.
– Ну и ну, – прошептал Арнольд. – Ну и ну…
– Да, – прошептала Алёна, не вполне понимая, о чем, собственно, речь.
Наконец Арнольд отстранился, резко повернул Алёну к двери и схватил за руку:
– Пошли отсюда!
И двинулся вперед такими большими шагами, что Алёна почти бежала за ним.
Как только они оказались на улице, Арнольд разжал руку и отпустил Алёну.
– Что происходит? – спросил он со странным выражением.
Она только покачала головой:
– Тебя надо спросить.
– Спроси, – ухмыльнулся он.
– Спрашиваю… ты как здесь оказался?
– Тебя искал, неужели непонятно? Пока Романа спровадил, потом Рудько позвонил… это час прошел, не меньше, ну, вернулся к гостинице. Я примерно знаю расположение номеров в «Дерибасе», смотрю, во всех окнах третьего этажа, которые обращены на стройку, горит свет. Значит, ты дома! Но телефона-то твоего я не знаю. Позвонил дежурной – она говорит, что дама из десятого номера у себя. Я поднялся, постучал в твою дверь – никакого ответа. Думаю, может, душ принимаешь. Подождал. Опять постучал. Тебя нет. Дежурная клянется, что ты ключ не сдала. Я начал беспокоиться. Свет горит, ключ не сдан… ты не отвечаешь… ну, понимаешь… у меня такая дурацкая работа, которая вынуждает быть подозрительным и очень осторожным. Я сразу вспомнил, как на нас сегодня чуть не наехал тот сукин сын – на нас с тобой. Мы вместе были! Воображение разыгралось! Решил предъявить горничной свое удостоверение и уговорить заглянуть в твой номер. Она понесла какую-то пургу, мол, из-за тебя какую-то Танютку уволили, поэтому она ни за что к тебе не зайдет. Что это за история, кстати?
– Ты правильно определил – сущая пурга, – пожала плечами Алёна. – Ну-ну, и что было дальше?
– Дальше… Дальше я ее уже практически уговорил, как вдруг Ромка позвонил. Ты представляешь, говорит, кого я сейчас увидел, когда мимо «Папы Косты» проходил? Эту красивую писательницу, которая от тебя так элегантно сегодня улизнула. Я просто взбеленился!
– Почему? – изумилась Алёна.
– Почему! – фыркнул Арнольд. – Я как дурак размечтался о тебе, а ты в ресторан пошла. Неужели одна? Не поверил. А с кем? Я должен был это узнать! Решил: пусть обо мне что хочет подумает, а я узнаю, где она и с кем. Ну что так смотришь?! Неужели не понимаешь, как это бывает, когда видишь: женщина, тебе предназначенная, ускользает из рук?!
И они снова начали целоваться. Хлопала, точно стреляла, дверь галерейки «Папы Косты», мимо проходили какие-то люди, кто-то хихикнул, кто-то матюгнулся, кто-то с удовольствием чмокнул:
– Ах, какая женссчина! Мне б такую!
И даже:
– Смотри не захлебнись, Арик! – из чего Алёна могла сделать вывод, что целуется с весьма известной в Одессе персоной, но если персона настолько напоказ выставляет свои чувства, то, стало быть, некому устраивать ей – в смысле, персоне, в смысле, ему, Арику, – сцен ревности, то есть он не женат.
Ну что ж… это снимало много лишних недоумений и многое облегчало. И хоть Алёна ничуть не была влюблена – как-то с этим чувством в ее жизни настала известная напряженка после одной безумной любви, которая окончилась, слава богу, но сердце ей порядочно потрепала[16], – однако сердце и тело ее всегда были готовы к новым приятным приключениям. Весной она вообще чуть замуж не вышла за одного лихого интерполовца[17], но, к счастью, оба вовремя спохватились, что свобода все-таки дороже. Свобода встретиться, свобода расстаться… свобода целоваться на улице, свобода вместе лечь в постель и встать из нее в любое желаемое время, ничего друг другу не обещая, не разрывая друг другу душу и сердце. Свобода мимолетной улыбки, которой иногда обменяешься с неизвестным человеком – и пойдешь дальше, храня о ней память, как о солнечном луче, который заглянул в твою жизнь.
– Ну и ну, – пробормотала Алёна, когда они с Арнольдом наконец оторвались друг от друга. – Кто бы мог подумать… И мы сразу перешли на «ты»…
Как будто это было самым главным!
Ну, впрочем, где-то так, потому что перечислить людей, с которыми наша героиня была на «ты», можно было по пальцам обеих рук. А теперь пришлось бы переходить на пальцы ног.
Они стояли на Греческой, словно бы не знали, что теперь делать. Дверь ресторанной галереи приоткрылась, томно-трагическая мелодия оркестра Карлоса Ди Сарли донеслась оттуда, и Алёна, на мгновение оглянувшись, увидела блондинку в ее черно-серебристом платье и золотых туфлях, которая медленно скользила в объятиях высокого мужчины в светло-желтом костюме.
– Это называется, как балконом по темени… – пробормотал вдруг Арнольд. – Он – среди здесь?! А кто ж пушку пустил, что ему уже определили нары возле параши?!
Алёна поглядела с изумлением.
– Извини, – Арнольд медленно прикрыл дверь. Заметно было, что он ошеломлен. – Неприятная и неожиданная встреча. Видимо, Рудько оказался еще тупее, чем я думал. Ты не поверишь… Ты знаешь, кто там танцует манящее танго, как тот чокнутый Джо из Аргентины знойной?
Алёна пожала плечами:
– Да разные люди. Там есть один Михаил…
– Какой Михаил?! – всплеснул руками Арнольд. – Там пляшет тот самый тип, который сегодня наехал на нас на Лонжероновской.
– Правда? – хохотнула Алёна. – Танцует танго?! Это фантастика… Раньше отрицательные герои непременно играли на саксофонах, а теперь, получается, танцуют танго?!
– Сегодня он танцует джаз, а завтра Родину продаст? – усмехнулся и Арнольд. – Как же, как же… Ну бог с ними, с отрицательными героями, пусть положительные героини танцуют танго.
– Придется стать героиней, – покладисто сказала Алёна. – Погоди, мне ужасно хочется на него посмотреть. Какой он из себя?
– Да там смотреть не на что, один желтый костюм, – с досадой буркнул Арнольд. – Ох уж мне этот костюм… добегается он в нем!
– Неужели и на Лонжероновской он был в желтом костюме?!
– Нет, – покачал головой Арнольд. – Но он был в нем вчера, когда пришел в Художественный музей.
– В Художественный музей? Вчера? – Алёна нахмурилась, соображая. – Погоди, ты же не хочешь сказать, что… Ты говорил, что тот байкер имел отношение к ограблению музея. И что… это он? В желтом костюме? Танцует танго?!
– Ну конечно, – кивнул Арнольд. – Он самый. Я был уверен, что Рудько его зацепил, используя то, что я ему дал. Получилось, нет, выскользнул…
– Значит, эти улики были неубедительны, получается?
– Конечно, – вздохнул Арнольд. – Присутствие на месте преступления в момент совершения преступления – не самое убедительное доказательство, я очень хорошо это понимаю.
– Видимо, милиция просто не нашла у него краденое, – сказала Алёна. – Нет решающего доказательства – вот его и выпустили.
– Он, конечно, не дурак, как раз наоборот, – вздохнул Арнольд. – На антона кидаться не станет, то есть, извини, Алёна, это все равно как по-русски сказать – на рожон не полезет, с перстнем по улицам бродить не будет. Наверняка заховал его где-нибудь, возможно, что уже и на яхте.
– На яхте?! Ого! У него яхта есть?!
– Да нет, откуда? – пренебрежительно пожал плечами Арнольд. – Яхта его дружка, который сейчас сидит в Стамбуле и разводит всякие нудности, чтобы таможенные сборы за свои макли не платить. У нас же такие правила, что даже честный человек вынужден иногда становиться контрабандистом, а уж нечестному сам бог велел. В любом случае ситуация такая, что яхта принадлежит турецкоподданному – нет, серьезно, совсем даже не папе Остапа Бендера! – к которому у наших внутренних и внешних органов пока нет никаких претензий. И даже если я буду точно знать, что Москвитин… это Кирюха, ты понимаешь? – уже держит на ней перстень, ни Рудько, ни кто-то чином выше не смогут к яхте даже причалить на своем милицейском катере. Не говоря уже о том, чтобы устраивать на ней обыск! Тем паче, что этот перстень – просто цацка с совершенно невероятной, фантастической историей, но отнюдь не предмет государственной важности, чтобы из-за него начать потрошить имущество иностранного гражданина. У меня-то мыслишка какая была? Рудько держит Кирюху хотя бы трое суток, я за это время нахожу способ попасть на яхту и сунуть шнобель в самые укромные места. Особенно во встроенный шкаф с музыкой. Я примерно представляю себе, где он может что-то прятать…