– Я буду спрашивать, вы отвечайте – да или нет.
– Давайте, только быстро.
– Привлекает ли вас в вашей работе возможность получать моральное удовлетворение?
– Да. А что это?
Она крестик поставила и дальше.
– Способствует ли характер вашей работы неформальному общению с сослуживцами?
– Ой, да ну вас! – говорю. – Я не пойму что-то.
– Ну, по-житейски, по-человечески часто общаетесь с нами? – перевела Люська.
– Да я только так и общаюсь.
– Значит, да, – Виктория важно. – Есть ли у вас резервы для повышения производительности труда?
– Нет. У меня никаких резервов нету.
– Считаете ли вы, что можно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории?
– Опять не пойму. Да ведь хуже-то некуда, – я вздыхаю.
– Пишите: да, – Люська командует. – Спасибо, Анна Семеновна, вы нам очень помогли. Сейчас мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить.
– Я кофе сварю. Закончим! – старуха решительно.
Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не заставишь работать, а то как подхватятся – не остановить.
Я тихонечко удалилась, чтобы не мешать. Они и не заметили. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, она открылась.
Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала – помер. Толкнула его.
– Слава, ты что?
Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Глянула туда, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Будто сидит она в кресле с Митенькой на руках, а позади вся наша квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все мелкие, как тараканы, одна Катька большая.
– Слава, ты не заболел? Иди домой.
Он головой трясет.
– Что же ты – здесь ночевать будешь?
Он кивает.
– Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги.
Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, мол.
– Да что у тебя – язык отнялся?!
Снова кивает, но хоть улыбнулся, и то слава богу! Ну и пусть сидит. Втрескался в Катьку, не иначе. Вон какую картину отгрохал.
Повесила я ключи на доску, доску на замочек заперла.
– Я ушла! Филиал не спалите! – крикнула всем.
И дверью – хлоп.
БУСИКОВ. Тихо в филиале. Ночь… Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, смотрю на нее.
Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем.
Услышал мяуканье за дверью, поднялся.
– А-а, это ты, Мурзик… Заходи, – впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.
– Правда, хороша, Мурзик? – показал ему на портрет. – В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь…
Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была не была! Нажал на клавишу.
– Катя, ты не спишь? – тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава…
КАТЯ. Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит.
– Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал… То есть вас с Митей… понял, что я… Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь… Короче говоря, хорошая штука – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит…
ЛЮСЯ. Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.
«Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит…»
– Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне.
– Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать…
– Ничего по селектору в любви объясняться!
«…Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак…»
– Интересно какой? – я отхлебываю чай.
«…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну хоть заколку, что ли…»
– Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично.
«…Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю?
ГОМЕР. Клянусь Зевсом, странно слышать на исходе двадцатого столетия стихи о любви в пустом кабинете по селектору. Здесь все такое служебное: столы, стулья, телефоны, диаграммы. А в окне стоит луна – та же самая, что светила Пенелопе, ожидающей своего Одиссея…
САБУРОВА. Нам только стихов по ночам не хватало! Лежим, слушаем с Валькой. Или с Галькой.
«…Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность…»
– Совсем чокнулся, – бормочу я.
– Мам, может, он пьяный? – спрашивает Валька.
«…Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею…»
Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише.
– Ты, Пигмалион! Может, дашь людям поспать?!
БУСИКОВ. Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал.
Хоть в петлю лезь. Спас меня звонок, раздавшийся в прихожей, а вслед за тем тяжелые удары в дверь с лестничной площадки. Похоже, били ногой.
Звонок повторился. Селектор щелкнул и сказал голосом Людмилы Сергеевны:
– Слава, спросите кто. Вы один мужчина в филиале.
Я вышел в прихожую, подошел к двери, прислушался. Удары башмаком повторились.
– Кто там? – спросил я.
– Почтальон Печкин! Открывай! – голос был угрожающий и, вроде, пьяный.
– Что вам нужно?
– Жена моя нужна! Открывай!
От растерянности я открыл. Не успел опомниться, как на меня с лестницы прыгнул какой-то мужик, сбил с ног и, насев, принялся молотить меня куда попало.
– Вот вы чем занимаетесь здесь, в своем филиале!
– Вы Катин муж? – успел спросить я его между ударами.
Он опешил, прекратил побоище…
– Почему Катин? Люсин.
– Ах вы муж Людмилы Сергеевны! – я его чуть не расцеловал.
– Ну! Где она?
Но Людмила Сергеевна уже стояла в дверях комнаты Виктории Львовны, запахнутая в бело-розовый халатик, со взглядом пронзительным и гневным.
– Василий! Встань! Как тебе не стыдно?!
Василий встал. За спиною Людмилы возникла Виктория Львовна.
– Как вы могли подумать о вашей жене… – начала она.
– Погоди! – отмахнулся от нее Василий. – Это кто? – указал он на меня.
– Бусиков, – хором ответили женщины.
– Бусиков я, – подтвердил я, поднимаясь.
– Ты должен извиниться, – произнесла Людмила.
И тут из своей комнаты, как фурия, выскочила Сабурова.
– Да кончится это или нет?! Я милицию вызову!
– Ого, сколько вас тут, – уважительно сказал Василий.
– Убирайся домой! Я к тебе не вернусь! – Людмила круто повернулась и исчезла в дверях.
– Мы к вам не вернемся! – Львовна последовала за ней.
– И не больно хотелось, – сказала им вслед Сабурова и тоже скрылась за дверью.
– Ну… Куда ж я ночью? – спросил Василий.
– Пошли ко мне, Вася. Ну их всех в баню, – предложил я.
– Это мысль, – сказал Василий. – Выпить есть?
– Разбавитель для красок.
– Сойдет.
И мы пошли спать.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Утром произошло событие, которое стало каплей, переполнившей чашу моего терпения. Людмила Сергеевна явилась расписываться в журнале прямо из постели, в халате. Вошла нечесаная, позевывая…
– Можно расписаться? Я не опоздала?
– В каком вы виде?!
– Нигде не написано, в каком виде положено являться на работу, – она чиркнула свою подпись и удалилась.
Это плевок. Я немедленно сняла трубку и набрала номер.
– Алексей Алексеевич? Это Горгона Михайловна. Здравствуйте… У нас состоится сегодня. Как договаривались. Вы сможете?.. Да, прямо сейчас. Спасибо… До встречи.
Повесила трубку и сразу к Сергею Ефимовичу. Когда шла через прихожую, увидела Сабурову. Она стояла, опершись о швабру, у столика вахтерши и с кем-то разговаривала по телефону.
– Методические рекомендации, да… Можете приходить. АСУ вас не интересует? Есть интересные материалы… Пожалуйста… Не стоит.
Я замедлила шаг.
– С кем вы, Вера Платоновна?
– Командировочные. Интересуются нашими разработками…
– Ах вот как…
Злости уже не хватает. Сабурова взялась за швабру, а я к начальнику. У него сидел интеллигентного вида старик, опираясь на резную палку. В эркере двое молодых людей в рабочей одежде возились у бюста Вольтера. Что-то обмеряли.
– Здравствуйте, Сергей Ефимович.
– Здравствуйте. Познакомьтесь, Горгона Михайловна. Это Павел Ермолаевич Князевский, профессор, доктор филологических наук, специалист по Вольтеру…
– По Гомеру, – поправил старик, поднимаясь.
Он церемонно поцеловал мне руку.
– Редкое у вас имя, Горгона Михайловна.
– Не говорите. Два года мучаюсь.
– А раньше? – он вскинул брови.
– Раньше я не знала, что оно означает. Думала, просто красивое иностранное имя… И родители так думали. Потом мне открыли глаза.
– А что, имя какое-нибудь знаменитое? – заинтересовался Сергей Ефимович.
– В некотором роде, – улыбнулся профессор.
– Я вас слушаю, Горгона Михайловна, – сказал начальник.
– У нас давно намечено общее собрание коллектива…
– Да, я в курсе.
– Я предлагаю провести сегодня. Сейчас.
– Ну что ж… Павел Ермолаевич нам не помешает? Тут у него дела с Воль… С Гомером.
– Нам уже ничто не помешает, Сергей Ефимович.
– Не могу без него жить, – признался профессор, поглядев на бюст. – Вот попросил молодых людей помочь…
– Значит, я собираю коллектив? – спросила я.
– Собирайте.
АННА СЕМЕНОВНА. Горгона выскочила от начальника и давай дверями хлопать. Забегала туда-сюда.
– Товарищи, общее собрание! Прошу в кабинет Сергея Ефимовича! Несите стулья.
Все потянулись со стульями к кабинету.
Горгона к Бусикову:
– Вячеслав Андреевич, вы слышите?
– Сейчас! – Бусиков сонным голосом из-за двери.
Из комнаты Сабуровой вышли все со стульями: сама Сабурова, наш Петя и Валька. Он у них как под конвоем. Катюшка с Митенькой показались из ванной, умывались там. Она его на руках несет. Горгона к ней подошла.
– Катенька, общее собрание.
– Я тоже должна? – она удивилась.
– Все, все участвуют. И Митю берите.
Дверь в кабинет начальника распахнута. Вижу, как они там рассаживаются. Гляжу – Сабурова подошла к голосовательной урне, что в углу стоит, и незаметно туда чего-то опустила. Голосует, что ли?
Горгона девушек поторапливает, певуний наших. Потом подошла ко мне.
– Анна Семеновна, когда участковый придет, позовите меня.
– А участковый-то зачем?
– Без участкового нам трудовую дисциплину не поднять.
Ну, мое дело маленькое. Наконец Катюшка Митю привезла в коляске. Он сидит с бутылочкой. Все в кабинет зашли и дверь прикрыли.
Я тихонечко к двери – и слушаю. Ничего не разобрать, только бу-бу-бу… Вдруг звонок в дверь. Открыла – молоденький милиционер, лейтенантик.
– Здравствуйте, – откозырял. – Горгона Михайловна у себя?
– Тама они, – показала на кабинет.
– Я подожду.
Лейтенант по прихожей прошелся, стал Доску почета смотреть.
ЛЮСЯ. Я, как всегда, с краю. Меня это мало касается. Слушаю вполуха, как Горгона распинается.
– …и дальнейшего повышения трудовой дисциплины. Однако невыполнение отдельными жильцами постановления исполкома затрудняет филиалу выполнение производственных планов. Бытовые условия разлагающе действуют на некоторых членов коллектива.
Сейчас про меня начнет. И точно.
– …Участились случаи принятия ванны в рабочее время, ночевок в лабораториях, приготовления пищи и застолий с жильцами.
– Это вы про что? – Сабурова сразу.
– Я про пироги и оладьи, которыми вы потчуете Петра Васильевича.
– Петр Васильевич – мой коллега, – Сабурова встала. – Он в моем отделе сидит, но все же не ночует, как у других, – и она выразительно посмотрела на Викторию Львовну.
Это уже камушек в мой огород. Я вскочила.
– Виктория Львовна досрочно завершила программу социально-психологических исследований. А то, что я временно у нее проживаю, имеет отношение только к моей личной жизни. И я не позволю вмешиваться!
– Ага, к твоей! А по ночам мужики пьяные шастают – ко мне?!
– Это к Бусикову, – пискнула Виктория Львовна.
Начальство заволновалось. Про этот факт они еще не знали. Озираются по сторонам. Академик по Гомеру сидит довольный, будто «Одиссею» по телевизору смотрит. Его ребята, что бюст пилили, остановились – им тоже интересно.
– Кстати, где Бусиков? – подал голос Сергей Ефимович.
Катька покраснела, будто Бусиков у нее ночевал. Горгона сразу ей на помощь:
– Слава сейчас придет. У него просыхает клей.
– У него кое-кто другой просыхает, – Сабурова ехидно.
– Товарищи! Мы отвлеклись, – шеф постучал карандашом по стакану.
Тут Анна Семеновна заглядывает.
– Горгона Михайловна, милиция пришла.
– Пригласите сюда.
Мы притихли. Неожиданный поворот… Входит милиционер – скромный, я бы даже сказала – застенчивый. Поздоровался, ищет, куда присесть.
– Пожалуйста, Алексей Алексеевич, в президиум, – Горгона его приглашает к столу начальника. Он прошел бочком, сел.
Рабочие опять принялись пилить бюст.
– Товарищи, я специально пригласила нашего участкового, чтобы в его присутствии задать жильцам все тот же вопрос: почему они не выполняют распоряжение исполкома об освобождении площади? – обратилась к собранию Горгона.
Молчание.
– Начнем с вас, Виктория Львовна.
– Я прожила в этой квартире всю жизнь и хочу умереть здесь! – Виктория встала.
– Умирать не требуется. Вам дадут однокомнатную квартиру. Неужели вам, старому человеку, приятно жить в таких ужасных условиях?
– Я здесь блокаду пережила. И это переживем.
– Не взывайте к нашим чувствам.
– А к чему же взывать? Нет, я не уеду, – Виктория Львовна села.
– Вера Платоновна, а вы?
– Мои причины знаете, – Сабурова даже не встает. – Мне и здесь хорошо. Работа близко.
Катька, не дожидаясь вопроса, вскочила, слезы из глаз.
– И я не могу, товарищи! Кто меня с Митенькой пустит? Я же эту комнату сняла на два года, пока хозяин в Антарктиде…
– Сядьте, Катюша. У вас особое положение, мы знаем, – Горгона ласково. – Видите, Алексей Алексеевич?
Лейтенант заерзал. Что тут скажешь? Вообще его больше заинтересовало пиление бюста. Он как сел, все время оглядывался назад, в эркер. Непорядок чувствует спиной.
– А почему… пилят? – спросил он.
– Видите ли, Гомер – моя личная собственность. Я его хочу забрать, – академик с достоинством.
– А-а… Тогда продолжайте.
– Что – продолжайте? Вы можете употребить власть? – Горгона спрашивает у участкового.
А ему не хочется. Или не может. Смотрит затравленно. Вдруг открывается дверь и вваливаются Бусиков и Василий. Вид у обоих помятый.
– Здравствуйте, – говорит Бусиков.
– Можно присоединиться? – спрашивает Василий.
– Ты еще тут?! – я не выдерживаю.
– Я еще тут, – он покорно кивает.
– Посторонний… – слышу голос Горгоны.
– Да какой же я посторонний? Моя жена здесь работает и живет!
Лейтенант решительно встает, оправляет китель. По-моему, он даже рад появлению Василия. Можно с достоинством смыться.
– Гражданин, пройдемте!
– Вы все тут заодно… Ладно… Слава, чего стоишь?! – Василий пытается сопротивляться.
– Не трогайте его, он мой гость! – кричит Бусиков.
Общее смятение и возня. Рабочие снимают бюст Гомера и несут к выходу. Участковый выталкивает Василия за дверь. Бусиков защищает его, но Катька, вскочив, удерживает Бусикова.
Митька в коляске орет. И все орут.
– Прошу очистить помещение! – это милиционер.
– За что?! – Бусиков.
– Товарищи, собрание продолжается! – Горгона.
– Люська, домой лучше не приходи! – снова Василий.
– Она прекрасная, порядочная женщина! – это Виктория Львовна.
– Поберегись! – один из рабочих.
– Товарищи, пропустите Гомера, – просит академик.
Клубок выкатывается в прихожую: Васька, милиционер, Бусиков, Катюша. Следом с жутким напряжением несут мраморного Гомера. Литературовед задерживается в дверях.
– Извините за беспокойство. Всего вам доброго.