Двое сопровождавших принца господ: его кузен по линии Неверов повеса Шаверни и Навай младший пудрились и украшали лица рисованными мушками. Это были очаровательные молодые люди, – немного женоподобные, немного развязные. Невзирая на ранний час, они были уже навеселе, успев изрядно хлебнуть шампанского. Свои шелка и бархат они носили с очаровательной небрежностью. Навай был лет двадцати пяти, маркизу де Шаверни, недавно исполнилось девятнадцать. Увидев собравшуюся в зале толпу, они, на мгновение раскрыв рты, застыли, а затем разразились веселым смехом.
– Господа, господа! – призывал Пейроль, снимая шляпу. – Проявим уважение к мсьё принцу!
Разгоряченная, готовая уже было вступить друг с другом в рукопашную толпа покупателей мгновенно, как по мановению волшебной палочки успокоилась. Все кандидаты в наниматели будущих контор одним движением склонили головы, а дамы шаркнули ножками в приветственном реверансе. Гонзаго чуть заметно кивнул всем рукой и обратился к своему управляющему.
– Поторопитесь, Пейроль. Скоро эта зала мне понадобится.
– Какие очаровашки! – произнес сквозь смех юный Шаверни, в упор лорнируя толпу.
– Они просто прелесть! – поддержал его Навай, у которого от смеха выступили слезы.
Пейроль приблизился к Гонзаго и, понизив голос, доложил:
– Они созрели, доведены до белого каления, – заплатят, сколько бы с них не потребовали.
– А почему бы не начать торги! – воскликнул Шаверни. – Вот уж, полагаю, будет забавно!
– Помолчите! – оборвал его Пейроль. – Мы пока не за обеденным столом, чтобы валять дурака, господин шут.
Но идея начать торги ему понравилась, и, обращаясь к Гонзаго и его свите, он спросил:
– С какой цены будем начинать?
– Пятьсот ливров в месяц за четыре квадратных фута! – зубоскалил Навай, полагая, что названная им цифра во много раз превосходит все разумные пределы.
– Тысячу ливров в неделю! – поддержал шутку приятеля Шаверни.
– Начни с полутора тысяч, – совершенно серьезно произнес Гонзаго.
– Господа наниматели! – обратился к толпе Пейроль. – Поскольку последние свободные площади занимают лучшие во дворце места, то мы намерены их сдать внаем, по самой высокой цене. Итак – № 927 – полторы тысячи ливров.
По толпе пронесся шепот, но в голос никто не отозвался.
– Черт возьми, кузен, – оживился Шаверни, – сейчас я вам помогу.
И громко выкрикнул:
– Две тысячи ливров!
Покупатели растерянно переглянулись.
– Две тысячи пятьсот! – прибавил Навай, гордясь своим широким жестом.
Ошеломленные претенденты молчали.
– Три тысячи, – сдавленным голосом вдруг из толпы выкрикнул торговец шерстью.
– Продано! – поспешил Пейроль.
Гонзаго метнул в сторону своего управляющего злобный взгляд. Пейроль мыслил слишком узко, видимо опасаясь, что людская глупость небезгранична.
– Не хрена себе! – прошептал Кокардас.
Паспуаль, стиснув руки, застыл в напряженном внимании.
– № 928! – продолжал управляющий.
– Четыре тысячи ливров, – небрежно бросил Гонзаго.
– Это слишком много! – робко пыталась возразить одна посетительница. Недавно за двадцать тысяч ливров она на улице Кенкампуа купила большую лавку, где теперь продавала лучшие в Париже подвенечные наряды.
– Беру! – крикнул аптекарь.
– Даю четыре тысячи пятьсот, – перебил цену аптекаря торговец скобяными товарами.
– Пять тысяч!
– Шесть!
– Продано! Номер 929! – и под сверлившим его взглядом Гонзаго Пейроль прибавил: – Десять тысяч ливров!
– За четыре квадратных фута! – ошалело прошептал Паспуаль.
– Меньше, чем занимает могила, – задумчиво заметил Кокардас.
Торги набирали обороты. У продавцов и покупателей от азартных страстей кружились головы. Судьба площадки № 929 решалась с обеих сторон такой самоотверженностью, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Когда Гонзаго за следующий номер назначил пятнадцать тысяч, это никого не удивило. Расплата производилась на месте, звонкой монетой и государственными кредитками. Один из секретарей Пейроля получал деньги, а второй вписывал в блокнот имя купившего. Шаверни и Навай больше не зубоскалили.
– Идиотизм! – сказал маркиз.
– Просто глазам не верю! – соглашался Навай.
Гонзаго высокомерно усмехался. Даже в решительные минуты он не терял игривого тона.
– Да, господа, Франция поистине дивная страна! – и тут же решительно прибавил. – Все остальные площадки пойдут по двадцать тысяч ливров.
– За четыре квадратных плевка! – не переставал изумляться юный Шаверни.
– Мне!
– Мне!
– Мне! – орали в толпе.
Между мужчинами начались драки. Некоторые женщины, не выдержав сутолоки, падали одна на другую, но даже при этом, потирая ушибленные места, визгливо вопили:
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Все смешалось в беспорядочную массу: люди, монеты, бумажки, крики восторга, крики гнева, крики отчаяния. Золотые монеты сыпались потоком на приставленную к подмосткам лестницу, служившую расчетным прилавком. Удивительно было наблюдать ту поспешность, с которой люди опорожняли толстые кошельки и карманы. Получившие квитанцию, победно размахивали ими над головой, и уходили пьяными от счастья. Те, кому не досталось, рвали на себе волосы.
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Пейроль с секретарями не знали, кого слушать. Началась групповая истерия. На последних клетушках паркет был испачкан кровью. Самая последняя неполная площадка под номером 942, та которая занимала всего два с половиной квадратных фута, была продана за двадцать восемь тысяч ливров, и Пейроль, с шумом захлопнув блокнот прокричал:
– Господа, торги закончены!
Наступила тишина. Новоиспеченные хозяева квадратов очумело взирали друг на друга, не веря своему счастью.
– Надо освободить помещение от людей, – понизив голос, сказал Гонзаго Пейролю. Но в этот момент из вестибюля в залу вошла еще одна группа. Это были приближенные к принцу аристократы, они здесь появились, чтобы его поприветствовать. Заметив, что у Гонзаго люди, они немного растерялись.
– Входите, входите же, господа! – обратился к вошедшим принцу. – Эти люди сейчас уйдут.
– Смелее, не робейте! – вставил Шаверни. – Они не прочь вам уступить свое приобретение за двойную цену! Ха – ха – ха…
– И еще продешевят! – дополнил Навай. – А – а! Привет, Ориоль!
– Так вот оказывается, где золотое дно! – произнес Ориоль, опустив голову в приветственном поклоне перед Гонзаго. Этот Ориоль был молодой подающий большие надежды откупщик.
Среди вновь прибывших выделялись Альберт и Таранн, – оба финансисты, прибывши из Германии в погоне за развлечениями в Париж барон Батиц, виконт де ла Фар, Монтобер, Носе, Жирон, – все великосветские повесы, все дальние родственники Неверов, или юридические поверенные в их делах. Всех их Гонзаго пригласил на семейный совет, который вскоре должен был состоятся в этой зале, тот самый совет, о котором говорил метрдотель, отдавая распоряжения мастерам.
– Как торги? – спросил Ориоль.
– Не ахти! – с холодком ответил Гонзаго.
– Ты слышал? – прошептал в своем углу Кокардас, утирая с лица пот, Паспуаль сказал:
– Он по – своему прав. Эти полоумные готовы были ему отдать все до последней нитки.
– Не поверю, чтобы вы, господин Гонзаго могли допустить промашку в делах! – Ориоль провоцировал принца на откровенность.
– Судите сами, я сдал последние квадраты по двадцать три тысячи ливров.
– В год?
– В неделю?
Вновь прибывшие смотрели на расчерченный мелом паркет, на покупателей, на принца, видимо соображая, не разыгрывают ли их. Но лица Гонзаго и Пейроля были серьезны.
– 23 000 ливров! – повторяли гости в крайнем изумлении.
– С этой цифры надо было начинать, – досадовал Гонзаго. – Всего на территории дворца и сада около тысячи таких отсеков. За сегодняшнее утро я мог бы выручить, чистоганом 23 000 000 ливров. На самом же деле получилось намного меньше.
– Но ведь это безумие!
– Именно, – хладнокровно согласился принц. – Массовый психоз на почве наживы. То ли еще будет! Вначале я сдал двор, потом вестибюль, лестницы и лестничные площадки, конюшни, каретные сараи, чердаки с мансардами, людские, – словом все. Сам я пока имею здесь спальню, но, право, подумываю, не перейти ли на время в гостиницу.
– Кузен, – оживился Шаверни. – Сегодня, если хочешь, я тебе сдам свою спальню.
– Чем меньше остается пригодный к найму площади, тем сильнее разгораются страсти у покупателей, – продолжал Гонзаго. – Похоже, больше ничего не осталось.
– Подумай хорошенько, кузен, – не унимался Шаверни. – Может быть вспомнишь о чем-нибудь еще, что можно продать.
При слове «продать» те, кому не повезло на торгах; подошли поближе.
– Нет. Ничего, – повторил принц, а потом прибавил: – Разве что…
– Разве что, что? – закричали со всех сторон.
– Разве что сдать конуру моего пса.
Группа пришедших позднее разразилась смехом, но покупатели по-прежнему оставались серьезными.
– Вы полагаете, я шучу? – пожал плечами Гонзаго. – Могу побиться об заклад, что если захочу, то получу за нее 10 000 экю.
– 30 000 ливров за собачью будку!
Смех разрастался.
Но вдруг из толпы, пройдя между хохотавшими громче остальных Навайем и Шаверни появилась неизвестная фигура. Это был горбун. Длинные спутанные волосы парика лежали на его неестественно вздернутых плечах. Высоким скрипучим голосом уродец заявил:
– Я покупаю собачью конуру за 30 000 ливров.
Глава 4. Щедрость Гонзаго
Несмотря на желание за столь непомерную цену на недельный срок приобрести собачью будку, (вот уж поистине безумное расточительство), горбатый наниматель отнюдь не казался безумцем. Живой пронзительный взгляд, орлиный нос, из – под гротескно взлохмаченных косм пробивался высокий лоб. Загадочная улыбка, с которой он взирал на окружающих, казалось, прикрывает затаенную в глубине натуры злость дьявола, – словом – настоящий горбун. Сам горб был крупным, располагался посредине спины и вздымался почти до затылка, отчего голова постоянно склонялась вперед, так что подбородок касался груди. У него были кривые, но совсем не тощие, как у большинства горбунов, ноги. Странный тип был безукоризненно одет: черный бархатистый кафтан, муслиновые жабо и манжеты сверкали белизной. Ко всему, он совершенно не смущался под многочисленными взглядами.
– Браво, Эзоп. Умница! – воскликнул Шаверни. – Из тебя, вижу, получится рисковый и ловкий биржевой маклер!
– Рисковый, – пожалуй, – на мгновение пронзив юношу взглядом, отозвался Эзоп, – но «ловкий» ли, – поживем – увидим, – его голосок дрожал, срывался, скрипел и трещал, как погремушка. Окружавшие вслед за Шаверни повторяли:
– Браво, Эзоп. Молодец!
Затаившиеся в оконном проеме Кокардас и Паспуаль, казалось, уже утратили способность удивляться. Однако гасконец спросил у нормандца.
– Мы прежде никогда не встречали этого горбунка, а?
– Да нет, как будто.
– Боже правый! Мне мерещится, что эти глаза я где-то видел.
Гонзаго тоже пристально изучал странного покупателя.
– Друг мой, – сказал он. – Здесь расплата наличными, вам это известно?
– А как же? Всенепременно! – охотно отозвался Эзоп, которого мы отныне так и будем называть.
Шаверни, по своему обыкновению слегка комикуя, вызвался при сделке исполнять роль поручителя со стороны покупателя. Эзоп извлек из кармана пухлый бумажник и, отсчитав из него 60 банкнот по 500 ливров, вручил их Пейролю. Все с любопытством пожирали глазами купюры, будто опасались, что они сейчас превратятся в сухие листья, – инфернальной казалась внешность того, кто их принес. Все сошло, однако благополучно. Ассигнации оказались настоящими.
– Попрошу квитанцию! – проскрипел Эзоп.
Пейроль, словно очнувшись, вручил ему расписку. Эзоп сложил ее вдвое и засунул в бумажник, в котором только что находились банкноты. Потом, удовлетворенно похлопав по нему ладонью, он многозначительно усмехнулся:
– Хороша сделка, не правда ли? До свидания, синьоры!
Почтительно поклонившись Гонзаго и компании, Эзоп направился к выходу. Толпа расступилась, давая ему дорогу. Оставшиеся все еще смеялись и обменивались шутками в адрес странного покупателя, но в то же время по зале, казалось, пронесся какой-то едва заметный холодок тревоги. Гонзаго задумался. Пейроль с официозной вежливостью, граничившей с хамством выпроваживал покупателей, которым предстояло ждать еще сутки начала действия недавно приобретенных лицензий. Окружавшие принца соратники машинально провожали взглядом толпу, освобождавшую помещение через ту самую дверь, в которой только что исчез загадочный наниматель собачьей будки.
– Господа! – обратился к соратникам принц. – Пока эту залу будут готовить к предстоящему семейному совету, прошу вас пройти за мной в мои апартаменты.
– Пошли! – сказал своему другу Кокардас. (Они все еще скрывались за оконными шторами.) – Сейчас, или никогда. Пошли!
– Как-то неловко, – ответил застенчивый нормандец.
– Не дрейфь! Я пойду первым.
И одной рукой увлекая за собой Паспуаля, а другой на ходу снимая шляпу, гасконец решительно направился вслед за Гонзаго.
– Черт возьми! – обрадовался первым увидевший их Шаверни. – Похоже, кузен решил нас сегодня изрядно поразвлечь. Смотрите, – новый маскарад! Горбун был великолепен. Но эти двое, – о – о, браво принц! Я в жизни не встречал более живописной пары головорезов!
Навай, Ориоль и все остальные образовали в арьергарде наших знакомых полукруг напоминавший эскорт зевак, идущих по пятам за чудотворцами.
– Не забывай об этикете! – нашептывал на ухо другу Паспуаль.
– Крапленый туз! – отозвался тот. – Неужели эти несчастные никогда не встречали двоих достойных уважения джентльменов.
– Этот высокий с усами просто бесподобен! – восхищался Навай.
– А мне больше нравится маленький, – возразил Ориоль.
– Интересно, что им здесь понадобилось. Ведь помещение уже все сдано, вплоть до собачьей будки, – рассуждал Носсе.
Наконец они настигли Гонзаго. Тот, увидев их, вздрогнул. Справившись с мимолетным малодушием, принц осведомился:
– Чего хотят эти храбрецы?
Гасконец поклонился принцу и окружению с благородной грацией, которой он прекрасно владел, (поклоны, реверансы, приветственные жестом являлись обязательным ритуалом, – азами фехтовальной науки, магистром которой Кокардас Младший являлся уже не один десяток лет); то же, и с не меньшим изяществом, проделал и брат Паспуаль. Затем, окинув взглядом компанию зубоскалящих расфуфыренных щеголей, мастер шпаги звонко отчеканил:
– Этот господин и я являемся старыми знакомыми его высочества принца. Мы пришли, чтобы засвидетельствовать ему наше почтение!
– А-ах! – вырвалось у Гонзаго.
– Однако, если монсиньор в настоящую минуту занят неотложными делами, – виртуозно исполнив еще один поклон, продолжал гасконец, – то мы придем в любое время, которое ему будет угодно нам назначить.
– Именно так, господа! – превозмогая застенчивость, поддержал друга Паспуаль. – Мы будем рады прийти в другой раз, если так угодно монсиньору.
Лихо отработав третий поклон, гасконец и нормандец внезапно выпрямились, расправили грудь и, сверкнув глазами, одновременно опустили руки на эфесы шпаг.
– Пейроль! – позвал Гонзаго.
Только что спровадивший последнего нанимателя управляющий поспешил к своему господину.
– Помнишь этих молодцов? – сказал Пейролю Гонзаго. – Твои люди, не так ли? Отныне они у нас на службе. Отведи их в твою контору. Пусть им там дадут хорошо поесть и выпить. Распорядись, чтобы их переодели во все новое. Пусть немного отдохнут и ждут моих распоряжений.
– О – о! Монсиньор! – воскликнул Кокардас.
– Покорнейше благодарим за вашу милость! – прибавил Паспуаль.
– В добрый час! Отправляйтесь! – приказал Гонзаго.
Пятясь, озираясь, отвешивая один за другим низкие поклоны, широко отводя в сторону замусоленные шляпы, которыми они в глубоких реверансах буквально мели пол, Кокардас Младший и брат Паспуаль удалились. Едва принц и его окружение исчезли из вида, гасконец выпрямился, расправил плечи и нахлобучил свою чудовищную шляпу. Подражая мэтру, то же проделал и брат Паспуаль. Идя за Пейролем, они с горделивым недоумением провожали взглядом попадавшихся навстречу рабочих и слуг, которые, завидев столь странную процессию, (еще бы, – ее возглавлял элегантный фактотум принца Гонзаго, а за ним по-хозяйски мерили шаг двое оборванцев с непомерно длинными шпагами), пугливо шарахались и жались по углам. Последовав долгими анфиладами, с расчерченным мелом паркетом, а кое-где пробираясь узкими, едва позволявшими марки протиснуться коридорчиками, так как окружающее пространство здесь уже было застроено крошечными деревянными кабинками, напоминающими пчелиные соты, они добрались наконец до конторы Пейроля. Здесь было просторно и светло. У левой стены стоял большой обеденный стол. Отдав распоряжения поварам и гардеробщикам, Пейроль покинул контору. Гасконца и нормандца пригласили к столу, и они набросились на еду и вино с жадностью, удивившей весь персонал.