– Подарки! А если эти подарки запоздают на неделю, то Хозрой сожжет наши пограничные села и города. Нет, государь, нечего тебе без нужды трогать готов. Лучше сосредоточь все свои силы на востоке, укрепи границу и сбрось эту постыдную дань персам. А после этого, – что же, – тогда, если пожелаешь, можешь воевать и с готами.
– Не слушай его, государь! – вскричал Велизарий. – Дай мне войско в тридцать тысяч, и головой ручаюсь, что Италия будет твоей.
– А я ручаюсь своей головой, что Велизарий не завоюет Италии не только с тридцатью, но и с сотней тысяч человек, потому что Велизарий – герой, но не великий полководец. Он был бы лучшим полководцем, если бы не был таким героем. Все битвы, которые он проиграл, были проиграны только из-за его геройства.
– Ну, о тебе этого нельзя сказать, – заметил Велизарий.
– Конечно, нельзя, потому что я не проиграл еще ни одного сражения: я не герой, но я великий полководец. Вот почему, если кто завоюет Италию, то это буду я, имея восемьдесят тысяч войска.
В эту минуту явился слуга и объявил, что Александр, которого император посылал в Равенну, возвратился и просит его принять.
– Скорее веди его, – с радостью вскричал император.
Вошел красивый молодой человек.
– Что же, Александр, ты приехал один? – спросил его император.
– Да, один, – ответил тот.
– Однако, судя по твоему последнему письму… Ну, в каком же положении находится государство готов?
– В очень затруднительном. Я писал тебе, что Амаласвинта решила отделаться от трех своих врагов – Балтов. Если бы убийство их не удалось, то ей было бы опасно оставаться в Равенне, и она просила, чтобы я доставил ее сюда, в Византию.
– Ну и что же? Удалось убийство?
– Удалось: трех герцогов уже нет. Но в Равенне распространился слух, что самый опасный из этих герцогов, Тулун, – которого одно время Теодорих думал назначить своим наследником, обойдя внука, – не убит, а только ранен. Готы с угрозами толпой окружили дворец, а регентша бежала ко мне на корабль. Я тотчас велел сняться с якоря. Но недалеко успели мы отъехать: нас нагнал граф Витихис и потребовал, чтобы королева возвратилась в Равенну. Так как, с одной стороны, знатные готы, по-видимому, не верят ее вине, а с другой, если бы она не согласилась возвратиться добровольно, то Витихис заставил бы ее, – то она возвратилась. Но перед отъездом написала тебе письмо и велела передать тебе этот ящик с подарками. Вот он.
– Это после, – сказал император. – Сначала расскажи, каково положение дел в Италии?
– Самое благоприятное для тебя. Слух об убийстве герцогов, о восстании готов и бегстве королевы быстро распространился по всей стране. Дело дошло до столкновения между римлянами и готами. В Риме патриоты собрались в сенате и решили призвать тебя на помощь. Только гениальный глава заговорщиков катакомб не поверил слухам и с невероятным усилием удержал римлян. А через час стало известно, что Амаласвинта возвратилась, и страна успокоилась. Впрочем, черный Тейя, командующий войсками в Риме, поклялся, что если хоть один волос падет с головы какого либо гота, то он сравняет Рим с землей. Но я сообщу тебе еще лучшую новость: не только среди римлян нашел я горячих сторонников, но и среди готов, и даже среди членов королевского дома.
– Что ты хочешь сказать? – с радостью вскричал император.
– Да, в Тускии живет очень богатый князь Теодагад, двоюродный брат Амаласвинты.
– Последний в роде Амалунгов, так ведь?
– Да, последний. Он и еще более Готелинда – умная, но злая жена его, гордая дочь Балтов, смертельно ненавидят королеву и предлагают свои услуги – подчинить тебе Италию. Вот письмо от них. Но прочти прежде письмо Амаласвинты; оно, кажется мне, очень важно.
Император вскрыл печать и начал читать.
– Прекрасно! – вскричал он, окончив чтение. – С этим письмом я держу Италию и государство готов в своих руках!
И быстрыми шагами он начал ходить по комнате, забывая кланяться кресту.
– Прекрасно! Она просит дать ей телохранителей. Конечно, конечно – я дам. Но не две тысячи, а много, гораздо больше, чем ей это понравится, и ты, Велизарий, поведешь их туда.
– Теперь рассмотри ее подарки. Там есть и портрет ее.
В эту минуту портьера слегка отдернулась и в отверстие просунулась незамеченная никем голова женщины. Император между тем открыл дорогую шкатулку, выбросил из нее драгоценности и вынул небольшой портрет со дна ее. Взглянув на него, он невольно вскрикнул от восторга: – Что за прелестная женщина! Какая величественность! Сейчас видно королевскую дочь, рожденную повелительницу!
Тут портьера отдернулась, и женщина вошла. Это была императрица Феодора. Ей было лет около сорока. Щеки и губы ее были подкрашены, брови начернены, – вообще приняты были все меры, чтобы поддержать увядающую красоту. Но и без этого она была бы еще прекрасна.
– Чему так радуется мой повелитель? – спросила она льстивым голосом, подойдя к императору. – Не могу ли и я разделить эту радость?
Все присутствующие бросились перед нею на землю, как перед императором. Юстиниан же вздрогнул и хотел спрятать портрет. Но не успел: императрица уже внимательно всматривалась в него.
– Мы восхищались, – ответил он в замешательстве, – чудной рамкой портрета.
– Ну, в рамке нет решительно ничего хорошего, – ответила с улыбкой Феодора. – Но лицо недурно. Королева готов, вероятно?
Посланный наклонил голову.
– Да, недурна. Только слишком груба, строга, неженственна. Но стоит ли заниматься женским портретом! Юстиниан, что же, решился ты?
– Почти. Я хотел только еще посоветоваться с тобою, – ответил император. – Господа, уйдите. Я посоветуюсь с императрицей. Завтра вы узнаете мое решение.
Оставшись наедине с женою, Юстиниан взял ее руку и нежно поцеловал.
«О, – подумала Феодора, – уж эта нежность недаром: ему что-то нужно. Надо быть осторожнее». И громко спросила:
– Так что же ты думаешь делать?
– Я почти решил уже послать в Италию Велизария с тридцатитысячным войском. Конечно, с такими незначительными силами он не покорит Италию. Но честь его будет задета, и он сделает все возможное, три четверти работы. А тогда я отзову его назад и сам поведу туда шестьдесят тысяч, да возьму еще Нарзеса с собою, шутя кончу остальную четверть работы и буду победителем.
– Хитро задумано, – отвечала императрица. – План прекрасен.
– Да, я решаюсь. Но… еще одно, – и он снова поцеловал руку жены.
«А, вот теперь», – подумала Феодора.
– Когда мы победим готов, что… что надо будет сделать с их королевой?
– Что с нею сделать? – спокойно ответила Теодора. – То же, что с лишенным трона королем вандалов. Она должна будет жить здесь, в Византии.
Юстиниан, с искренней радостью на этот раз, сжал маленькую ручку жены.
– Как я рад, что ты решаешь так справедливо.
– Даже более, – продолжала Феодора. – Она тем легче поддастся нам, чем более будет уверена в достойном приеме здесь. Поэтому я сама напишу ей радушное приглашение, предложу ей смотреть на меня, как на любящую сестру.
– Ты и не подозреваешь, – горячо вскричал Юстиниан, – как ты облегчишь этим нашу победу. Дочь Теодориха должна быть вполне привлечена на нашу сторону. Она сама должна ввести нас в Равенну. Но в таком случае нельзя сейчас посылать Велизария с войском туда: это может возбудить в ней подозрение. Велизарий должен быть только по близости, наготове. Пусть он держится у берегов Сицилии, под предлогом смут в Африке. Но кто же будет действовать в нашу пользу в Равенне?
– Префект Рима Цетег, умнейший человек в западной империи, друг моей молодости.
– Хорошо. Но он римлянин, и я не могу вполне довериться ему. Необходимо послать туда еще кого-нибудь из вполне преданных нам людей. Кого бы? Разве снова Александра?
– О, нет, – вскричала Феодора, – он слишком молод для подобного дела. Нет!
И она задумалась. Потом через несколько минут торжественно сказала:
– Юстиниан, чтобы доказать тебе, что я могу забыть личную ненависть, где этого требует благо государства, и где необходим подходящий человек, я сама предлагаю тебе своего врага, искусного дипломата – Петра, двоюродного брата Нарзеса. Пошли его.
– Феодора, – в восторге вскричал Юстиниан, обнимая ее. – Ты, действительно, послана мне самим Богом. Цетег – Петр – Велизарий! Варвары, вы погибли!
Глава 5
На следующее утро в комнату Феодоры вошел маленький горбатый человек лет сорока, с крайне неприятным, но умным лицом.
– Императрица, – со страхом заговорил он, низко кланяясь. – Что, если меня увидят здесь! Тогда в одну минуту погибнут ухищрения стольких лет.
– Никто не увидит тебя, Петр, – спокойно ответила императрица. – Единственный час в течение дня, когда, я обеспечена от неожиданных посещений императора, это часть его молитвы. Да продлит Господь его благочестие! Сегодня я не могу говорить с тобою, как обыкновенно, в церкви, где ты, сидя в темной исповедальне, будто бы исповедуешь меня: сегодня император потребует тебя до начала обедни, и ты должен быть заранее подготовлен.
– В чем дело? – спросил горбун.
– Петр, – медленно сказала Феодора, – наступил день вознаградить тебя за твою долголетнюю службу мне и сделать тебя великим человеком.
«Давно бы пора»! – подумал горбун.
– Но, прежде чем поручить тебе сегодняшнее дело, необходимо выяснить тебе наши отношения и напомнить о твоем прошлом, о начале нашей дружбы.
– К чему это? – недовольно заметил Петр.
– Непременно нужно, ты сам увидишь. Итак, начнем. Ты – двоюродный брат моего смертельного врага Нарзеса и был его сторонником, следовательно, и сам был моим врагом. Целые годы ты служил Нарзесу против меня. Мне повредило это мало, а сам выиграл еще меньше: оставался простым писарем и умирал с голоду. Но такая умная голова, как ты, сумеет себе помочь: ты начал подделывать, удваивать списки налогов императора, провинции платили двойные налоги, – одни шли Юстиниану, а другие – казначеям и тебе. Некоторое время все шло прекрасно. Но один новый, молодой казначей нашел более выгодным служить мне, чем делиться с тобою. Он сделал вид, что согласен, взял список, подделанный тобою, и принес его мне.
– Негодяй, – пробормотал Петр.
– Да, это было дурно, – усмехнулась Феодора. – С этим списком я могла в одну минуту уничтожить своего хромого врага. Но я пожертвовала короткой местью ради продолжительного успеха: я позвала тебя и предложила – умереть или служить мне. Ты выбрал последнее, и вот с тех пор в глазах света – мы смертельные враги, а втайне – друзья. Ты выдаешь мне все планы Нарзеса, а я щедро плачу тебе. Ты стал богат.
– О, пустяки, – вставил горбун.
– Молчи, неблагодарный! Ты очень богат. Об этом знает мой казначей.
– Ну хорошо, я богат, но не имею звания, почестей. Мои школьные товарищи, Цетег в Риме, Прокопий в Византии…
– Терпение! С нынешнего дня ты будешь быстро подниматься по служебной лестнице почестей. Слушай: завтра ты отправишься, как императорский посол, в Равенну.
– Как императорский посол! – радостно вскричал Петр.
– Да, благодаря мне. Но слушай. Юстиниан поручит тебе уничтожить государство готов, проложить Велизарию путь в Италию. Это ты исполнишь. Но кроме того, он даст тебе еще одно, особенно важное в его глазах, поручение: во что бы то ни стало спасти дочь Теодориха из рук ее врагов и привезти сюда, в Византию. Вот мое письмо к ней, в котором я приглашаю ее к себе, как сестру.
– Хорошо, – сказал Петр, – я привезу ее тотчас сюда. Феодора вскочила с места.
– Ни в каком случае, Петр, – воскликнула она, – потому-то и посылаю я тебя, что она не должна приехать в Византию: она должна умереть.
Пораженный Петр выронил из рук письмо.
– О императрица, – прошептал он: – убийство!
– Молчи, – возразила Феодора, и глаза ее мрачно сверкнули. – Она должна умереть.
– Но почему? За что?
– За что? Хорошо, я скажу это тебе: знай, – и она дико схватила его за руку и прошептала на ухо: Юстиниан начинает любить ее.
– Феодора! – вскричал горбун: – но ведь он ни разу не видел ее!
– Он видел ее портрет.
– Но ведь ты никогда еще не имела соперницы!
– Вот и забочусь о том, чтобы ее не было.
– Но ты так прекрасна!
– Она моложе меня.
– Ты так умна, ты его поверенная, он сообщает тебе самые затаенные свои мысли.
– Вот это и тяготит его. И… заметь: Амаласвинта – дочь короля, кровная королева! А я – дочь содержателя цирка. А Юстиниан, – как это ни смешно – надев царскую мантию, забыл о том, что он сам сын пастуха, и бредит королевской кровью. С этим бредом его я не могу бороться. Изо всех женщин в мире я никого не боюсь, кроме этой дочери короля.
И она гневно сжала маленькую руку в кулак.
– Берегись, Юстиниан! Этими глазами, этими руками Феодора заставляла повиноваться львов и тигров!.. Одним словом, Амаласвинта умрет.
– Хорошо, – ответил Петр. – Но не от моей руки. У тебя много кровожадных слуг. Посылай их. Я – человек слова.
– Нет, милый, ты, именно ты, мой враг, сделаешь это, потому что преданных мне людей обязательно заподозрят.
– Феодора, – забывшись, сказал Петр: – но если будет умерщвлена дочь Теодориха, королева по праву рождения…
– А, несчастный! И ты тоже ослеплен этой королевой! Слушай, Петр: в тот день, когда получится весть о смерти Амаласвинты, ты будешь римским сенатором.
Глаза старика блеснули. Но трусость или совесть одержали верх.
– Нет, – решительно ответил он: – лучше я покину двор и оставлю все надежды.
– Но ты умрешь, несчастный, – с гневом вскричала императрица. – О, воображаешь ли ты, что теперь свободен и в безопасности, что я сожгла тогда фальшивые документы? О глупец! Да ведь сгорели не те. Вот смотри, – твоя жизнь все еще в моих руках.
И она вынула из стола почку пожелтевших документов. При виде их Петр в ужасе опустился на колени.
– Приказывай, – прошептал он, – я все исполню.
– То-то же! – ответила Теодора. – Подними мое письмо к Амаласвинте и помни: звание патриция – если она умрет. Пытка и смерть – если она останется жива. Теперь уходи.
Глава 6
Задумчиво сидел Цетег в своем кабинете с письмом в руках. Письмо снова было от Юлия. Вот что писал юноша:
«Цетегу, префекту, Юлий Монтан.
Твой холодный ответ на сообщение о моем новом счастье сильно огорчил меня сначала, но затем еще более возвысил это счастье, хотя ты этого не мог ни предвидеть, ни желать. Страдание, причиненное тобою, вскоре сменилось состраданием к. тебе. Горе человеку, который так богато одарен умом и так беден добротою сердца! Горе человеку, который не способен испытать готовность на жертвы любви к ближнему, который не знает сострадания! Горе тебе, не знающему лучшего в мире!
Прости, что я говорю так свободно, как никогда не говорил с тобою. Но твое „лекарство“ действительно смыло с меня последние следы юношества, сделало меня вполне зрелым, хотя не в том смысле, как ты надеялся: оно подвергло мою дружбу тяжелому испытанию, но, благодаря Богу, эта дружба не только не уничтожилась, но еще более укрепилась в этом испытании.
Слушай и удивляйся, что вышло из всех твоих планов.
Как ни тяжело было мне твое письмо, но, привыкший к послушанию, я в тот же день отправился искать Валерия. И скоро нашел: он уже бросил торговлю и живет в прекрасной вилле за городом. Он отнесся ко мне замечательно дружелюбно и тотчас пригласил прожить несколько времени в него на даче. Его дочь… да, ты предсказал верно: красота ее сильно поразила меня. Но еще больше подействовало на меня величие души, которое я открывал в ней с каждым днем. И особенно привлекла меня в ней та двойственность, которая проходит через всю ее жизнь. Ты ведь знаешь историю их семейства: мать Валерии, женщина очень набожная, посвятила ее с самого детства на служение Богу, – отдала в монастырь, где девушка должна была провести всю свою жизнь. Однако отец ее, более язычник, чем христианин, после смерти своей жены взял дочь обратно, пожертвовав в монастырь огромную сумму на постройку церкви. Но Валерия думает, что небо не берет мертвого золота вместо живой человеческой души. Она считает себя связанной обетом и думает о нем постоянно, хотя не с любовью, а со страхом, потому что она – вполне старого, языческого мира, истинная дочь своего отца. Отец ее заметил зарождающуюся во мне привязанность и, видимо, был доволен. Валерия тоже относилась ко мне очень дружелюбно. Проходили дни. Мое чувство крепло, и я был уверен, что Валерия согласится выйти за меня. Несколько раз я собирался просить ее руки. Но какое-то смутное чувство не допускало меня высказаться. Мне казалось, что я причиню этим зло кому-то другому. Я считал себя недостойным ее или непредназначенным ей судьбою, – и молчал. Один раз она была особенно прекрасна. Я не мог совладать с собой и начал уже говорить… как вдруг меня подавила мысль: „Ты совершаешь грабежи. Тотила!“ – невольно вскричал я из глубины души и стал глубоко корить себя, что из-за нового счастья я почти забыл своего друга, брата. „Нет, – подумал я, – твое пророчество не должно исполниться, – эта любовь не должна отдалить меня от друга“. И в тот же день я отправился в город к Тотиле и пригласил его на дачу. Я, конечно, много говорил ему о Валерии, но о своей любви к ней, не знаю сам – почему, умолчал: пусть, думал я, он сам все увидит и догадается.