Григорий Орлов тоже узнал генерала. Он закусил губу и вздрогнул всем телом. Но в следующее же мгновение он еще высокомернее выпрямился и с презрительной, насмешливой улыбкой посмотрел на дерзновенного, который некогда осмелился мечтать о недосягаемом счастье и которого он победил и настолько унизил, что даже сам совершенно позабыл о нем.
Несколько мгновений Екатерина Алексеевна молчала, глядя в глаза Потемкина; казалось, что она не находила слов, чтобы поблагодарить войска за приветствие… Женщина, казалось, взяла верх над государыней и она кротко и смущенно склонила голову пред генералом, который своей мужественною красотою и силой возбудил в ее сердце воспоминание о недавно прошедших мечтах.
– Привет вам, мои храбрые воины! – сказала она затем, силою воли побеждая свое волнение, – я хотела видеть вас такими, как вы бились с турками… Ваши знамена будут всегда занимать почетное место среди других знамен, а ваши одежды должны остаться вам и вашим детям как память о ваших геройских подвигах. Завтра вам выдадут новую экипировку, сегодня же будьте моими гостями и выпейте за здоровье своей благодарной вам императрицы. Помяните также и павших за родину товарищей!
Она проговорила это горячо и быстро и, в то время как солдаты выражали ей криком свою благодарность, она снова обернулась к Потемкину, который все время не спускал с нее своего горящего взора.
– Я особенно рада тому, – сказала государыня, – что это именно вы, генерал, привели на родину эти храбрые полки. Я вас не забыла, я знала, что вы были предназначены к тому, чтобы сослужить мне и государству великую службу Мои ожидания оправдались… Вы сражались на поле битвы и заслужили громкую славу; теперь вы будете служить здесь на родине! Я назначаю вас, Григорий Александрович, своим генерал-адъютантом, – продолжала она громким голосом и с ударением.
Из уст Потемкина вырвался радостный крик. Он подъехал близко к императрице и схватил ее руку, не дожидаясь, чтобы она последнюю протянула ему, затем быстро отогнул манжету ее перчатки и долгим и горячим поцелуем прижался к ее нежной руке. Тотчас же волна горячей крови залила лицо Екатерины Алексеевны.
Григорий Григорьевич Орлов побледнел, услышав слова императрицы… Его глаза вспыхнули яростью и гневом; он вздрогнул так сильно, что его лошадь взвилась на дыбы; затем с тихим угрожающим криком он схватил руку императрицы, как бы желая оттолкнуть ее от Потемкина.
Екатерина Алексеевна повернула лошадь; ее глаза тоже сверкали гневом, но спокойно, с выражением царственного величия, она холодно сказала:
– Вы слышали мой приказ, князь Григорий Григорьевич. Примите меры к тому, чтобы генерал Потемкин был сейчас же внесен в списки моих генерал-адъютантов, сообразно его заслугам! А вы, Григорий Александрович, представьтесь великому князю, который будет рад протянуть руку храброму и верному слуге своей матери!
Орлов заскрежетал зубами.
Потемкин чисто по-военному приподнял пред Орловым свою шляпу. На мгновение взгляды обоих мужчин скрестились, как клинки шпаг, владельцы которых трепещут желанием поразить смертельным ударом сердце противника.
Орлов только слегка кивнул головой, Потемкин же повернулся к великому князю и, сняв шляпу, низко поклонился ему, почти касаясь спины своей лошади.
Павел Петрович удивленно и вопросительно посмотрел на него, как бы желая составить себе представление об этом новом лице, которого он совершенно не помнил, затем, исполняя приказание матери, он протянул руку Потемкину, который, еще раз склонившись пред великим князем, почтительно прикоснулся к ней.
– Следуйте за мной, Григорий Александрович! – сказала императрица, направляя свою лошадь вдоль линии войск. – Вы теперь несете службу лично при мне!
Григорий Григорьевич Орлов не покинул своего места рядом с императрицей, Потемкин же следовал на некотором расстоянии за великим князем. Но, несмотря на это, в глазах молодого генерала сверкала уверенность в полной победе, между тем как Орлов был мрачен и тяжело дышал.
С приветливой улыбкой здоровалась императрица с отдельными отрядами геройских полков, которые провожали ее громкими криками, радуясь тому, что они так щедро награждены в лице своего генерала.
Императрица, наконец, подъехала к казачьему полку; она приветствовала движением руки солдат, но даже не взглянула на воинственные фигуры героев… Казалось, она вся ушла в свои собственные мысли.
Но Григорий Григорьевич Орлов вдруг вздрогнул, как бы охваченный безумным страхом; он побледнел как мертвец, быстрым движением отдернул лошадь и широко раскрытыми глазами смотрел на то место, где стоял в страхе Емельян Пугачев.
– Что это такое? – тихо прошептал он, глядя на казака. – Разве мертвые воскресают?
Он приостановился и посмотрел на своего брата Алексея. Последний тоже был бледен как смерть и быстро подъехал к нему.
– Видел ты казака? – спросил Григорий Григорьевич.
– Да, – ответил Алексей Григорьевич дрожащим голосом. – Какая удивительная игра природы! Я поклялся бы, что пред нами Петр Федорович, если бы только я не знал, что он умер и не может воскреснуть! – сказал он содрогаясь.
– Разузнай, кто это такой! – распорядился Григорий Григорьевич. – Мы должны знать это. Человек с таким лицом опасен… Или, быть может, полезен, – сказал он совсем тихо, и холодная улыбка заиграла на его губах.
Он увидел, как императрица подозвала к себе Потемкина и стала громко расспрашивать его о подвигах казаков во время турецкой войны.
– И этот дерзкий воображает, что ему принадлежит будущее, так как я был слишком великодушен и не уничтожил его прежде? – прошептал Григорий Григорьевич Орлов. – Но нет, счастливая случайность дает мне в руки средство доказать неблагодарной, что ее трон может пошатнуться и пасть, если его не будет поддерживать рука Орлова.
Он снова подъехал к императрице, которая в это время уже достигла конца вернувшихся из Турции войск. Потемкин отдал честь и снова поехал позади великого князя. Многие из свиты подъезжали к нему и здоровались с ним с видом старых знакомых, хотя он не мог припомнить, видел ли он их, когда-либо раньше.
Яркий луч царской милости создал целую массу друзей генералу, который в течение долгого времени жил вдали от двора. Все несколько сдерживалась, боясь гнева Григория Орлова, но все же старались быть внимательными к так внезапно выдвинувшемуся новому любимцу, хотя делали это так, чтобы не вызвать неудовольствия Орлова, на блестящую звезду которого сегодня легла первая легкая тень.
Екатерина Алексеевна медленно ехала вдоль фронта солдат.
Великий князь в это время оживленно разговаривал с принцессой Вильгельминой, остроумие которой заставляло весело смеяться в большинстве случаев серьезного и склонного к меланхолии Павла Петровича. Он во время разговора часто обращался к графу Разумовскому, который, наконец, поехал рядом с ним и принял участие в веселой болтовне, раздававшейся совершенно близко от задумчиво и молчаливо ехавшей впереди императрицы.
Рядом с Преображенским полком стоял Смоленский полк, пришедший на парад из Шлиссельбурга. Первым взводом этого полка, радостно приветствовавшего императрицу, командовал молодой подпоручик. У него была стройная и вместе с тем сильная фигура; его бледное лицо с мягкими юношескими чертами отличалось красотой и вместе с тем поражало своим бесконечно грустным выражением, тогда как в больших глазах юного офицера сверкали отвага и мужество. В то время как императрица подъезжала к его полку, Мирович надел на кончик своей шпаги какую-то бумагу и, салютуя Екатерине Алексеевн, опустил оружие, но затем снова так высоко поднял его, что всем была видна надетая на шпагу бумага.
Государыня удивленно остановила лошадь и спросила:
– Что это значить? Что ты хочешь? Возьми у него бумагу, Григорий Григорьевич!
Орлов подъехал к самому фронту и снял бумагу со шпаги офицера.
– Кто ты такой? – спросила императрица с удивлением и интересом, глядя в оригинальное, оживленное внутренним волнением лицо молодого офицера.
– Я – подпоручик Смоленского полка Василий Мирович, ваше императорское величество, – ответил он.
– Это я вижу, – сказала императрица с легким нетерпением, в то время как Орлов просматривал бумагу. – Что это за письмо?
– Просьба о помиловании, ваше императорское величество! – ответил офицер, пристально и скорее угрожающе, чем умоляюще, глядя на императрицу своими темными глазами.
– О каком помиловании можешь ты просить, если носишь форму и командуешь моими храбрыми солдатами Смоленского полка? – сказала Екатерина Алексеевна.
– Несмотря на это, ваше императорское величество, – ответил Мирович, – я прошу о помиловании, но не за самого себя; я прошу простить вину моего предка, который был полковником в Украине и обладал огромными имениями…
Но тут его прервал Орлов, который уже прочел бумагу и гневно смотрел на молодого человека.
– Этот предок, – сказал Григорий Григорьевич, – был изменником вместе с Мазепой, перешедшим на сторону шведского короля и поднявшим оружие против императора Петра Великого!
– Он погиб в битве, ваше императорское величество, – сказал Мирович, – и смертью искупил свою вину, но все его имения были конфискованы и его дети остались нищими… Но ведь ни его дети, ни его внуки не были виноваты в его преступлении. Я, ваше императорское величество, все время борюсь с бедностью, которая мешает мне жить, а между тем я чувствую в себе силу своей службой вам, ваше императорское величество, загладить преступление своего предка и молю свою великую государыню снова возвести меня на ту высоту, с которой нас свергнул мой предок… Вся моя жизнь будет принадлежать вам, ваше императорское величество, если только вы окажете мне милость, которая будет совершенно справедлива и угодна самому Богу. Уверенный тон молодого человека, казалось, уязвил императрицу, и она холодно сказала:
– Справедливость требовала наказания изменника; полною несправедливостью по отношению ко всем верным подданным было бы награждение его потомка, который хотя и не несет на себе никакой вины, но, тем не менее, и не обладает никакими заслугами. Богатство и слава находятся на конце шпаги моих офицеров; быть может, и у Смоленского полка будет возможность сразиться с врагом родины и тогда ты, Мирович, постарайся своими подвигами заслужить мою милость. Верных и храбрых солдат всегда ожидает богатая награда. Я не могу изменять решения своего великого предшественника, вполне справедливо поступившего с изменником, который, к твоему несчастью, был твоим предком.
– Этот офицер должен быть сейчас же арестован, ваше императорское величество, – сказал Григорий Григорьевич Орлов, разрывая бумагу на мелкие куски, – он должен быть примерно наказан, так как не имеет права таким образом останавливать вас, ваше императорское величество!
– Нет, Григорий Григорьевич, – сказала императрица, – я этого не хочу… Никакое наказание не может постигнуть русского воина за то, что он искал милости у своей императрицы, хотя бы даже она и не исполнила его просьбы.
Громкое «ура» солдат было ответом на слова императрицы.
Мирович, бледный как смерть, едва владея собой, вернулся на свое место пред ротой.
Императрица проехала дальше и ласково здоровалась со всеми гвардейскими полками.
Парад был скоро окончен. Екатерина Алексеевна подъехала к карете ландграфини Гессенской и несколько времени разговаривала с нею и принцессами; она представила им своего нового генерал-адъютанта Потемкина, причем дала самый лестный отзыв о нем. Григорий Орлов при этом сделал вид, что не слышал этого, и это еще более возбудило внимание всего двора.
Затем Екатерина Алексеевна еще раз выехала на средину площади, еще раз отдали ей честь войска, снова заиграли фанфара и весь царский поезд, имея во главе императрицу, двинулся по дороге к Петербургу.
Народ тогда двинулся на площадь, здоровался с солдатами, предлагал им всевозможные напитки и кушанья и по всему месту парада разлились веселье, шутки и смех. Офицеры дали на несколько часов отдых солдатам, так как императрица любила, чтобы ее парады всегда заканчивались народными праздниками. Оживление и кипучая жизнь царили около лагеря до самого захода солнца, когда раздались сигналы и солдаты должны были возвратиться к своим полкам.
Глава 3
Во время блестящего военного парада на равнине, простиравшейся к Петербургу, столица почти опустела. В ней исчезло многолюдство, которое в причудливом смешении простых русских костюмов с утонченной европейской роскошью оживляло широкие набережные Невы и более узкие улицы внутри города. Чуть ли не все население хлынуло за город, чтобы посмотреть на императрицу, на ее двор и войска и с, величайшим удовольствием принять участие в народном гулянье, которое должно было начаться после смотра.
Хотя Петербургу тогдашнего времени недоставало того необычайного, подавляющего своей колоссальностью великолепия, которое создалось впоследствии благодаря гениальному художественному вкусу Александра Благословенного и преодолевшей все преграды самодержавной воле императора Николая, однако резиденция Екатерины Второй была уже далеко не такова, как во время царствования императрицы Елизаветы Петровны. Правда, старинная крепость с Петропавловским собором по-прежнему возвышалась своими мрачными стенами и бастионами на своем островке. Но вся окрестность уже свидетельствовала об энергичном господстве повелительницы, которая стремилась с неутомимым успехом и блестящим усердием продолжать в русском государстве дело Петра Первого и успела наложить отпечаток своих стремлений на внешний вид своей столицы. Все казенные здания, окружавшие старинную крепость, и мосты, которые вели к ней, были расширены, как и императорские дворцы, выстроенные на противоположном берегу широкой реки против Петропавловской крепости. К старому Зимнему дворцу примыкал соединенный с ним крытым ходом павильон, названный императрицей своим Эрмитажем. Здесь несметные богатства соединились с самым утонченным вкусом для дивного украшения комнат, куда повелительница необъятного государства, приобретавшего все больше веса среди европейских держав, уединялась, чтобы изучать проблемы великой политики или в легкой, непринужденной беседе с гостями отдыхать от трудов и забот правления.
Сады, окружавшие императорские дворцы, были расширены и улучшены, но главным украшением города служила обширная набережная Невы, представлявшая во времена императрицы Елизаветы Петровны только странное смешение хижин, пустырей и гордых, роскошных зданий; теперь же на ней возвышался ряд роскошных дворцов. Все чаще и чаще стали переселяться государственные сановники из своих провинциальных усадеб в Петербург, ставили средоточием власти и блеска, и в угоду императрице вырастал дворец за дворцом, соперничая в величине и пышности с прочими на берегу красивой, многоводной реки. Хотя эта широкая набережная была еще не вымощена и не соответствовала современным понятиям о бульваре в обширной столице, зато в пестром разнообразии роскошных карет, запряженных четверками и шестерками лошадей, с лакеями в разноцветных ливреях, со скороходами в шляпах с перьями, с пажами и шталмейстерами, было несравненно больше пышности и блеска, чем в наше время с его более простыми вкусами.