– Тебя в этом случае задевает персонально личность полковника Страгника? Кстати, при латинском написании его фамилии ее можно прочитать и как «стражник». Так что здесь он на месте, руководство его действиями довольно. Но вот недоволен Николай Валерьевич. Есть на то веские причины?
– Нет, я безотносительно личности. Хотя возможно использование конкретной личности в каких-то определенных действиях, направленных сугубо против спецназа ГРУ. Некая межведомственная возня, в которой мы можем оказаться крайними. Стоит такой вариант рассматривать, Виктор Сергеевич?
Плешивый пожал плечами. При общей ширине его плеч со стороны казалось, что майор размахивается, желая кого-то ударить.
– У нас нет конкретных данных, кроме ошибки, которая могла бы оказаться значительной и даже значимой. Но это тем более должно мобилизовать нас на выполнение задания. Несмотря на все происки недоброжелателей с фамилиями вертухаев[5]. Хотя полностью отметать свои ощущения тоже не стоит. И потому в общении будем проявлять осторожность.
– Кажется, командир, у тебя конкретная дорога просматривалась, – напомнил капитан Никодимов. – С одной стороны и с другой…
Майор, соглашаясь, наклонил голову на крепкой шее.
– Еще не дорога, а, как у нас в России положено, направление. Наши внутренние русофилы и либерасты говорят, вездеходы придуманы русскими для того только, чтобы не строить дороги, хотя сами ни одной дороги не построили. Значит, и мы, как люди русские, обязаны уметь двигаться без дороги, ориентируясь по направлениям. Это и будет наш путь. По сути дела, нам придется идти на ощупь.
– А конкретно?
– А если конкретно, то следует оправдать перед местными спецслужбами и перед охраной Писателя мое появление в пределах его дома.
– Хорошая мысль. Но такое оправдание – это что? Если мы «уберем» все же его, это значит, что ты оправдался? Так? – Юрий Владимирович не понимал, что предлагает майор.
– Примерно так… Если вы «уберете» его…
– То есть? – капитан требовал конкретики. – Объясняй, если начал…
– Я хочу запросить в Москве все данные на Писателя. Нашу картотеку, чтобы было без «биологически-активных добавок» ФСБ. Полную подноготную, если возможно, с психологическим портретом. Обязательно должно быть что-то такое, на что его можно зацепить. Он не вел праведной жизни. Воровал там, скорее всего, ворует и здесь. От дурных привычек избавиться трудно.
– Что конкретно нужно? – спросил капитан. – Я участвовал в охоте за ним еще во времена, когда Писатель жил в Грозном. Помнится, в две тысячи втором году. Я тогда только начинал службу. Получил взвод под командование, и пришлось «подчищать» дела предыдущего погибшего командира взвода. Напрямую против Писателя работали. И я внимательно изучал досье. Что-то в памяти сохранилось, хотя, конечно, немного.
Во времена, когда Писатель жил в Чечне, когда он был одним из идеологов отделения Чечни от России, майор Плешивый еще не работал со своими нынешними подчиненными. И каждый из них в те времена был занят своим делом. Капитан Никодимов тогда, наверное, в лейтенантах ходил. А старший лейтенант Щетинкин вообще, судя по датам, тогда только в училище спецназа поступил и не представлял еще, что ему предстоит, и слыхом ни о каком Писателе не слыхивал.
– Я тоже за ним охотился. Правда, без досье. И было это на три года позже. Я пытался не допустить его уход за границу. Но сил было мало. Я со своим взводом отряд Писателя встретил в засаде. Многих положили, но часть прорвалась к границе. В том числе и сам Писатель. А досье нужно обширное, отражающее все, что можно добыть. Чтобы я имел возможность выбора.
Капитан Никодимов пожал плечами.
– Так в чем проблема? Запроси. Думаю, пришлют. Вопрос серьезный.
– Осторожность, про которую я говорил… Я не отметаю до конца предположения Николая Валерьевича. Не уверен, но могу допустить промахи в работе помощников Страгника не простым неумением работать, а конкретной направленностью против спецназа ГРУ. Мне нужно сделать это так, чтобы материалы не попали в руки полковника Страгника и чтобы он не знал, что я задумал, иначе могут опять появиться какие-то обстоятельства, которые мы втроем предвидеть просто не можем. Не очень верю я полковнику. Надо свои пути искать через военную разведку.
– Резидентура? – спросил Никодимов.
– Да.
– Есть выход на резидента?
– Откуда? Кто мне даст такой выход.
– Тогда о чем говорить?
– Говорить стоит о том, как сделать так, чтобы резидент сам вышел на меня. Пусть даже не лично. Пусть даже с какой-то оказией, через своих помощников. Но – вышел.
– Да, наверное, это единственный вариант, который нам позволят осуществить, – согласился капитан. – Карты перед нами в полном объеме никто раскрывать не будет, но информацию могут передать. Только как отправить запрос?
– Проще простого, – вмешался в разговор старший лейтенант Щетинкин. – Просто позвонить. Открытым текстом, но без подробностей.
– Слишком большой риск. Это вариант возможного провала резидента. По крайней мере, в Москве это могут расценить именно так и сразу откажут, без раздумий. А нам надо, чтобы они подумали. К тому же я не уверен, что у местных спецслужб еще нет номеров наших телефонов. Наши трубки проверяли на таможне без нашего присутствия. Могли определить номера, хотя тогда необходимости в этом не было, но тем не менее. Эта страна традиционно не входит в число дружественных России, и ко всем к нам пристальное внимание, я бы даже сказал, враждебное. Трубки могут прослушивать. Надо думать, как можно осуществить запрос. Всем думать надо. Может, что и надумаем.
– Извини, командир, но я так и не понял главного, – стоял на своем капитан Никодимов. – Что тебе даст даже самое полное досье?
– Я разве не объяснил? Мне нужна зацепка, с которой я могу прийти к Писателю. Любая, чтобы иметь возможность хоть шантажировать, хоть предупреждать. Даже предупреждать об угрозе… Любая зацепка. И убьют Писателя… Убьете, то есть Писателя, у меня на глазах и в присутствии других людей. Но так, чтобы в этот момент с ним рядом был я. Тогда будет оправдание моим прогулкам рядом с его домом – я искал контактов с ним по делу. И уже не будет подозрения, что я готовил на него покушение. Можно даже ранить меня, просто за компанию. А еще кого-то убить, из его людей. Я не сильно обижусь, если рана будет несерьезной. Юрий Владимирович у нас стреляет так, что может просто по касательной меня задеть. Его и попрошу…
– Возможно, это вариант, – согласился Никодимов. – Честно говоря, я из прошлого досье мало какие мелочи помню, но, кажется, были там моменты, связанные с адатом. У Писателя есть «кровники». Их он опасается, наверное, больше, чем российского суда, который уже вынес ему заочный приговор. Давайте будем соображать. А что касается выстрела, то я однажды уже держал Писателя на прицеле «винтореза». Но тогда не было уверенности, что это именно он. Не хотелось убивать другого, непричастного к делу, и я не стал стрелять. Теперь я в него выстрелю без сомнений и обещаю, что не промахнусь. Давайте соображать…
– Будем соображать, – согласился майор.
– Но я попробую хоть что-нибудь вспомнить…
Глава вторая
Чечня. 2002 год
Ветер дул северный, тягучий, степной, леденящий лицо и шею. Снег активно таял и пропитывал воздух влагой. Однако температура воздуха временами была еще минусовой, и ветер приносил холод.
Но земля на дороге – густой жирный чернозем – днем была вязкой и цепко хваталась за лодыжки, мешая ходьбе. Приходилось идти не по дороге, а по полю, по густой траве, местами достающей до пояса. Но трава росла так густо, и столько лет уже никто не прикасался к ней косилкой, что она успела переплестись и перепутаться стеблями, и порой приходилось «с боем» продираться через нее. Но даже такое передвижение было более скоростным, чем передвижение по грязной и разбитой грузовиками дороге. Обычно по ней вполне можно передвигаться, пропустив впереди себя танковую колонну. Но здесь танковая колонна не проходила, а только грузовики оставили колею и многочисленные ямы.
Ночью, в зависимости от погоды, дорогой идти было можно. Но только тогда, когда основательно подмораживало. А это случалось, в основном, во второй половине ночи. А в первую половину, когда грязь не успела еще схватиться, как цементом, отрицательными температурами, приходилось идти по траве.
В ногах чувствовалась вялость.
– Привал! – объявил лейтенант Никодимов и перевел дыхание. Маршрут утомлял даже его, что уж о солдатах говорить. Но они терпели, как и сам командир взвода. И привалу все были рады. Обычный привал – пятнадцать минут отдыха. Но если просто так упадешь на сырую еще и прохладную землю, разбросаешь руки в стороны и будешь думать, что отдыхаешь, ты не отдохнешь. Лучше уж потратить лишнюю минуту, сбросить рюкзак, снять бронежилет, и только тогда, подыскав себе место посуше или где трава погуще, свалиться и руки с ногами раскинуть крестом.
Командир взвода, как обычно, оказался в середине круга. Он не ложился, хотя тоже на землю сел и посматривал на небо. Взвод находился уже третьи сутки на марше. А в первые сутки, в самом начале движения, когда вот так же расположились отдыхать, в небе внезапно появилось звено из двух вертолетов МИ-8. Вертолеты летели в стороне, но взвод, должно быть, был замечен, потому что, совершив разворот, вертолеты вернулись и пролетели над ними. Сначала Юрий Владимирович не отреагировал на возвращение ракетоносцев. И только потом, когда вертушки совершили еще один круг и снова стали к ним приближаться, лейтенант заметил, как одновременно опустились носы того и другого вертолета. Так бывает, когда ракетоносцы идут в атаку. Их, видимо, приняли за банду, прячущуюся в траве. Офицер и двадцать три солдата с ним расположились тесным кругом, и хватило бы пары НУРСов, чтобы взвод перестал существовать. И, растеряйся лейтенант, быть бы беде. Однако Никодимов принял единственно верное решение. Отличить армейское подразделение от банды сверху было сложно. И те и другие носят камуфляж. Знаков различия сверху не видно. Оружие у всех практически одинаковое. А случаи расстрела авиацией своих же уже были известны и многократно обсуждались. Единственное, что могло отличить взвод, от банды, это строй. И лейтенант дал резкую команду:
– Взвод! В две шеренги становись! Быстро! Быстро!
После утомительного участка пути вставать никому не хотелось. Тем не менее резкий голос командира был отмечен всеми. Хотя необходимость построения не всем была понятна. Тем не менее команду выполнили быстро. Сам Никодимов повернулся в сторону вертолетов и хорошо увидел, как ведущий звена качнул крыльями, а потом лег на разворот.
Беда миновала…
* * *
Путь был долгий и, по возможности, предельно скрытный. Если вышли в середине дня и сначала, на контролируемой территории, двигались открыто и даже часть пути проехали на машине, пока водитель не отказался ехать дальше из-за грязи, то по территории, где в отсутствие федеральных сил еще хозяйничали банды, продвигались только ночью. И чем ближе была конечная точка маршрута, тем старательнее прятались, завидев издали грузовик или «уазик», пусть даже и военный. По здешней дороге проезжали только грузовики и «уазики». Ни одной другой машине справиться с вязким черноземом было невозможно. Да и зачем нужно было другим машинам выезжать на эту дорогу, если не так далеко существовала другая, идущая параллельно, с нормальным покрытием, которое когда-то даже асфальтом называлось. Впрочем, асфальт не всем был по душе или, скорее, по необходимости. Однажды на рассвете, незадолго до того, как должна была прозвучать общая команда к отдыху, взвод увидел, как буксует в грязи хваленый японец «Тойота Ленд Крузер». Машина мощная, но слишком оборотистая, и высокие обороты колеса закапывают ее в грязь и сажают на обе оси. И всякие электронные помощники и хитрые муфты дифференциалов оказываются не в состоянии что-либо сделать. За «Ленд Крузером» лейтенант Никодимов наблюдал в бинокль. Водитель и двое пассажиров поочередно орудовали одной на всех лопатой, пытаясь прокопать колею, чтобы сдвинуть внедорожник с места. Еще один пассажир в грязь не выбирался, сидел на заднем сиденье. Должно быть, чувствовал себя слишком значимой персоной, чтобы грязь месить. Все четверо были чеченцами. Бинокль не давал возможность хорошенько разглядеть автомобиль, но командиру взвода показалось, что машина бронированная. Только у бронированной машины стекла имеют, если посмотреть со стороны, затемненную кайму – технологическая неизбежность, выдающая класс машины и класс ее владельца. Не каждому достается бронированный внедорожник, стоимость которого в пять раз превышает стоимость оригинальной машины.
Никодимов, на всякий случай, записал номер внедорожника. Хотя Чечня и хотела считать себя самостоятельным государством, номера госрегистрации чеченцы использовали российские, если вообще ставили на машины номера. Кончилось дело тем, что один из пассажиров ушел по грязной дороге в обратную сторону. Наверное, в село за трактором. Карта местности показала, что до села двенадцать километров. Ждать, когда внедорожник вытащат, лейтенант не хотел, хотя солдаты с удовольствием отдыхали в то время, когда командир взвода производил наблюдение. Отдыхали они не зря. Командир решил, что хорошо отдохнули.
– Набрались сил? Ну и отлично. Головы не поднимать, ползком разрываем дистанцию с дорогой. Подняться можно будет только за ближайшим холмом. Вперед!
Ползти пришлось больше двух часов. Никодимов не знал, есть ли в машине бинокль. Но, если бинокль есть и если кто-то пожелает просто поглазеть по сторонам, он может заметить взвод, идущий в рост. И потому лейтенант предпочел иной способ отдаления от дороги. Впрочем, на занятиях и солдатам, и командиру взвода вместе с ними иногда приходилось ползать и дольше и преодолевать большие расстояния. И потому нагрузка никому не показалась чрезмерной. Зато благополучно ушли от возможного наблюдения за собой. А «засветка» в маршруте, тем более в самом его конце, разумеется не желательна. Но все закончилось благополучно. И только к девяти часам утра взводу удалось устроиться на отдых. Выставили, как обычно, трех часовых с разных сторон. Но обычным было не то, что часовых было трое, а то, что выставляли их с каждой стороны, откуда возможен был подход к месту отдыха взвода. Чаще выставляли четверых. В этот раз повезло, одну сторону перекрывала река. Хотя, наверное, в летнее время года это была не река, а речушка, почти ручей. Но в период активного таяния снегов в предгорьях вода в русле поднимается значительно, бурлила, набирала скорость и мощь. В такую речку никто соваться не пожелает. Человеческие ноги не смогут удержаться в этом потоке даже в том случае, если здесь не глубоко.
Но четвертый часовой все же тоже был. Он находился в самом лагере и отвечал за подъем сменной группы. Когда выставляли по четыре часовых на внешнем периметре, в лагере находился пятый часовой. Держать, как полагается в карауле, «бодрствующую смену» лейтенант не стал из-за малочисленности своей группы. Двадцать три человека, помимо самого лейтенанта. Во взводе числились еще шестеро солдат. Но они попали в плен еще до прихода во взвод лейтенанта Никодимова, тогда, когда погиб в бою предыдущий командир взвода. И сейчас взвод вместе с новым командиром отправился к своим товарищам на выручку.
Вообще-то найти попавших в плен солдат бывало обычно сложно. Только через продолжительное время что-то удавалось выяснить. Однако в этот раз, когда все шестеро оказались в одном месте, сами бандиты поторопились заработать на пленниках. Письма идут долго, и потому они позвонили солдатским матерям. Условие было одно и категоричное. Срок – два месяца. Если за это время за солдат не заплатят небольшой по тогдашним меркам выкуп по миллиону рублей за каждого, все они будут расстреляны. Если заплатят за пятерых, а за одного не смогут, все равно расстреляны будут все шестеро.