– Она здесь?! Поймали?
– Княгиню любили все, – сказала игуменья, глядя на него. – Еще когда она супругой Василия оставалась. Много доброго она для монастыря нашего сделала. И с сестрами завсегда была милостива. Великий же князь бесплоден оказался. Где это видано, чтобы за двадцать лет супружества ни разу жена не понесла? На другой женился – так опять за четыре года ни разу! То, что Соломония в конце все же тяжелой оказалась, то есть чудо великое, милость небесная. И мальчик у нее явился крепкий, здоровый.
– И где он? Где, говори! – потребовал Басарга.
– Когда Ленка Глинская своего мальчика явила, все мы поняли, что старшему Васильевичу не жить, – ответила старуха. – Изведет его литвинка. Ради воцарения своего выкидыша изведет. Дабы невинную душу спасти, мы сына Соломонии мертвым объявили. Она ведь из рода Сабуровых, потомок мурзы Чета. Вот к татарским своим родичам, в Крым, его княгиня и отправила. Туда, куда приспешникам Ленкиным не добраться[8]. Я же здесь могилу обманную блюла. Не корысти ради – во спасение наследника стола русского. Сестре Софии, когда на смертном одре та лежала, поклялась никому тайны сей не открывать. Ибо жить царевич мог, лишь пока его за мертвого почитают. А службы заупокойной мы по нему не стояли, то ты верно заметил, боярин. Сего греха ничем не оправдать. То уже не ложь во спасение, то порча и извод получится.
– Мертва давно Елена Глинская, матушка. Уже и имя ее подзабывать в народе начали, – сказал настоятельнице Басарга. – Некого бояться.
– Ленка мертва, а сторонники ее и клятва моя остались, – покачала головой старуха. – Не нужно никому знать о старшем Васильевиче. От сохранности тайны сей жизнь его зависит.
Софоний повернулся к настоятельнице спиной, наклонился к самому уху Басарги:
– Там могила разрыта на дворе. Не ровен час, заметит кто. А что государь по делу сему решит, неведомо. Может статься, он сию тайну пуще прежнего хранить пожелает?
– Ты прав, могилу нужно закопать и плиту вернуть на место, – согласился боярин Леонтьев. – Пойду распоряжусь. Холопы на воротах более не нужны, пусть займутся.
Слуги новому поручению только обрадовались. Все же ловить в воротах монастыря его игуменью – не самая лучшая работа. Не дай Бог прихожане узнают – побьют обязательно. А как не узнают, если инокиню прилюдно хватать придется?
Посему к земляным работам четверка вернулась с охотой, под присмотром Басарги ссыпая чуть влажную глину обратно в яму и послойно ее утаптывая – чтобы по весне талая вода к колоде не просочилась. К сумеркам с заметанием следов они уже почти управились, когда со стороны ворот внезапно послышался истошный вопль:
– Тата-а-а-ар-ры-ы-ы!!!
– Степняки? Откуда? – недоуменно вскинул голову подьячий. – Мы же в Суздале!
Однако крики ужаса, конское ржание, злой хохот и громкие стоны умирающих никакого сомнения не оставляли – на обитель напали разбойники. Оставаться на открытом месте, имея из оружия только лопаты и по сабле на каждого – это была верная смерть.
– В трапезную! – коротко приказал Басарга, выдернул клинок и первым побежал вдоль стены Покровского храма.
Отсюда было видно, как темные всадники в стеганых халатах азартно рубят разбегающихся прихожан и послушниц. Татар было довольно много, десятка три, не менее, – а потому помочь несчастным боярин Леонтьев был не в силах. Дай Бог самому с холопами уцелеть…
Маленький отряд заметили – трое всадников провернули к ним. Первый опустил пику, метясь в Басаргу, но в последний миг Тришка-Платошка, завопив, швырнул в него лопату, и степняк, отклонившись, промахнулся. Басарга своего шанса не упустил – сделал выпад, загоняя саблю татарину в живот, выдернул, крутанулся и рубанул по ноге другого татя, спасая самого Тришку от смертельного укола.
– Ах ты, тварь! – Третий татарин полосонул боярина Леонтьева поперек спины. Если бы не совет Софония носить, не снимая, броню – лежать Басарге дальше на холодном снегу в луже крови. А так – только зипуна испорченного лишился, а татя холопы вчетвером сбили с седла и молниеносно закололи.
– За мной, скорее! – Басарга перебежал двор, влетел на крыльцо трапезной, заскочил в распахнутую дверь, остановился: – Закрывай!!!
Вместе со слугами он захлопнул тяжелые створки, в тусклом свете масляных светильников накинул поперечный брус. Пока мужчины возились, в коридоре послышался топот – к дверям бежали несколько татар, уже успевших ворваться в дом. Причем все были с щитами. Хорошо хоть, без копий, только с саблями.
– Откуда вы только беретесь? – зло выдохнул Басарга, отбивая саблю первого и пиная его щит ногою в нижний край. Верхний край от толчка пошел вперед, и боярин тут же нанес укол в открывшееся лицо. Сбоку налетел другой басурманин – но кто-то из холопов ловко сплющил ему на щите умбон, дробя пальцы, и подьячий добил вопящего от боли врага, нырнул вниз, широким взмахом подрубая ноги, тут же резко выпрямился и кинулся вперед. По телу шаркнули сразу два клинка, окончательно раздирая зипун, но Басарга прорвался врагам за спины, уколол одного, другого. Кто-то попытался повернуться к нему – и холопы тут же раздробили бедолаге затылок, двое других продолжили отбиваться от слуг, придвигаясь к стене, пытаясь прижаться к ней. Боярин Леонтьев успел подрезать загривок одному, второму в щит всадили кирки холопы, отдернули…
Снаружи загрохотали выстрелы, от двери полетела щепа. Разбойники, оказавшись на удивление хорошо снаряженными, дробили пищальными выстрелами запорный брус и створки над подпятниками, пули рикошетили от пола и стен, выбивая кирпичную крошку. Стало ясно, что вскоре дверь упадет и воины окажутся в тесном коридоре впятером против толпы разбойников. Причем сильно рискуют оказаться к тому моменту раненными из-за беспорядочно летящего внутрь дроба.
– Щиты забирайте, и отходим, – приказал Басарга. – Ввосьмером шансов больше…
Холопы вслед за ним добежали до церкви, захлопнули двери. Здесь, по сравнению с коридором, было светло: чуть не перед каждым образом горел светильник, а перед иными стояло по нескольку ярких восковых свечей. Матушка-игуменья стояла на коленях, истово молясь. Бояре стояли чуть в отдалении, не решаясь оставить пойманную с поличным изменницу одну.
– Что там? – с тревогой спросил Тимофей Заболоцкий.
– Татары, – кратко выдохнул Басарга, показывая окровавленную саблю. – Напротив двери не стойте. Могут из пищали сквозь створки пальнуть.
Боярин будто в воду смотрел: не прошло и четверти часа, как снаружи послышался грохот. Дверь задрожала, с хрустом отбросила кованые пластины петель, на которых была подвешена, и повалилась в сторону. В храм вкатилось белое облако порохового дыма, из которого, словно бесы, выскакивали воины в стеганых халатах и лохматых меховых шапках, с круглыми щитами и кривыми саблями.
Клинки скрестились, церковь наполнилась звоном стали.
Басарга отвел направленный в голову укол, рубанул сам, попав по ловко подставленнному щиту, нырнул, кольнул в ноги, на этот раз промахнувшись, откатился, едва не пропустив удар по шее, вскочил и… Не обнаружил противника.
Громко крича: «Аллах акбар!» – татары убегали по коридору.
– Что за бесовство басурманское? – в недоумении огляделся боярин Илья. – Я токмо во вкус войти успел!
– Спужались, что ли? – разделил его удивление могучий Тимофей Заболоцкий. – Так их вроде как втрое супротив нашего было…
– Басарга! – громко окликнул подьячего Софоний. – Игуменья!
Старушка-настоятельница лежала у алтаря, и из груди у нее торчали сразу три трехперых татарских стрелы.
– Сдается мне, друже, все еще хуже, нежели мы надеялись, – перекрестился над погибшей боярин Зорин. – Похоже, Никола Салос изо Пскова не из беспокойства за государя приходил, а с угрозами. Блаженного ведь даже царь тронуть не посмеет, сказывать может все, что заблагорассудится.
– Ты это о чем, Софоний? – не понял его Тимофей Заболоцкий.
– Ныне так выходит, друже, – ответил московский боярин, – что о наличии у государя нашего старшего брата, живого и здорового, мы знаем в точности. А вот где он, кто его укрывает, что заговорщики замысливают, нам неведомо. И расспросить о том уже некого, ибо единственную свидетельницу у нас на глазах татары порешили. Не обрадуется таким вестям государь наш Иоанн Васильевич. Ох не обрадуется…
Война школ
За окном многоэтажки царил непроглядный мрак. В домах напротив светились лишь редкие отдельные кухоньки и комнатки, да фонари во дворе горели с экономным промежутком в один на три отключенных. Шесть утра. Для Москвы – поздний-поздний вечер, когда праздные горожане, наконец-то угомонившись, все же укладываются спать, а горожане работящие еще досматривают последние сны перед торжествующим звоном будильника.
Именно в этот час Женю Леонтьева и посещали его, к счастью редкие, «вещие» сны, практически неизменно завершающиеся смертоубийством. И обратно в постель молодому человеку после этого, понятно, уже не хотелось.
– Держи, – поставила перед ним полную кружку Катерина. – Дерябнем по кофейку, раз уж подъем у нас случился. Заметь, кстати, до чего удобно иметь квартирантку вроде меня. И совет умный завсегда дам, и завтраком накормлю, и посуду помою. Так что давай решайся, бухгалтер. С тебя – жратва и койка, с меня – информация. Заметано?
– Кота в мешке продаешь, – покачал головой Женя. Хотя от кофе, конечно, не отказался. – Сперва скажи, чего там тебя осенило? Тогда и подумаем.
– Хочешь скачать интеллектуальную собственность на халяву?
– Могу не скачивать, – пожал плечами Леонтьев и кивнул в сторону коридора: – Выход там.
– Ты шантажист!
– Нет. Всего лишь бывалый бухгалтер. Не люблю платить за воздух.
– Не жмоться! Тебя-то ведь шлепнуть могут!
– Тебя тоже, – ухмыльнулся Женя. – Забыла, что мы теперь в одной лодке? Так что давай колись. Или дальше будем каждый за себя.
– Ну ты вымогатель… – почесала кулаком нос девушка. – Ты ведь все равно не поймешь половины того, что рассказываю!
– А ты попробуй!
– Да я пытаюсь… Только не знаю толком, с чего начать. По уму ведь надо, чтобы с самого начала. Да только тогда разговор на несколько лет растянется… Ладно, попробую провести укороченный курс для смертников. Значится, так… В справочнике для нищих, почему-то называемом учебником, все реформаторы прошлого обычно описываются как дегенераты, творящие невесть что. Хотя на самом деле многие из них построили то, на что у современных политиков мозгов не хватает. Иезуиты, например, придумали и активно пользовали оружие, которое нынешние правители тупо не замечают.
– Интересно, какое? – прихлебнул кофе молодой человек.
– Образование… – мило улыбнулась девушка. – Вот ты, например, знаешь, что в Средние века христианам категорически запрещалось-то читать Библию? Нет? В постановлении Собора в Безье от тысяча двести сорок шестого года Библию запрещено иметь и мирянам, и священникам, причем даже на латыни, а за попытку ее перевести можно было загреметь на каторгу. Православным, кстати, читать ее тоже воспрещается. Любое толкование слова Божьего допускалось только священниками. Суть же Реформации заключалась в том, что священникам в этом праве отказывалось. Лютеране провозгласили долгом каждого христианина самому прочитать слово Божие. И что это значит?
– Что? – переспросил Женя.
– Чтобы прочитать Библию самому, человек должен быть грамотным, бухгалтер! – провозгласила Катя. – Протестантство, по сути своей, одним из религиозных требований выставляло обязательную грамотность. Ты понимаешь, что это означает? Поголовная грамотность всего населения! Когда тебя учили, что промышленная революция стала следствием развития каких-то там экономических сил, – это полное фуфло. Она стала следствием всеобщей грамотности на протяжении нескольких поколений. И центром революции оказалась Англия. Именно та страна, где протестантство стало госрелигией. А католическая Испания, например, при всей своей развитости очутилась в пролете. Если ты посмотришь на уровень развития науки в странах Средневековья, то сразу заметишь, что ее уровень четко соответствует количеству протестантов в обществе. Чем их больше, тем раньше развивается промышленность и наука.
– Только при чем тут Россия?
– Подожди, давай по порядку, – попросила девушка. – Итак, Реформация в Европе побеждала. В немалой степени благодаря широкому доступу к образованию. И в Римской курии все это отлично понимали. Поэтому создаваемый новый орден затачивается четко и конкретно как действенное оружие борьбы с инакомыслием и инструмент для завоевания власти во всем мире. Иезуиты, само собой, и травили, и убивали, и обманывали, и воровали. Но главным было не это. Этот орден создавался как система для промывания мозгов у покоряемых народов.
– Как интересно! – хмыкнул Леонтьев. – И многим «промыли»?
– Испытательным полигоном для ордена иезуитов стала Польша, – продолжила свой рассказ Катерина. – К концу шестнадцатого века католичество в ней практически умерло, в протестантство ударились и стар и млад, начиная от крестьян с ремесленниками и заканчивая магнатами и королевским сыном. Апофеозом катастрофы стал переход в лютеранство киевского епископа Николая, так что катиться дальше было уже некуда… Вот туда-то воинов новорожденного ордена на боевое крещение и кинули. Через двадцать лет католичество в Польше возродилось и расцвело столь пышным цветом, что ляхи по сей день остаются чуть не самыми ярыми католиками на планете, а православные иерархи пришли к иезуитам на поклон и согласились на позорную унию, по прозвищу Брестская. Всего двадцать лет! Одного поколения не прошло, а иезуиты по факту завоевали целую страну, которую по сей день используют как главный русофобский таран.
– Черт! – Женя поморщился, пожал плечами. – Проверить не могу, придется поверить на слово. И как же они это сделали? С помощью колдовства?
– Проповеди, пышные богослужения, общедоступные больницы, но самое главное – бесплатные гимназии, университеты и школы. Школы с высочайшим уровнем преподавания, в которые мог поступить любой желающий, школы с высочайшим уровнем веротерпимости. Они принимали к себе хоть протестантов, хоть православных, хоть даже язычников и не требовали менять веры.
– Как это? – не поверил своим ушам молодой человек.
– А зачем? Иезуиты первыми сообразили, что ласковое слово эффективнее угрозы. Проведя несколько лет в школах, насквозь пропитанных католичеством, изучая науки, пропитанные католичеством, участвуя в религиозных диспутах, в которых неизменно побеждали католики, ученики в большинстве не только сами обращались в папскую веру, но убеждали в такой необходимости своих родственников. По свидетельству современников, порою поляки и литовцы принимали крещение целыми селениями, отказываясь и от лютеранства, и от православия. А вот теперь вернемся к нашим баранам.
– Надеюсь, ты намекаешь не на меня?
– Увы, в этот раз больше всех опростоволосилась я, – поморщилась девушка. – Меня слишком заворожил убрус, и я думала только о нем, забыв про главное оружие иезуитов. Про школы! Тебя пытались убить из-за таинственной школы возрастом в сотни лет, верно? Каждый раз, когда мы пытались поймать ее за хвост, выяснялось, что в эпоху иезуитов монастыри с этими школами уничтожались, верно? Но ведь это могло происходить вовсе не потому, что орден гонялся-то за убрусом. Иезуиты от него, конечно, не отказались бы. Но главным был вовсе не он. Орден пытался захватить Российскую империю. Чужие школы мешали ему привлекать учеников в свои. И он пытался эти школы уничтожить. Это была война, настоящая. Только война не ружей, пушек и копий, а война школ. Война, в которой сама императрица выступала на стороне завоевателей. И судя по тому, что мы все еще не католики, в этой войне победили именно мы.