У того из ушей текла кровь, и по его мутнеющим глазам Саша понял, что через мгновение все будет кончено.
– Кто вас послал к Муромову?
Последовало еще несколько конвульсивных движений, и из горла упавшего мужчины хлынула кровь.
– Бесполезно, – услышал Никитин позади себя. – Он упал практически вниз головой. Непонятно, как еще столько жил.
За спиной Саши стояла женщина лет тридцати.
– Я врач, – посмотрев на мужчину, объяснила она.
В бедре помощника депутата Семкина торчал черный дротик от игры дартс.
Оперативники сидели в квартире Муромова. На фоне неунывающего историка их вид вполне подходил под определение «депрессия». Старик, которого всего несколько минут назад едва не лишили жизни, обещал помочь им чем только сможет.
А операм было из-за чего переживать. Из реально существующих действующих лиц этой страшной и непонятной истории лишь двое могли пояснить хоть что-то. Гражданин, которого только что отвезла в морг местная труповозка, и Муромов.
Если быть до конца откровенным, то Никитин не ставил ни на одного из них как на лиц, могущих определить ключевое направление расследования. Настолько нелепой была связь между ними и убийствами.
Одно было ясно наверняка. Едва Черников посетил Муромова, как над жизнью старика нависла смертельная опасность. Восемьдесят лет он не думал о том, что помрет, будучи задавленным собственной подушкой. Всего лишь одно появление старшего оперуполномоченного Черникова, продолжавшееся полчаса, едва не поставило крест на его мемуарах.
Если только за Сергеем не следили, что, впрочем, маловероятно, то организатором покушения на Муромова вполне можно было считать самого старика. Только его связь с кем-то после отъезда Черникова могла подтолкнуть неизвестного злодея к решительным действиям.
– Кому же я звонил? – Старик напрягал память, тужась, как в уборной. – Нет, ребята. Разрази меня гром, если вру, но я не звонил никому. После отъезда Сереги я соснул с полчасика и сел за мемуары. За пятую главу. Она называется «Выжить, чтобы жить». В ней будет описана моя трагическая судьба во времена чистки. Понимаете, в конце тридцать шестого года…
– Я прочту, – пообещал Никитин и потер пальцами лоб. – Значит, вы не звонили?
– Слово доктора наук.
– Верю, – неуверенно заключил Никитин, глядя, как сей доктор наук заливает в рот, как в воронку, треть стакана сорокадвухградусного «Дербента». – Ну, а вам-то звонили?
Муромов крякнул как подстреленный чирок, поставил стакан на прикроватную тумбочку, с разочарованием уставился на Александра и заявил:
– Обижаешь. Мне звонят каждый день! Товарищи по партии, те, кого еще сохранила жизнь, консультанты по написанию мемуаров, ну и просто знакомые.
Никитин с Черниковым переглянулись.
– Хорошо. Тогда давайте вспомним, кто вам звонил вчера. Начнем с того, кто был первым после отъезда Сергея.
– Пожалуйста. Где-то в пять вечера звонила медсестра. Она живет неподалеку. Старая знакомая моей покойной супруги, поэтому ежедневно справляется о моем самочувствии.
– Дальше, – поощрил его Черников.
– Около семи позвонил Сташевич.
– Кто есть Сташевич? – по-военному поинтересовался Никитин.
– Выпускник Оксфордского университета, поляк по национальности, мой хороший знакомый. Помогает в написании истории возникновения огнестрельного оружия.
– Принято, – согласился Сергей. – Вспоминаем дальше.
Старик наморщил лоб, и без того перепаханный долгими годами, и Никитину подумалось, что если дед не может вспомнить, с кем он вчера разговаривал по телефону, то как он может писать в своих мемуарах про дела минувшие, которые начались чертову уйму лет назад? Судя по трудам Волкогонова и академика Поляка, разложенным по письменному столу, старик Муромов вспоминал не совсем своими мозгами. Мемуаристы – сложный народ. Они как в той песне: «Все, что было не со мной, помню». Брежнев писал, что спас солдата во время шторма. Оказалось, что это солдат его спас. И так далее. А вот принимали ли вчера но-шпу – не помнят. Бывает. Но про такое вспоминать не стоит, это – не героическое прошлое, а карма.
– Дед! – Черникову надоело смотреть на кошмарную маску напряжения, застывшую на лице Муромова. Что ты сидишь, как Кутузов в Филях? Пробки вышибло, что ли? Кто тебе после оксфордского поляка звонил?
Пенсионер хлопнул себя по лбу.
– Ну, конечно! Вспомнил! Витольд Шостак!
– Кто такой Витольд Шостак? – стоически продолжал допрос Никитин.
– Ученик мой. Я тогда в медицинском институте историю на кафедре преподавал, а он был моим лучшим студентом! И как я мог забыть?..
Вертикальные морщины воспоминаний сменились горизонтальными, признаком досады.
– Где работает Шостак?
Старик открыл было рот, но вдруг в комнате раздалась оглушительная трель телефонного звонка. От неожиданности Черников вздрогнул, взглянул на Никитина, пробормотал что-то невнятное и полез в карман за сигаретами.
– Да! – заорал в трубку Муромов. – Здравствуй-здравствуй! Слушай, у меня такая неприятность сегодня вышла! Кто-то меня задушить хотел, а потом этот человек упал вниз, когда полиция приехала!
Все это старик успел произнести на одном дыхании, так что времени у Никитина было ровно столько, чтобы рывком дотянуться до телефона и обрушить на рычаги свою ладонь.
– Кто звонит?! – рявкнул Черников, роняя сигарету изо рта.
– Да Витольд и звонил! – заверещал пенсионер. – Я как раз вам трубку хотел отдать!
– Кто такой этот Шостак, черт меня подери?!
– Главврач ЦПЛ! Центральной психиатрической лечебницы! Самый способный и старательный мой ученик!
Никитин побелел.
– Сергей, срочно вниз. Пусть труп этого помощника везут не в морг, а в реанимационную палату первой попавшейся поликлиники! У входа поставить опера в гражданке, пусть отслеживает все контакты. Врачам настрого запретить передачу какой-либо информации. Бегом!
Не успела за Черниковым захлопнуться входная дверь, Никитин присел около кровати Муромова, отодвинул в сторону бутылку коньяка и проговорил:
– Я хочу знать все про камни вашего деда. Скажите, кому вы могли о них рассказывать совсем недавно? Я имею в виду ничтожный период в истории, которую вы изучаете, – около года или двух лет назад. Не забывайте, что вы мой должник.
Глава 8
Некоторое время в квартире Муромова царила гробовая тишина, прерываемая лишь звяканьем горлышка бутылки о край рюмки. Доктор наук, растроганный собственными воспоминаниями, подливал себе коньяка.
– Это все? – прервал молчание Никитин, услышал утвердительный ответ, повернулся к Сергею и приказал: – Квартиру под контроль. Пусть в ней постоянно находятся и меняют один другого Игорь и Михаил. Или нет… Поставьте сюда до вечера участкового.
Черников посмотрел на бутылку, содержимое которой стремительно уменьшалось, поднял глаза на Муромова, встал, подошел к окну и спросил:
– Что такое метагексоэпам?
– Что такое метагексоэпам?
Старик искренне изумился.
– Понятия не имею. Насколько хватает моего образования, это набор несовместимых друг с другом названий.
Стукнули двери. Это оперативники доставили на этаж одного из участковых, закончившего опрашивать граждан по факту падения неустановленного мужчины. Пора было возвращаться в отдел и забыть про доктора наук Муромова. Если этот свидетель и понадобится, то не скоро и не по существенному вопросу. Во всяком случае, интереса для сотрудников отдела по раскрытию убийств он больше не представлял.
В управлении их ждало сразу два сюрприза.
Мишка выяснил, что Степной – кличка вора в законе Степенко Ивана Максимовича. Ему шестьдесят восемь лет. Но самым ценным в информации, полученной Саморуковым, оказался вот какой факт. В 1978 году Степной был отслежен и задержан харьковскими инспекторами уголовного розыска по подозрению в краже личного имущества из квартиры местного ювелира. В списке похищенного числились какие-то шубы, дубленки и две тысячи наличными.
Естественно, что в заявлении ни слова не говорилось о каких-то бриллиантах. Но это не главное. Важен уже тот факт, что кража в Харькове – не вымысел. А что касается заявления… По тем временам ювелир, написавший его, мог запросто подвести себя под вышку.
Но у сыщиков была своя информация. Они «грузили» потерпевшего именно на алмазы. Очевидно, инспектора перестарались с этим, потому что ювелир через пять дней забрал заявление.
Он заявил:
«Шубы я нашел, случайно вспомнил, что дядьке в Киев их отправил на реставрацию. Ничего у меня не похищено, произошла ошибка, и пошли вы все к такой-то матери».
Последнее, естественно, было домыслом Саморукова, но делу это не помешало, так как стало совершенно ясно, что именно Степенко совершил ту квартирную кражу. Еще было понятно, что Степной, когда его манежили два месяца харьковские разыскники, не сдал местонахождения бриллиантов. Теперь не нужно быть дураком, чтобы не понять третье. Камней в известном месте Степной не нашел. Какой-то ловкач разыскал их быстрее, чем он. Что за события сейчас происходят? Камни возвращаются к тому человеку, который похитил их в далеком прошлом? Где алмазы? У Степного? Значит, с ним и незваный гость Вирта, судя по всему.
Второй сюрприз сделал Стариков, подав Никитину ответ коллег из МУРа.
В восемьдесят втором году Тимофей Макеев был передан из московской психиатрической больницы. Его забрал доктор Шостак.
У реанимационной палаты городской клинической больницы сидел на стуле молодой оперуполномоченный уголовного розыска Максим Залесский. Мало того, что у него дел по горло на территории, так его еще отправили непонятно зачем стеречь какого-то не до конца разбившегося жульмана. Упал, видите ли, откуда-то. Ну и черт бы с ним!
Но начальник уголовки после разговора с кем-то из ГУВД сказал:
– Едешь, садишься, стережешь. Как только кто-либо начинает проявлять к известной палате или неизвестному пациенту чересчур излишнее внимание, мгновенно связываешься по рации с райотделом и предпринимаешь все меры к задержанию подозрительных лиц.
Длинно сказал, да и раздраженно.
На второй час несения службы перед Максимом Залесским появился представительный мужчина в костюме.
– Здравствуйте. Я из областного УВД. В каком состоянии пациент?
– Лежит.
– Контакты были?
– Нет. Я никуда не отлучаюсь.
– А через окно палаты? Я же просил, чтобы оно тоже было под наблюдением!
Максим растерянно пожал плечами.
– Пойдемте в палату. – Строгости прибывшего начальства не было предела.
Едва Максим успел прикрыть за собой дверь, как сотрудник областного УВД резко развернулся, схватился за воротник рубашки опера и рывком переместил его к кушетке с больным. В лоб Максима уперся холодный прибор для бесшумной стрельбы.
Выстрела Залесский уже не слышал.
Не теряя времени, неизвестный мужчина поднес пистолет к голове помощника депутата Семкина, опутанного проводами и умершего несколько часов назад. Пистолет трижды кашлянул.
В тот момент, когда на кафельном полу скакала последняя, четвертая гильза, мужчина аккуратно положил «вальтер» на грудь бедолаги, убитого дважды за один день, и вышел из палаты.
– Ломать этого козла без разговоров! – с присвистом бормотал вполголоса Черников, взбираясь на восьмой этаж, к квартире Шостака.
По неписаным оперским правилам, один идет пешком, второй поднимается на лифте.
Группа захвата во главе со Стариковым, состоящая из четырех бойцов СОБРа, уже наизнанку выворачивала психлечебницу на предмет обнаружения ее руководителя. Вторая – Никитин и Черников – прибыла на квартиру главврача. Последние события породили острую необходимость поговорить с Витольдом Шостаком. Потолковать не просто так, а после его задержания с последующим арестом. Никитин уже нисколько не сомневался в причастности Шостака к покушению на убийство Муромова и, в связи с этим, к смерти помощника депутата Семкина. Непонятным, едва различимым сквозь года курсивом пролегла связь между главврачом ЦПЛ, событиями давно минувших дней и последней недели.
Черников прибыл на этаж всего на пару секунд позже.
– Запыхался, что ли? – Никитин с улыбкой смотрел на опера.
Вот дверь, за которой, вероятно, находится человек, могущий дать ответы на многие вопросы. Оценив ее беглыми взглядами, сыщики поняли, что термины «ломать» или «выбивать» несовместимы с качеством этой двери. Во-первых, она была металлическая, во-вторых, двойная. Вбить ее внутрь квартиры можно было только бульдозером.
Никитин посмотрел на коллегу и полез в нагрудный карман пиджака.
– Килограмм гексогена с собой? – поинтересовался Сергей.
Ни слова не говоря, Никитин стал рассматривать отмычки, он искал подходящую. Через пять минут ему удалось открыть оба замка.
– Если он был в квартире, то уже давно ушел, – пробормотал Черников.
– Да как удрать с восьмого этажа? Резиновый он, что ли?
– В домах такого типа лоджии спарены! Он просто перелез в соседнюю квартиру и вышел из другого подъезда! Ему теперь на все наплевать.
Стараясь не мешать друг другу и оставаться на глазах, опера обошли все жилые и прочие помещения пятикомнатной квартиры врача. Они проверяли шкафы, заглядывали под диваны и кровать, но понимали, что опоздали. Обе лоджии и балкон, все форточки на окнах были заперты изнутри.
Витольд Шостак, может быть, и кудесник психиатрии, но он не Дэвид Копперфильд, чтобы исчезать через стены. В том, что они опоздали, а не пришли рано, говорили разбросанные по всей квартире вещи, бумаги и еще не остывший корпус монитора компьютера. Шостак настолько ясно понимал нависшую над ним опасность, что забыл даже свои золотые часы на комоде. Судя по всему, он наспех собрал самое необходимое и исчез.
Шостак уехал, убежал, растворился в воздухе, испарился!..
Уже было не важно, как он это сделал. Главное, теперь Шостак знал, что его ищут. Он не сомневался в том, что ему грозила беда, а потому будет осторожен, как рысь. Теперь все нужно начинать сначала.
С одной только разницей.
Теперь Никитин знал, кого нужно искать.
Глава 9
Они сидели в креслах просторного зала и курили. Никитин с удовлетворением отмечал присутствие какого-то внутреннего подъема. Бывало и наоборот. Уже не раз они с Черниковым сидели так, куда-то не успев. Случались деньки и похуже. Тогда Никитин чувствовал, что внутри его образуется вакуум. Вроде бы минуту назад сознание захлестывали азарт, чувство близкой победы, но это время проходило, и он ощущал, как его покидало все то, что недавно переполняло.
Это не потеря уверенности в себе, не разочарование в собственных силах. Он начинал снова и снова, ошибался, сбивался с пути, но все равно добивался своего. В это время Никитин становился одержимым. Он не замечал себя, окружающих, забывал про сон, пищу. Его интересовал не весь окружающий мир, а лишь один человек в нем. Саша не успокаивался, пока не находил его.
Но сейчас все было не так.
Он сидел в кресле и улыбался уголками губ. Никитин поймал нить. Из какого клубка она тянется, было уже не столь важно. Достаточно того, что появилось первое звено в цепи совершенно непонятного плетения.
– Смотри, брат Черников, какая картина вырисовывается. Три убийства. Не будем гадать, все ясно как божий день. Тут дело рук одного человека. Точнее сказать, недочеловека, но нас лирика не задевает. Мы не эксперты душ человеческих. Пусть над этим психиатры рассуждают. А нам сейчас понятно, что почерк один во всех трех случаях.
– Все просто. В городе появился маньяк, которого мы должны поймать. Доктор Шостак каким-то образом связан с этими убийствами. Но он сбежал. Поэтому нам нужно поймать и его. – Черников встал, подошел к мебельной стенке и стал перебирать бумаги. – Сведем их друг с другом.