Когда женщина шла к своему вагону, то увидела, как из вагон-зака, прицепленного к хвосту поезда, по одному выпрыгивают этапники, садятся на корточки, ставят перед собой китайские сумки с немудрёными пожитками, кладут на затылки испещрённые наколками кисти рук.
Заключённых окружали конвойные с автоматами и почему-то молчащими, спокойными собаками на поводках. Поодаль стояли два спецавтомобиля – автозаки.
Вместе с Еленой по каким-то делам уезжали ещё несколько человек из местных, да несколько сошли на этой станции.
Этапников было раза в два больше, чем вольняшек.
Она так и не узнала, что Иван избил шныря по кличке Желатин. Тот подглядывал в специально сделанную дырочку, хоть и клятвенно заверял, мол, никакой дырки нет и в помине, а на него наговаривают всякие козлы.
Однако шнырь не только с большой охотой подглядывал, но ещё и мастурбировал при этом.
Ивану настучал другой шнырь. Сделал он это потому, что Желатин, по мнению шныря, спёр у него полпачки чая.
Желатин отправился в медчасть, а Никитин угодил в ШИЗО на пятнадцать суток. И все считали, что он ещё легко соскочил. А могли бы и срок накинуть.
В тесной камере на зарешеченном маленьком окне под потолком намёрз большой кусок льда, стоял собачий холод. На стенах, покрытых «шубой», от дыхания кристаллизовался иней.
Летом же – наоборот, держалась невыносимая духота. От недостатка свежего воздуха арестанты теряли сознание.
Телогрейку и шапку у Никитина забрали, как и положено для содержащихся в штрафном изоляторе. Разрешалась только арестантская роба. Вместо нормальных валенок выдали полностью обрезанные, наподобие галош.
Сваренный из стальных полос лежак на день поднимали к стене и замыкали на замок, опуская только к ночи. Тогда выдавали дохлый матрац, через него чувствовался холод железа, и постельное бельё, больше похожее на портянки, до того оно было серым и затасканным.
Металлический стол и такой же табурет намертво прикручены к полу. Сидеть на табурете в такую холодину мог только самоубийца. Иван им не был. Он хотел вернуться домой и начать жить по-человечески, забыть навсегда этот ад.
Днём приходилось сидеть на корточках, сжавшись в комок, сохраняя почти потерянное тепло и остатки сил.
И терпеть, терпеть, терпеть…
И так на протяжении пятнадцати суток.
Пайку давали уменьшенную и специально холодную.
На часовую прогулку не выводили. Да и сил на неё не имелось, хоть и предоставлялось такое право. Никитин не ходил, экономя силы, иссякшие на пятые сутки.
Впереди ждали ещё десять…
Елена уже давно приехала домой и написала об этом письмо, а её муж всё ещё отбывал в штрафном изоляторе назначенное наказание.
Как его выводили, Никитин почти не помнил. Как оказался в бараке отряда среди своих семейников[2] – тоже. Те сразу дали ему чифиря, кусочек сала с чёрным хлебом и принесённую со столовой пайку.
Выпив маленькими глотками чифирь, съев хлеб с салом и пайку, Иван рухнул на кровать, провалившись в черноту.
Утром при подъёме он не услышал команды и сразу не подскочил с кровати, за что получил ещё десять суток ШИЗО.
Ничего этого Елена так и не узнала.
* * *
Никитин нашёл временное пристанище на квартире у одного из тех самых корешей, что подставили его с угнанной тачкой. Очень не хотел Иван идти туда, но поразмыслив здраво, решил, что это наиболее приемлемый вариант.
Кореш, надо отдать ему должное, принял беглеца без вопросов. Жил он один в двухкомнатной квартире, поэтому проблем с местом не возникло.
К вечеру подтянулись двое других. Как водится, организовали стол из чего смогли, раздобыли литр мутной самогонки.
Иван рассказал им всё как есть, чем вызвал у дружков бурные эмоции одобрения.
Дальше завязался полупьяный разговор о том, как жить дальше, когда творится непонятно что, и дело, похоже, идёт к большой войне. Вон, ходят слухи, на Кавказе опять русских режут, оттуда беженцы повалили валом, а казаки только и успевают отбиваться от набегов почувствовавших безнаказанность горцев. Да и в самой Москве чёрте что творится, стреляют уже средь бела дня – полиция по бандюкам, те друг в друга, да и в полицейских, порой. Добропорядочные обыватели как с цепи сорвались, митингуют, орут с пеной у рта и бьют друг другу морды, аж загляденье.
Вот и нам самим надо урвать кусок побольше, пока есть такая возможность.
Иван благоразумно помалкивал, пока его дружки пьяно хорохорились, предлагая то банк нахрапом взять, то инкассаторскую машину, что ещё нет-нет, да и ездили по почти пустому городу. Вот только непонятно, возят они деньги или порожняком катаются.
«Нет, я с этими бакланами ни на какое дело не подпишусь, – думал Никитин меланхолично. – Ни с ними, ни с кем другим. Мне хватит моих двух ходок и восьми лет вычеркнутых из жизни. Как вообще меня угораздило сегодня директора прессануть? Нажил себе головняк, а мог бы сейчас сидеть дома спокойно. Как там? Тихо, нет? Или уже ищут меня? Ладно, завтра всё узнаю. Лишь бы Ленка за собой никого не притащила по простоте своей душевной. С другой стороны, о каком спокойствии я мечтаю, когда денег почти не осталось, хата съёмная, платить надо, жрать что-то надо и детям, и мне с Ленкой? Вот как тут быть честным?»
Иван и предположить не мог, насколько был близок к истине, когда думал, что его, возможно, уже ищут.
В это самое время в их съёмной квартире четверо хмурых типов с волчьими глазами требовали у Елены выдать местонахождение мужа. Деньги они уже забрали. Вернее, женщина сама отдала их, как только один из типов приставил пистолет к голове её испуганного сына – семнадцатилетнего Романа, а второй мужик без труда обхватил своей лапищей худенькую шейку пятилетней заплаканной Виктории.
Елена со слезами умоляла отпустить детей и клялась, что не знает, где муж.
Один, видимо старший, сказал:
– Здесь не вся сумма. Где остальное?
– Муж взял…
– Ну, ничё, ничё, – зловеще произнёс главный. – Пообщаемся ещё с твоим мужем. Так где он?
– Не знаю я, Богом клянусь! Детей не трогайте…
– Ладно. Поверим пока. Двое останутся здесь, подождут твоего благоверного, а мы пока поищем его по своим каналам.
– А если он не придёт? – дрогнувшим голосом спросила женщина.
– Тем хуже для вас, потому как счётчик уже мотает, а должны вы двести кусков к концу этой недели, то есть, через три дня. Не отдадите, на следующей неделе будет уже четыреста.
– За что? – заплакала Елена.
– Ты совсем дура, что ли? – искренне удивился старший. – Твой мужик нахамил уважаемому человеку, напал на него, чуть не задушил, ограбил. А ты ещё спрашиваешь за что. Штраф это, если не по-другому не понятно.
– Так Иван своё взял, ему зарплату задолжали, – сквозь слёзы, выдавила женщина.
Старший посмотрел на неё с сожалением, как на умалишённую, и произнёс для своих, отвернувшись от глупой бабы:
– Да тут клиника конкретная.
Те хмуро, с превосходством сильных, ухмыльнулись.
Ночью Елена не спала. Она сидела в комнате рядом с кроватями спящих детей и через приоткрытую дверь слушала, о чём говорят двое на кухне. Но они разговаривали мало и о каких-то пустяках, совсем не касающихся её семьи.
Женщина горько думала о том, что правы те, кто говорит: чужие деньги счастья не приносят. В её случае они принесли только несчастье. Где теперь брать двести тысяч на штраф? У них сроду столько не было одной суммой. Ведь точно не успеют отдать, тут и к бабушке ходить не надо, как говорят. Поэтому долг удвоится, а это вообще какие-то запредельные деньги.
Что будет с Иваном? Опять посадят? Эти типы на полицейских не похожи. Могут вообще искалечить и даже убить.
А что будет с детьми и с ней самой?
Елена молча плакала, утирая слёзы кухонным полотенцем.
Утро ничего нового не принесло.
К этому времени женщина решила всё рассказать и пойти вместе с этими людьми на встречу с Иваном. Хитрить бессмысленно и очень опасно. Да и он вряд ли станет прятаться, как только узнает, что произошло. Нужно что-то делать. Пусть Иван повинится перед директором, прощения попросит. Авось, тот и простит. Ведь не со зла же муж совершил такой поступок.
Как она задумала, так и сделала.
Оба типа среагировали сдержанно. Казалось, они вообще не способны испытывать каких-либо эмоций, кроме угроз в чей-то адрес.
Елена собиралась пойти на встречу с Иваном. Мысли о детях и их безопасности держали её в крайнем напряжении. Ни о чём другом думать женщина не могла. Она твёрдо надумала убедить мужа сделать всё, что скажут эти люди. Только бы с сыном и дочерью ничего не случилось!
Один из типов остался в квартире присматривать за ней и за детьми, пока она ходит к мужу. Второй ещё утром ушёл и передал своим подельникам, сидевшим в машине у подъезда, всё, о чём узнал.
Втроём они решили организовать засаду, чтобы успеть перехватить объект до того, как баба придёт на место встречи. Ведь он сам наверняка явится раньше, чтобы убедиться в отсутствии возможной засады. Вот поэтому и порешили занять позицию загодя и взять объект в момент его появления, когда он особо не ждёт этого.
Они расположились на площадке одного из подъездов, у окна. План был простым: взять мужика тёпленьким и доставить к заказчику. Что уж он там сделает с ним, их не интересовало. Задаток получен, остальное – после завершения работы. Плюс, от себя назначенный штраф – за беспокойство, так сказать. Жить на что-то надо, времена непростые настали.
Никто из группы не собирался причинять вред детям или бабе: они всего лишь инструмент для достижения цели.
Пришлось, конечно, изобразить разбойников с большой дороги. Им, бывшим операм, это не составило никакого труда.
Пока не начался весь этот бардак, они работали в службе безопасности у своего нынешнего заказчика, на то время являвшегося их работодателем. Всё изменилось, фирма приказала долго жить, парни остались не у дел. А у всех семьи. Тут на их удачу дал знать о себе шеф. Проблема, мол. Надо встретиться.
Как бывшие опера предполагали, так и получилось: объект появился на пару часов раньше. Не торопясь зашёл во двор, постоял, зыркая по сторонам, затем пошёл в подворотню.
– Он? – спросил один у старшего.
– Чё ты спрашиваешь, видел же фотки у них дома и на работе в личном деле, – проворчал тот.
– На всякий случай. Ты у нас старший, вот и советуюсь, – заёрничал сдержанно напарник.
– Хорош умничать, – осадил его главный. – Действуем по плану.
Первым вышел тот, что ёрничал. Вида он был совсем обычного. Таких в последнее время в городе полно: нахохлившиеся, в тёмной невзрачной одежде, куда-то идущие, не зевающие обывательски по сторонам, лишь бросающие быстрые колючие взгляды.
Опер прошёл не спеша через неширокий пустынный двор и направился к подворотне, ведущей на улицу, ещё не так давно запруженную постоянными автомобильными пробками, сейчас же свободную и непривычно широкую.
Он прошёл мимо Ивана, покосившись на того настороженно, как сделал бы это любой, встретивший незнакомца в не самом приятном месте.
Никитин тоже проводил его внимательным взглядом, не почувствовав никакой опасности.
Минут через десять из подъезда вышёл второй, направляясь тем же путём, что и первый. Тем самым они перекрыли оба выхода: из подворотни на дорогу и обратно во двор.
Иван, не обладая нужными в такой ситуации знаниями, сам загнал себя в ловушку, ещё не догадываясь о том, что та захлопнулась.
Второй зашёл в подворотню и, слегка замедлив шаг, спросил у Никитина:
– Закурить будет?
– Самого бы кто уго…
Договорить он не успел. Незнакомец рванулся к нему, снёс с ног и заорал:
– Мордой вниз, сучара!!! Руки за спину!!!
Ошеломлённый Иван даже не пытался оказать сопротивления навалившимся крепким и решительно действующим мужикам.
Знакомо щёлкнули на запястьях наручники.
«Вот и всё…», – только и успел подумать он отрешённо.
Его продолжали держать на асфальте, замотав скотчем щиколотки и руки, сведя за спиной локти. Из такого положения не всякий йог выпутается. Чего уж там говорить об обычном человеке.
Тем временем третий подогнал машину. Никитина сгребли в охапку и забросили в обширный багажник.
– Вот и всех делов, – удовлетворённо вымолвил старший, заводя двигатель. – Поехали, что ли, заберём Ваську из той хаты.
Так они и поступили. Когда собрались все вместе, старший сказал:
– Пора груз сдавать. А с бабы этой мы всё равно ничего не получим. У них там шаром кати. Зря запугали только.
– А я бы всё равно дожал, – возразил Василий. – Что-нибудь да возьмём. Чё их жалеть? Время сейчас такое, никто никого не жалеет, о себе думать надо.
– Тоже верно, – покладисто согласился старший. – Что-то я расчувствовался. От радости, видать, что легко всё так вышло. Дожмём, пожалуй, семейку эту, пусть выворачиваются, как хотят. Кстати, баба у него не то чтобы страшная, но какая-то… даже не знаю, с чем сравнить. Жизнью затюкана. А, во! Серая мышка. Да, очень подходит. У меня б на такую не встал.
– Этому зеку пойдёт и такая. Другая посимпатичнее не стала бы с ним жить. У него, как у латыша – только хрен, да душа, – хохотнул Василий и добавил: – Какой нормальной бабе такой мужик нужен? И она сама никому не нужна, раз на зону замуж поехала. Так что они друг друга стоят.
– А при чём тут латыши? – не понял старший.
– Это я от бабушки своей запомнил, – пояснил Василий. – Я ещё маленький был, она иногда вспоминала свою молодость в тылу во время войны. Говорила, как-то привезли к ним в деревню ссыльных латышей целыми семьями от мала до велика. У них вообще ничего не было с собой, только летняя одежда. Бедствовали они очень. Голодали, собирали грибы в лесу, а толком в них не разбирались. Умерли почти все, кто от отравления, кто от голода и пришедших зимой морозов.
– Да, было времечко… – вздохнул старший. – Сейчас не намного лучше, кстати. То ли ещё будет.
– А баба у него и вправду страшная, – вернулся Василий к прежней теме.
– Зато можно не бояться, что рога наставит, – хмыкнул старший.
– Да уж, – согласился Василий. – Но с другой стороны, как говорится, лучше торт сообща, чем дерьмо в одиночку. Хотя, оно, конечно – кому понравится узнать, что его красивую жену полгорода дерёт? А красивые они все такие – на передок слабые. Считают, что с одним мужиком жизнь впустую теряют. Так что тут ещё, в натуре, подумаешь, что лучше: не красивая, но верная, или красивая, но не верная.
Двое других оперов участия в разговоре отчего-то не принимали. Замолчали и оба разговаривавших.
Дальше ехали молча.
На одной из улиц дорогу автомобилю преградила возбуждённая толпа. Такие орды в городе собирались часто. Орали, митинговали, выдвигали какие-то требования, частенько что-нибудь громили. Редко кто мог им помешать. Правоохранители и без того захлёбывались в вале преступлений, силовиков раздирали сомнения: то ли федеральную власть поддерживать, переставшую зарплату платить, то ли к набирающей силу оппозиции примкнуть, хотя и там зарплату тоже только обещают, правда, более высокую.
– Стой! Стой! – занервничали попутчики в один голос.
Но старший уже и сам затормозил и хотел развернуться, но не успел.
Машину разом окружили. Кто что орал – непонятно, но вся злость толпы сконцентрировалась на этом автомобиле, осыпаемом многочисленными ударами.
– Прорывайся! – закричали мужики старшему.
Но тот замер нерешительно. Как прорываться, по людям, что ли?
А с улицы кто-то заорал громче всех, перекрикивая толпу:
– Вот они, сволочи! Жируют! Раскатывают тут, а мы без жратвы сидим! Мочи их!!!
Тут же под очень сильными ударами посыпались стёкла. В салон полезли злые лица и цепкие руки.