Повторяю, я тогда была еще слишком мала и, разумеется, не запомнила ни тех кораблей, что проплывали мимо нас, ни торжествующего лица леди Маргарет, ни ее сына-подростка на палубе барка, украшенного алыми розами; зато я навсегда запомнила вездесущий запах речной воды и постоянную сырость. Я хорошо помню, как плакала по ночам, пока не засыпала в слезах, потому что никак не могла понять, почему мы вдруг стали жить как бедняки, почему прячемся в крипте под часовней, а не наслаждаемся роскошью прекрасных королевских дворцов.
– Между прочим, ты уже в третий раз смотришь, как леди Маргарет победоносно проплывает мимо, – сказала я, искоса глянув на мать. – Один раз, когда на трон вновь посадили старого короля Генриха, она тогда возглавила «скачки с препятствиями», стремясь занять главенствующее место при дворе и ввести туда своего сына; второй раз, когда ее муж, Томас Стэнли, оказался в большом фаворе у короля Ричарда, и ей доверили нести шлейф королевы Анны во время коронации; и вот теперь она проплывает мимо тебя в третий раз.
– Да, – кивнула мать, и я заметила, что она слегка прищурила свои серые глаза, глядя на великолепный раззолоченный барк и слушая гордый шелест знамен, – но я всегда находила, что она… в высшей степени неубедительна даже в моменты своего наивысшего триумфа.
– Неубедительна? – удивленно повторила я; на мой взгляд, это было несколько странное слово.
– Видишь ли, Маргарет всегда казалась мне женщиной, с которой всю жизнь очень плохо обращались, – сказала мать и громко рассмеялась, словно желая сказать, что это временное поражение воспринимает всего лишь как очередной поворот колеса фортуны, а леди Маргарет отнюдь не на подъеме и отнюдь не является орудием воли Божьей, как считает она сама; просто в данный момент ей улыбнулась удача, но уже следующий поворот колеса фортуны почти наверняка заставит ее рухнуть вниз. – Она всегда казалась мне женщиной, которой есть на что жаловаться, которая о многом сожалеет, – пояснила моя мать. – А с такими женщинами всегда плохо обращаются.
Она повернулась, внимательно на меня посмотрела и рассмеялась, увидев, насколько я озадачена ее словами.
– Впрочем, это все неважно, – сказала она. – Так или иначе, леди Маргарет дала нам слово, что сразу после коронации Генрих на тебе женится, и тогда на трон взойдет одна из дочерей Йорков.
– По-моему, у него крайне мало желания на мне жениться, – сухо заметила я. – Меня не удостоили даже честью присутствовать на коронации! Это ведь не мы находимся сейчас на королевском барке, не так ли?
– Ничего, жениться на тебе ему придется, – уверенно сказала мать. – Нравится ему это или нет. От него этого потребует парламент. Он, конечно, выиграл то сражение, но лорды не примут его как короля, если рядом с ним не будет тебя. Ему пришлось им это пообещать. Они заблаговременно побеседовали об этом с Томасом – я имею в виду лорда Стэнли, – а уж он-то более других понимает, на чем покоится истинная королевская власть. Затем лорд Стэнли поговорил со своей женой, а она – со своим сыном. Всем им абсолютно ясно, что Генрих просто обязан на тебе жениться, хочет он этого или нет.
– А что, если я этого не хочу? – Я повернулась к матери и положила руки ей на плечи, чтобы она не ускользнула от моего гневного вопроса. – Что, если мне не нужен жених, который не желает на мне жениться? Что, если мне не нужен какой-то жалкий претендент, захвативший трон благодаря неверности и предательству? Что, если я признаюсь, что сердце мое покоится в безымянной могиле где-то в Лестершире?
Мать, не моргнув глазом, восприняла эту вспышку гнева и спокойно, почти безмятежно, посмотрела на меня.
– Ах, дочь моя, ты же чуть ли не с рождения знала, что тебя выдадут замуж за того, кто принесет благо твоей стране и укрепит могущество твоей семьи. И ты исполнишь свой долг, как подобает принцессе. И никто не должен знать, похоронено ли твое сердце в чьей-то могиле, хотела ты выходить замуж или не хотела. Я рассчитываю на тебя и надеюсь, что, выходя замуж, выглядеть ты будешь счастливой.
– Значит, ты выдашь меня за человека, которого я больше всего на свете хотела бы видеть мертвым?
Но ее безмятежная улыбка осталась неизменной.
– Элизабет, ты знаешь не хуже меня, что молодой женщине крайне редко удается выйти замуж по любви.
– Тебе же удалось! – обвиняющим тоном бросила я.
– У меня хватило ума влюбиться в короля Англии.
– Как и у меня! – На этот раз в моем голосе отчетливо прозвучали слезы.
Она кивнула и ласково погладила меня по шее, по затылку, обняла, уложила мою голову к себе на плечо и сказала:
– Я все знаю, дорогая, все понимаю. Ричарду в тот день просто не повезло, а ведь прежде ему всегда везло, вот ты и была уверена, что и на этот раз он непременно победит. Я-то ведь тоже не сомневалась, что победа будет за ним, я тоже все свои надежды возлагала на его победу.
– Неужели мне действительно придется выйти замуж за Генриха?
– Да, дорогая. Ты станешь королевой Англии и вернешь нашей семье прежнее величие. Ты восстановишь в Англии мир, а это поистине великое деяние. Тебе бы следовало радоваться, что все это будет в твоих силах, что именно на тебя возложена столь высокая миссия. Или, по крайней мере, притвориться, что радуешься этому.
Вестминстерский дворец, Лондон. Ноябрь, 1485 год
Первый парламент Генриха был поглощен переделкой законов, принятых Ричардом; его подпись удалили из законодательных актов парламента точно так же, как при Босуорте сорвали с его шлема маленькую золотую корону. Сначала парламент снял все обвинения в государственной измене, выдвинутые против тех, кто поддерживал Тюдора, и теперь все эти люди самым очаровательным образом вновь стали невинными и преданными интересам государства. Мой дядя, герцог Саффолк, и его сыновья Джон и Эдмунд де ла Поль также принесли Тюдору присягу верности и больше уж не считались йоркистами, хотя их мать Елизавета принадлежала к Дому Йорков и была родной сестрой и моего возлюбленного Ричарда, и моего покойного отца. Вскоре должны были выкупить и привезти домой моего сводного брата Томаса Грея, до сих пор остававшегося во Франции в качестве заложника. Похоже, король был намерен отказаться от тех подозрений, которые испытывал относительно Томаса, будучи претендентом. Томас в письмах умолял его о прощении, заверяя, что никогда не имел намерения покинуть тогдашний, «передвижной», двор Генриха, а в Англию хотел вернуться, исключительно уступая просьбе матери. И теперь, после коронации, почувствовав себя куда более уверенным, Генрих, видимо, решил забыть это мимолетное предательство.
Мать Генриха, леди Маргарет, была восстановлена в правах и на фамильное состояние, и на фамильные земельные владения; вряд ли в государстве было дело важнее, чем вернуть богатство могущественной королеве-матери. Моей же матери как вдовствующей королеве была обещана пенсия. Парламент также согласился с отменой принятого Ричардом закона, гласившего, что мои родители никогда в законном браке не состояли, и назвал этот закон клеветническим. Мало того, об этой ошибке следовало забыть и никогда впредь о ней не упоминать. Так, в одно мгновение парламент вернул нам наше имя и титулы; я и все мои сестры вновь стали законными принцессами Йоркскими. Первый брак Сесили был аннулирован и забыт, словно его и вовсе не было, и теперь она вновь именовалась принцессой Сесилией Йоркской и была вольна выйти замуж за родственника леди Маргарет. В Вестминстерском дворце слуги стали преклонять перед нами колено, предлагая то или иное кушанье, а все придворные отныне обращались к нам, представителям королевского семейства Йорков, не иначе как «ваша милость».
Сесили была в восторге от столь внезапного восстановления нашего титула; впрочем, все мы были рады вновь стать принцессами Йоркскими, то есть самими собой; а вот наша мать особой радости не проявила. Я отыскала ее на берегу холодной реки, где она гуляла в молчании, низко опустив на лицо капюшон плаща, спрятав в муфту холодные руки и не сводя с серой воды помрачневших серых глаз.
– Матушка, в чем дело? – Я подошла к ней, взяла ее руки в свои и заглянула в ее бледное лицо.
– Он считает, что мои мальчики мертвы, – прошептала она.
Я опустила глаза и заметила, что ее сапожки все в грязи, как и подол платья. Она, должно быть, бродила здесь, у самой воды, не менее часа, о чем-то шепотом беседуя с рекой, покрытой холодной рябью.
– Пойдем в дом, ты совсем замерзла, – сказала я, и она позволила мне взять ее за руку и довести по гравиевой дорожке до садовой калитки.
Я помогла ей подняться по каменной лестнице в ее личные покои, и только тогда она снова заговорила.
– У Генриха, должно быть, есть неопровержимые доказательства того, что оба мои мальчика мертвы, – прошептала она.
Я сняла с матери плащ и усадила ее в кресло у огня. Моих сестер дома не было, они отправились к торговцам шелками, имея при себе туго набитые кошельки и слуг, которые потом должны были отнести их покупки домой; слуги с удовольствием им прислуживали, охотно преклоняли перед ними колено и радовались их реставрации. Дома остались только мы с матерью, и каждая из нас в одиночку сражалась со своим мучительным горем. Я опустилась перед ней на колени и принялась растирать ее ледяные руки; сухой тростник на полу зашуршал, источая прохладный осенний аромат. Наши головы так тесно соприкасались, что никто, даже если б он и подслушивал у дверей, не сумел бы услышать, о чем мы с ней говорим.
– Матушка, – почти прошептала я, – откуда ты узнала?
Она вздрогнула и низко опустила голову, словно я ударила ее в самое сердце.
– Он наверняка это знает. Ему необходимо быть абсолютно уверенным, что они оба мертвы.
– Неужели ты до сих пор надеялась, что Эдуард жив? Неужели даже сейчас?..
Слабый жест – о, как она была похожа на измученное, израненное животное! – сказал мне, что она никогда не переставала на это надеяться. Надеяться на то, что ее старшему сыну, наследнику короля Йорка, все же неким невероятным образом удалось спастись и бежать из Тауэра, и теперь он живет где-то, неузнанный.
– Неужели даже сейчас?
– Я думала, что сразу пойму, если их действительно больше нет, – очень тихо промолвила она. – Пойму сердцем. Я знала: если мой мальчик, мой Эдуард, убит, я сразу это почувствую. Мне казалось, что его душа не сможет покинуть наш мир, не соприкоснувшись на прощанье с моей душой. Ты же знаешь, Элизабет, как сильно я его люблю.
– Но, мама, мы же обе слышали ее пение в ту ночь, а ведь она поет каждый раз, когда умирает кто-нибудь из членов нашего Дома.
Она кивнула.
– Слышали, да, и все же я продолжала надеяться.
Мы немного помолчали, думая о том, что надежда всегда умирает последней.
– Значит, ты считаешь, что Генрих велел произвести некое расследование, во время которого были найдены тела?
Мать покачала головой. Впрочем, у нее явно не имелось сомнений в том, что такое расследование было произведено.
– Нет. Он их не нашел. Если бы он нашел тела, то предъявил бы их миру и устроил бы великолепные похороны, чтобы все знали, что принцев больше нет. Да, он, несомненно, похоронил бы их по-королевски и всех нас заставил бы облачиться в темно-синий траур на долгие месяцы. Если бы у него были хоть какие-то достоверные доказательства, он бы ими непременно воспользовался, чтобы очернить имя Ричарда. Если бы нашелся хоть кто-нибудь, кого он мог бы обвинить в убийстве принцев, он отдал бы его под суд и прилюдно повесил. Сейчас самое лучшее для Генриха – это отыскать тела мальчиков. Он, должно быть, молился, готовясь высадиться в Англии, что найдет принцев мертвыми и похороненными, и тогда его претензиям на трон ничто угрожать не будет, тогда никто не сможет восстать против него, предъявляя свои законные права. Так что единственный человек в Англии, который, пожалуй, даже сильней меня хотел бы знать, где в данный момент находятся мои сыновья, – это наш новый король Генрих. Однако найти их тела ему не удалось. Но он, скорее всего, уверен, что они мертвы. Кто-то наверняка убедил его в этом. И этот «кто-то» – человек, которому он доверяет. Генрих никогда бы не позволил восстановить королевский титул для членов нашей семьи, если бы ему казалось, что хоть один из наших мальчиков жив. Он бы никогда не вернул вам, моим дочерям, титул принцесс Йоркских, если бы ему донесли, что где-то имеется живой принц Йоркский.
– Значит, его заверили, что Эдуард и Ричард мертвы?
– Да, и он, похоже, абсолютно в этом уверен. Иначе он никогда не отдал бы приказ отменить то постановление, согласно которому мы с твоим отцом являлись всего лишь любовниками. Ибо согласно новому постановлению вы вновь стали принцессами Йоркскими, а ваши братья – принцами Йоркскими. А значит, даже если наш Эдуард мертв, то твой младший брат – если он жив – является королем Англии Ричардом IV, а Генрих – узурпатором. Пойми, Генрих никогда бы не восстановил нам всем королевский титул, если бы его соперник был жив. Нет, он наверняка уверен, что оба мальчика мертвы. Возможно, кто-то поклялся ему, что это убийство действительно было совершено. Возможно, кто-то рассказал ему, что видел обоих мальчиков мертвыми.
– А что, если это его мать? – в ужасе прошеп-тала я.
– Возможно. Когда мальчики исчезли, у нее одной имелись веские причины убить их; она была здесь в момент их исчезновения, она жива и сейчас, – сказала моя мать. – Генрих тогда был в ссылке, вместе с ним был и его дядя Джаспер. Союзник Генриха, герцог Букингем, вполне мог это сделать, однако он мертв, так что правды о нем мы никогда не узнаем. Если кто-то заверил Генри, причем именно сейчас, что ему больше ничто не грозит, то это, конечно же, могла быть только его мать. Должно быть, они оба попросту убедили себя, что отныне они в безопасности и принцы Йоркские мертвы. Теперь ему остается сделать следующий шаг – предложить тебе выйти за него замуж.
– То есть он выжидал, пока его не убедили в том, что оба мои брата мертвы, прежде чем назвать меня принцессой Йоркской и предложить мне стать его женой? – переспросила я, чувствуя во рту столь же горький вкус, сколь горек был и этот вопрос.
Мать пожала плечами.
– Разумеется. А что еще ему оставалось? Таков наш мир.
* * *
Моя мать была права. Вскоре ветреным вечером небольшой отряд гвардейцев-йоменов, только что назначенных королем стражей Тауэра, в красивых алых ливреях строевым шагом приблизился к дверям Вестминстерского дворца, и герольд вручил нам послание, извещавшее, что через час король Генрих будет иметь удовольствие нас посетить.
– Беги скорей готовься, – тут же сказала моя мать, пробежав глазами письмо. – Бесс! – крикнула она своей новой фрейлине. – Ступайте с ее милостью и приготовьте для нее мой новый головной убор и ее новое зеленое платье, а также пусть мальчик принесет в ее комнату горячей воды и лохань для мытья – немедленно! Сесили! Анна! Вы тоже быстренько одевайтесь и младшим сестрам помогите одеться, а ваших кузенов Уориков отправьте в классную комнату и скажите учителю, чтобы они сидели там под его присмотром, пока я сама за ними не пошлю. Дети Уорика ни в коем случае не должны спускаться вниз, пока король здесь. Позаботьтесь о том, чтобы они это как следует поняли.
– Я надену черный плащ с капюшоном, – упрямо сказала я.
– Нет, только мой новый головной убор, украшенный самоцветами! – возмутилась мать. – Ты вскоре будешь его женой, королевой Англии, зачем же тебе выглядеть как его домоправительница? Или как монашка – вроде его матери?