– Потерпите не много, – сказала я ему, – сейчас вам будет легче.
– Вы врач?
– Нет, к сожалению, я заложница и к медицине не имею ни какого отношения.
Перевязав бинтом первую рану, дрожащими руками, принялась за вторую. С ней было труднее, но я справилась и с этой задачей. В сумке лежали антибиотики и обезболивающие таблетки. Я взяла несколько штук и дала их раненому.
Он дрожащей рукой взял у меня стакан воды и запил лекарство.
Сказал спасибо и с трудом улыбнулся.
– Как зовут мою спасительницу?
– Оля, меня зовут Ольга.
– Ещё раз спасибо тебе, Олечка! Скоро вас всех освободят, власти делают всё, что от них зависит, – сказал он шёпотом.
– Скорей бы, – ответила я ему, а сама прислушалась к разговору чеченцев.
– Русские упираются и не хотят выводить войска из Чечни. Просят, чтобы мы освободили женщин и детей! Только потом они предпримут конкретные действия.
– Так мы освободили больше триста человек, разве этого не достаточно? Они думают, что мы шутим, и спокойно, без крови уйдём? Ох, как шайтаны ошибаются.
– Пускай только попробуют штурмовать, я сразу взорву здание. Этот депутат останется у нас, он прибыл с парламентариями и начал довольно резко отзываться о Грозном. Назвал извергами и убийцами.
– Ха! – Ха! – Ха! – засмеялся высокого роста боевик.
– Он не знает, что такое настоящий беспредел! Жаль, что сразу не пристрелил его. Пусть знает собака дикая, как оскорблять честных людей!
– Джамиль, отрежь ему язык, и выброси на улицу. Пускай коты и собаки отведают депутатского язычка.
И они все хором как лошади заржали. И Джамиль, подошёл и со всей силы ногой ударил депутата в живот. Тот закричал от боли и выгнул спину. Чеченец достал нож и медленно провёл по горлу раненого. Тонкая струйка крови потекла на воротник белой рубашки.
– Не вздумай убивать, – закричал один из боевиков.
– Джохар, разреши я вырежу ему сердце.
Джамиль потянул пленного за ворот рубахи.
– Успеешь ещё, время есть у нас, он никуда не денется.
Я дрожала, и старалась не смотреть в их сторону. Боялась я одного, сорваться и закричать от страха. Зубы стучали как мелкая дробь по стеклу. «Хоть бы меня не тронули…» – думала я, от отчаяния.
– Ты, что тут стоишь?
Я поняла, что обращаются ко мне и с ужасом повернулась к ним.
– Пошла на х… отсюда, не то я за себя не ручаюсь.
– Тамара! Тамара! – крикнул чеченец. – Забери эту девку!
Он медленно направился в мою сторону, и я замерла, не зная, что делать дальше.
Второй раз спасла меня Тамара, которая пришла вовремя и остановила этого грозного боевика.
– Не трогай её, она присматривает за детьми. Это я сюда привела её, чтобы она перевязала раненого.
– Много чести для этой русской собаки. Надо было оставить его подыхать. Пускай бы захлебнулся кровью…
Тамара силой меня развернула и толкнула к выходу.
– Иди прямо, не оборачивайся, – сказала она вполголоса.
Я шла ни живая, ни мёртвая, еле передвигая ноги. Во рту пересохло и хотелось пить. В любой момент могли убить или же изнасиловать. Возле выхода я усилием воли заставила себя повернуть голову и взглянуть на депутата. Он лежал тихо и не стонал.
«Наверное, они его добили, – думала я, – если он не подаёт признаков жизни. Вот сволочи! Поставить всех к стенке и расстрелять. Творят, что хотят, и нет на них ни какой управы. Ну, ничего, скоро всё закончиться, и получите по заслугам. Твари» Я вспомнила слова депутата, что помощь скоро придёт и немного, стало легче на сердце.
– Господи! – Помоги этому несчастному! Пускай он живёт, пускай он живёт… – твердила я, не переставая.
Дети обрадовались моему появлению. У многих блестели глаза, и они с открытыми ртами смотрели на меня, в ожидании хороших новостей. Что им сказать, если я ни на минуту не приблизилась к ответу на вопрос, когда это всё закончиться и нас освободят?
Тамара на мой вопрос, ответила очередным обещанием и больше ничего. Тоска и холод сжимали сердце.
– Успокой их и пообещай, что они в скором времени будут дома.
У меня раскалывалась голова, и я попросила Тамару хоть какую-то таблетку от головной боли. Сама уселась в кресло и обхватила голову руками, чтобы успокоиться. В висках стучала мелкая барабанная дробь.
– Вот выпей.
Тамара протянула мне таблетку.
– Что это?
– Пей, не бойся, это обезболивающее.
Я взяла и попробовала разорвать упаковку, но руки предательски дрожали. Это увидела Соня и подошла ко мне, чтобы помочь. Она достала таблетку и принесла стакан воды запить.
– Спасибо, Сонечка.
Дети перестали шуметь и затихли. В голове творилось что-то невообразимое. Мысли перепутались, и невозможно было сосредоточиться. Я вспоминала годы студенчества, потом маму, отца…
Тамара сидела возле меня и ни о чём не говорила. Когда я открыла глаза, впервые увидела её лицо без повязки. Это была довольно молодая женщина и очень красивая. На вид ей можно было дать лет тридцать пять или сорок. Я видела по ней, что ей хочется поговорить и единственный собеседник здесь это я. В голове немного прояснилась, и я сама захотела услышать продолжение истории её жизни. Нам никто не мешал и она начала свой рассказ.
Глава 17
– Как только мои сыновья, начали подрастать, я поняла, что не смогу их удержать дома. Зураб и Рашид были смышлёными мальчиками, не разлей вода. Они конечно мечтали пойти по стопам отца, и я не могла им помешать. Я умоляла их стоя на коленях не идти служить. Но они с упрямством стояли на своём и даже слушать меня не желали. Да и соседские ребята не сидели дома под мамиными юбками, а служили и воевали. Ты не представляешь Оля, как они похожи на отца. Те же движения, тембр голоса, жесты. У Зураба глаза отца, а у младшего нос, лицо, улыбка. Вот рассказываю тебе, и невыносимая боль гложет сердце, потому что понимаю, ничего вернуть обратно нельзя. А так бы хотелось начать всё заново… «Если бы знал, где упадёшь, то соломку бы подстелил»– как говорят у вас. Вначале сыновья попали в так называемое чеченское ополчение, которое состояло из боевиков Кадырова и Ямадаева. А после сдачи Гудермеса в 2002 году, перешли к федералам. Мы сейчас находимся по разную сторону баррикад. У меня одна правда, у них другая. После «кадыровцы» в основном составе перешли в так называемую службу безопасности президента Алу Алханова. Живы они или нет, я не знаю… Муж мой воевал с Дудаевым и погиб в ноябре 1994 года, при захвате телевизионного центра в Грозном. Видела сыновей я очень давно и конечно хотелось бы повидать перед смертью. Нас живыми не отпустят, никто не вернётся обратно. Но я знала на что иду, и не жалею ни о чём. Правда сердце предательски болит, с каждым днём всё сильнее. Эта операция долго готовилась, и солдаты пришли сюда добровольно. Пора прекратить этот произвол и оставить чеченский народ в покое.
Я слушала Тамару и в глубине души жалела. Видно было, что она говорила правду, не стараясь, хоть что ни будь приукрасить. Ситуация не позволяла этого сделать и я прекрасно понимала, что жизнь у них закончена. Пощады не будет, после того, что они натворили.
– Нам терять нечего, – продолжила Тамара. – У многих бойцов не осталось близких. На Родине мы станем героями, и солдаты это знают.
– Но ведь это жестоко и бесчеловечно, Тамара, – сказала я ей. – Мы же ни в чём, не виноваты, но должны отвечать за ошибки других. Не правильно всё это. Не правильно. Зачем и за что убивать невинных людей? А дети? Для них вы навсегда останетесь подлыми врагами, и никто не сможет их переубедить.
Я пыталась ей ещё, что-то сказать, но она перебила и ответила, что не хочет меня больше слушать. Потом я осталась одна и ещё долго размышляла над тем, что она рассказала. Так незаметно наступил вечер.
Наконец-то освободили детей, а я так и осталась в заложниках. Просила и умоляла Тамару отпустить меня, но она оставалась непоколебимой. И на все мои просьбы отвечала категоричным отказом. Причину понять я не могла? Сказать, что я смирилась со своим положением? Нет, конечно. Внутри всё бушевало и требовало возмездия. Чтобы время шло хоть чуточку быстрее, я записывала всё, что слышала, и происходило со мной. Хотелось, оставить записи в тетради. И я твёрдо решила писать.
Буквально через час пришла Тамара и я спросила её о том, что происходит, есть ли изменения?
Она покачала головой и вполголоса ответила:
– Нет…
– Что же будет с остальными?
– Не знаю, Оля, ничего не знаю. Переговоры затягиваются, русские молчат. Я уверена, они не пойдут на уступки и применят силу.
– Какую силу? – спросила я, с испуганными глазами.
– Начнут штурм театра, тогда и вы, и мы погибнем. Мы обязательно взорвём здание, и всё канет в прошлое.
Она задумалась и после нескольких минут раздумий продолжила.
– Я люблю эту пору года. Осенью чувствуется некий перелом. Всё наполняется новым смыслом, жизнь приобретает другие очертания. Человек замечает изменения в своей душе и мечты наполняют сердце. Появляется второе дыхание, жизнь летит вперёд, не замечая прошлых ошибок. Мне человек напоминает дерево, которые сбрасывает листву и ждёт появления новых молодых листочков весной. Осень – это переход из одного состояния в другое. Начинается умиротворённость и внутренний покой.