Тот странный образ, те очертания, которые на данный момент имело моё низшее по вибрации и самое плотное из тел не были обусловлены никакими причинами жизненной необходимости. Вместо ушей я мог слышать и кончиками пальцев, вместо глаз – видеть кожей. Вероятно, наша раса приобрела наружность подобного плана от собственных древних предков, строение которых подчинялось задачам выживания и функционирования вида. Тогда нос, зубы, язык и прочие физические атрибуты ещё имели смысл, но с тех пор минули эоны веков, – размышлял я, объясняя самому себе такую высокую степень визуального сходства меж жителями заметно разнящихся меж собою удалённых вселенных.
Проделав долгий путь эволюционного развития в разных формах – я смутно припоминал фазы перемен состояний – наши души вновь возвратились к варианту компактных физических конструкций. Внутреннее содержание наших тел изменилось коренным образом, но визуальное соответствие с обликом прошлых тысячелетий было сохранено, по всей видимости, как напоминание о замкнутости циклов, о нескончаемости вечного движения по уходящей в безграничность спирали, где каждая точка расположенного выше витка лежит на одной оси с некоей точкой витка низлежащего, и, в определённом плане, имеет ряд тождественных с нею черт. К тому же, даже самая материальная из наших оболочек была весьма пластична и могла быть подвергнута любым метаморфозам в связи необходимостью. Я полагал, это качество довольно редко использовалось, так как практически любые задачи, которым мы посвящали себя, могли быть решены в состоянии развоплощённого сознания. Тела нужны были лишь для контраста, дабы существовало контекстуальное поле ситуаций. И не более того. Но здесь, на Земле, физическим формам отводилась куда большая роль. Они были и инструментом деятельности, и качеством восприятия, и мерою оценки. Назначение тел мнилось столь многообразным! Тела чувствовали. И, что сперва показалось мне странным: слой низшего плана, которым являлась физическая оболочка, оказывал весьма значительное влияние на слои плана более тонкого. Я видел это своими глазами: когда один человек касался рукою другого, а трепетала… душа. Вероятно, здесь дело было в медиаторстве астральной оболочки. Вот в чём состояло глубинное отличие наших цивилизаций и миров. Эти энергетические сферы в нас развились по-разному: мы не испытывали много, чему открыто человеческое сердце. Наша цивилизация и её путь – получение абсолютно объективных знаний без их искажения субъективной оценкой восприятия. Проще говоря, у нас не было чувств, но развились последовательность и логика. Вместе с тем наша логика во многом могла показаться иррациональной представителю рода человеческого. Мы руководствовались Абсолютной Закономерностью в каждом своём проявлении, то есть подчинялись высшим духовным канонам нашей Вселенной. Но не из-за особых моральных качеств мы следовали этим путём. Мы просто были такими от Сотворения. Не более того, не менее.
…Заметив вдруг, что измышления мои увели разум далеко от изначальной отправной точки, я усмехнулся. Что же, я стал мыслить непоследовательно, сплетая причудливую нить из многоцветных волокон, переходя с темы на тему, почти как… человек в собственных размышлениях. Жаль, что человеком я был только «почти». Но за этим нехитрым словом из пяти букв притаилась целая пропасть несоответствий, отделяющая нас от них. Бездна, заполонённая до края смехом моего жестокого Творца, предначертавшего судьбу нашей расы. И Он, как мне казалось, совершенно ни в чём не раскаивался.
Глава VI
Возвращение света
В мутном небе размывчатый контур месяца едва просвечивал сквозь плотную текстуру туч. Если б я был одним из сынов Земли, мне должно быть, стало бы неуютно на холодных гранитных ступенях у тёмной как нефть воды. И от заупокойных стонов ветра замирало бы сердце и стыла кровь в жилах. Я пытался представить свои ощущения, будучи одним из них, отпрысков планеты океанов. И, почудилось, будто бы мне удалось это осуществить. Чувство собственной неприкаянности и одиночества в очередной раз накрыло мой мятущийся дух студёной волною. Три дня в диалоге с собственными сомнениями. Но долее я не пробуду здесь и минуты, – твёрдо заявил я сам себе. И решительно поднялся, вознамерившись пойти к Мигелю, как единственному, кто мог меня ждать в этом чужом, но всё же таком безнадёжно прекрасном мире.
…Мой ученик спал. Я бесшумно опустился в кресло подле его кровати. О, как велик был соблазн подсмотреть его сны! Тем не менее, я сдержался. Сейчас я чувствовал себя одним из заблудших духов, что, привязавшись к материи, никак не могут покинуть нижние сферы Земли и скитаются меж живыми, жадно следя за каждым их шагом, вторгаясь в миры их сновидений, подпитывая свою слабеющую эфирную плоть от чужих энергетических тел, дабы продлить собственное существование. Таких астральных паразитов я видел вдоволь: они боялись меня. Как и многие подобные им обитатели Порога. Я был чужым, однако, знающим, и потому, опасным. Сильным. Мигель считал меня таким. Но я был слаб. Хранителям, явись они за мною, не доставило бы труда схватить меня. И пусть для землян я казался чем-то богоподобным, я знал, что, по сути, это не так. Я – всего лишь неофит, жалкий, напуганный безысходностью, отступник. Мои способности здесь мнились столь значимыми только оттого, что этот мир находился на ступени развития, подразумевающей господство материи и угнетение духа. Но это всего лишь переходная стадия. Далее последует восхождение и чаша весов сместиться: когда-нибудь людям станет доступно то, что ныне они считают привилегией ангелов.
…Погрузившись в раздумья о небожителях и смертных, я слушал, как с лёгким шорохом ползёт секундная стрелка по циферблату часов, как проезжают за окном редкие машины. Я слушал мерное дыхание спящего юноши, слегка завидуя его способности дышать. Внимательно и сосредоточенно я всматривался в черты его лица. Менее симметричные, в отличие от моих собственных черт, они вместе с тем таили что-то запредельное. Моё тело было безукоризненно правильным, лишённым дефектов: ни шрамов, ни асимметрии, ни пигментации. Тело же моего ученика было иным – хрупким, подверженным постоянным изменениям и нарушениям структуры. Он мог чувствовать боль – боль физическую. А я даже не представлял, что это. Ни один материал на Земле не способен был оставить на коже моей и царапины, не говоря уж о том, чтобы отсечь мне какую-либо конечность, пусть даже и мизинец. Я был полностью неуязвим в этом плане: невозможно физическому объекту нарушить структуру более тонкую, как нет шанса ножу разрезать воздух, поделив его на сектора.
Хранители прекрасно знали о прочности наших особенных тел, поэтому их оружие воздействовало в первую очередь на области энергетические – нижние эфирные, плотно прилегающие к оформленной оболочке. Разрушая их, они могли вызвать и повреждения слоя более материального, дабы предотвратить попытку бегства. А сбегал ли хоть один адепт прежде?.. Я осознал, что ответом на свой же вопрос не владею. Проклятье… я опять думал о Них. Это непрестанное ожидание конца измотало меня. Я чувствовал, что выдыхаюсь. Сколько ещё ждать?.. Предугадать я не мог.
…Мигель повернулся во сне. Я замер, подумав, что он проснётся. Моё присутствие могло его испугать, чего я никак не желал. Хотя… может я и заблуждался. Нет, discipulus meus не боялся. Он знал, кто я и что я. Ни моя своеобразная наружность с душком потусторонщины, ни те скрытые от очей человеческих вещи, что я позволял видеть ему, не затуманивали ясность светлого взора. Мой ученик был верен избранному пути и желал Истины. Жаль только, что с проводником он ошибся…
…А, тем временем, Солнце нехотя взбиралось на небосклон, будто преодолевая невероятно крутой подъём. Дымчато-серое небо слегка прояснилось и гиацинтовый луч, скользнув меж оконных рам огненным лезвием, озарил моё меловое лицо. Я протянул ладонь утреннему предвестнику света. Моя мертвенно-белая кожа от касаний его сделалась золотистой. Заворожённый, я любовался эти зрелищем, следя, как дробятся и отражаются сверкающие нити в моих длинных когтях, к собственному удивлению, даже и не заметив, что Мигель проснулся и наблюдает за мной. Пожалуй, мне стало неловко: ведь я собирался уйти ещё до рассвета, дабы не застать его пробуждения. Я ждал неизбежных расспросов о том, что я здесь делаю в неурочный час, но их не последовало. От чтения же мыслей я заведомо отказался, уважая право молодого человека на личное пространство.
Мой ученик просто, молча, смотрел на меня, так, как наблюдают за восходом Солнца. И всё. Я прекратил играть с бликами и благообразно сложил руки на коленях. Моё красноречие меня покинуло. Какими же странными были эти ощущения. Я мог прочесть и мысли и чувства, но не хотел! Это ведь даже забавно, когда знаешь… не всё. Остаётся возможность удивляться.
…Я ждал, когда юноша отвернётся или отвлечётся хотя бы на миг, дабы мне ускользнуть, но, будто нарочно, зная это, он не спускал с меня глаз. По неизвестной причине сложившаяся глупая ситуация меня развеселила, и я засмеялся. Мигель вздрогнул, чуть уловимо дёрнув плечами, от моего холодного приглушённого смеха. Указанную эмоцию воспроизводить было не так уж и просто, но я старался, как мог. Опёршись рукою о подлокотник кресла, и опустив подбородок на запястье, я улыбнулся плотно сомкнутыми губами и продолжил неотрывно изучать лицо моего безмолвного зрителя. Он же как-то странно улыбнулся в ответ и отвёл глаза. В следующий за тем миг меня в комнате моего ученика уже не было. Лишь потоки золотистого света, преодолев границу горизонта, сверкающим расплавом хлынули сквозь полупрозрачный тюль, стирая след моего недавнего присутствия, будто предрассветный сон.
Глава VII
Антропоморфизм
Я стоял на крыше. Мне доставляло неизъяснимую отраду наблюдать город с высоты. Хмарь вновь сгущалась, и рассеянный свет причудливо играл на барельефах темнеющих облаков. Я думал о том, как же неописуемо стал дорожить вот этим многоголосым мегаполисом, синей планетой возле жёлтой звезды, миром, приютившим меня и своим учеником, упиваясь каждым оттенком чувства, переживаемым мной будто впервые, хотя я уже более восьми сотен лет обитал здесь. Но столь красочно ощущать эмоции я научился только сейчас: все предыдущие воплощения и память о них пришлось заархивировать, следуя распорядку, заведённому в данной Вселенной, дабы восстановить в прежней чистоте свою изначальную Индивидуальность – стать вновь таким, каким некогда я явился в этот мир. В противном случае мне не удалось бы вернуть свою материальную оболочку – тело. Таков был Закон. В исконном же образе обретался я в этих краях уже около года, большую часть времени проведя в медитации, путешествуя по тонким планам затейливой малоизученной планеты, и по частям собирая себя в единое целое.
…Я стоял на крыше. На самом краю. Ветер нашёптывал мне весьма занятные истории, но я не слушал его. Я был взволнован, но не мог точно истолковать почему. Необъяснимого в моём поведении становилось всё больше, понимания – всё меньше. Путеводная нить Ариадны выскользнула из моих цепких ладоней, и теперь я растерянно озирался вокруг, шаря по стенам лабиринта в поисках зацепок. Хотя нет. Я сам выпустил эту нить, освободившись, тем самым, от ценного, но довольно тяжкого груза всезнания. Я не предвидел больше события, не различал мысли за масками лиц, не ведал срока, когда придут Хранители, не понимал, что твориться в душе Мигеля, да и что происходит в моей собственной душе, я уже не знал наверняка.
…Опять этот острый, как лезвие бритвы, взгляд восстал исполином на пропастью моего беспамятства. На сей раз, моё воспоминание стало более развёрнутым и дополнилось ещё и контурами лица. О, Боги… ни у одного из адептов – ни у одного – не было черт более антропоморфных. Он был здесь, и Его схожесть с людьми – отнюдь не простое совпадение. Его очи видели этот мир, Его стопы касались осенних листьев… Как, когда, зачем?!.. И что это за выражение лица? Усмешка?.. Тающая в шорохах осыпающихся прахом звёзд…
Всё внутри у меня похолодело. Выдохнув в бессилии и слегка качнувшись над бездной, я упал вниз. Я не терял сознания, но в сознании всё же не находился. Я совершенно не мог ни вспомнить, ни представить, как пролетел двадцать три этажа до земли. Да и сам момент свидания с ней мне не запомнился. Я рухнул лицом вниз, с высоты на асфальт. Интересно, как это смотрелось со стороны? Такой была моя первая мысль по возвращении в себя. Видимо, эффектно, – немедля пришёл я к выводу.
…Кто-то неустанно теребил меня за плечо. Я тяжело приподнялся на руках и огляделся. Это был Мигель. Испуганный и бледный. Ах, да, крыша его дома… Но как он… Я не успел закончить своих смутных раздумий. Сознание, подёрнутое пеленой, всё никак не прояснялось, и я мало понимал происходящее. Сколько вокруг людей, – отметил я про себя, туманным взором обведя собравшуюся толпу, галдящую и изумлённую. Зачем они меня снимают, что пытаются запечатлеть? – озадачился я мигом позже, инстинктивно по-человечески щурясь от проблесков фотовспышки одного из очевидцев. В любом случае эти потуги зафиксировать нечто диковинное были тщетны: фото и видео вряд ли вышли бы успешными – я ведь представлял собой ходячую электромагнитную аномалию, создающую значительные искривления пространства, особенно когда я плохо себя контролировал.
Наконец, собравшись с мыслями, я решил встать. Discipulus meus поддерживал меня под руку. К чему это? Видимо, пытался помочь мне подняться, – заключил я. Юноша дрожал, напряжённо стиснув моё предплечье. Я отрешённым взором смотрел куда-то сквозь пространство. Всё было таким расплывчатым, словно потёкшая акварель, но моя рассеянность вовсе не являлась следствием падения или травм. Лишь признаком того, что сознание ещё не до конца возвратилось в плотную оболочку. Частично я был вне и частично – внутри. Я видел не то людей, не то иных существ из других реальностей. Живых и мёртвых. Непроявленное и проявленное – всё смешалось. Мигель шептал мне, кажется, на латыни… или на санскрите, что нужно уходить. Я что-то сказал в ответ, но мой ученик меня не понял. Я выбрал не тот язык. Слишком древний, смытый океаном со страниц истории. Юноша его попросту не знал. Не помнил. Я ошибся. Да что же это со мной… Я стоял, не шелохнувшись, и все попытки молодого мага увести меня прочь от любопытной толпы ни к чему не вели. В конце концов, я всё же опомнился.
Скорая помощь, спешащая по чьему-то расторопному вызову, на деле оказалась не слишком и скорой. Я заметил её белый, исчерченный алыми крестами корпус ещё за два квартала. Тревожный же вой сирены услышал и ещё ранее того. Мне не хотелось ни с кем объясняться и ломать их устоявшееся мировоззрение очевидностью фактов. Я знал, каково это, когда в столпах твоего пантеона истин появляются трещины, а затем тебе на голову неотвратимо падает каменная крыша собственной безоговорочной веры. Никому бы не пожелал такой пытки. Потому я благоразумно решил переместиться куда подальше, прихватив и Мигеля с собой. Очаровательно и немного растерянно улыбнувшись моим зрителям во все зубы, сколько их у меня было, что заставило стоящих рядом ко мне отшатнуться, а особо восприимчивых вскрикнуть, я исчез из их поля видения. Рассеявшись, будто мираж в пустыне, к которому неосмотрительно подошли слишком близко.