Обратная дорога была сущим кошмаром. Выныривая из темноты беспамятства, я выслушивал нудные жалобы таксиста о том, что мои облеванные ботинки пачкают ему салон. Провал. Опять бурчание водителя. Провал. Пробка – в мутном от дождя стекле расплываются огни фар всех оттенков желтого. Провал. Снова желтый свет, и снова бестолковый треп таксиста. Сначала он прошелся по водителям, которые нахально занимают полосу общественного транспорта, потом напыщенно заявил, что, будь его воля, он бы ни за что не посадил к себе в машину выходцев из Северной Африки и уж конечно меня, если снова увидит на улице, точно объедет стороной. Провал. Звук открывающейся дверцы. Чья-то рука, помогающая мне выйти из машины. Голос, шепчущий на ухо, что с меня двенадцать евро. Я послушно полез в карман за бумажником. Фоном звучал чей-то диалог. Я привалился к дверце машины в поисках опоры, поднял лицо к небу и почувствовал капли дождя. Колени подкосились, я стал оседать на землю.
Провал.
Очнулся я в постели. В глаза бил резкий луч света. Раздался щелчок, и свет погас. Когда мой взгляд сфокусировался, я увидел, что рядом на стуле сидит мужчина, на его шее болтается стетоскоп. У него за спиной маячила еще одна фигура – но ее скрывала тень. Я почувствовал, как мне задирают рукав и чем-то смачивают кожу. Острый укол – игла вонзилась в вену.
Провал.
2
В глаза снова бил свет. Но уже не такой ослепительный луч, как в прошлый раз. Нет, это был мягкий утренний свет; его полоска лежала на моем лице, возвращая мыслями к тому, что…
А где, собственно, я нахожусь?
Вскоре комната приобрела очертания. Четыре стены. Потолок. Ну, для начала неплохо. Постепенно перед глазами прорисовались голубые обои на стенах и пластиковая люстра под потолком. Тоже голубого цвета. Я скользнул взглядом вниз. На полу лежал голубой ковер. Я заставил себя приподняться и сесть. Кровать была двуспальная. Простыни – влажные от моего пота – отдавали голубизной. Махровое покрывало, в двух местах прожженное сигаретой, – голубое. Передняя спинка кровати обита нежно-голубой материей…
Это что, запоздалый рецидив от ЛСД? Наказание за первый и единственный опыт баловства с галлюциногенами в восемьдесят втором?..
У кровати стоял ночной столик. Не голубой. Все нормально. Значит, я не окончательно свихнулся. На столике бутылка воды и лекарства. Чуть дальше у стены небольшой письменный стол. И на нем лэптоп. Мой лэптоп. К столу был придвинут узкий металлический стул. С голубым сиденьем. О нет, только не это! Мои голубые джинсы и голубой свитер висели на спинке стула. В комнате имелся и маленький платяной шкаф – ламинированный под дерево, так же как и столы. Дверцы шкафа были открыты, на плечиках я увидел несколько пар брюк, рубашки и единственный пиджак, которые я забросил в чемодан пару дней назад, когда…
Неужели это было два дня назад? Или, вернее, какое сегодня число? И как я оказался в этой голубой комнате? Если и был цвет, который я ненавидел, так это именно этот. И…
Раздался стук в дверь. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел мужчина с подносом в руках. Его лицо показалось мне знакомым.
– Bonjour, – сухо произнес он. – Voici le petit déjeuner[8].
– Спасибо, – пробормотал я по-французски.
– Мне сказали, что вам стало плохо.
– В самом деле?
Мужчина поставил поднос на кровать. Наконец я узнал его. Это дежурный портье, который послал меня в день приезда в тот отель…
Нет, в этот отель. «Селект». Куда ты попросил таксиста привезти тебя вчера вечером, после того как…
Все стало приобретать смысл.
– Так записал Аднан.
– Кто такой Аднан? – спросил я.
– Ночной портье.
– Я не помню, чтобы мы с ним встречались.
– Но он, судя по всему, с вами встречался.
– Я что, был совсем плох?
– Ну, наверное, если не помните. Впрочем, это всего лишь мое предположение, ведь меня там не было. Врач, который вас осматривал, придет сегодня в пять. И тогда все прояснится. Но это зависит от того, будете ли вы здесь в это время. Я включил вам в счет и завтрашний день, monsieur, полагая, что в таком состоянии вам, скорее всего, захочется задержаться в этом номере. К сожалению, вашу кредитную карту не приняли. Недостаточно средств.
Меня это не удивило. Моя «Visa» была исчерпана, в отеле я регистрировался, зная, что мне удастся выжать из нее кредит максимум на две ночи проживания, и погасить давно просроченную задолженность нечем. Но все равно эта новость меня встревожила. Потому что вернула к угнетающей мысли о безнадежности ситуации: все пошло наперекосяк, и вот теперь я, словно потерпевший кораблекрушение, выброшен на мель убогого отеля, далеко от дома…
Но как ты можешь говорить о доме, когда его больше нет, когда его, как и все остальное, у тебя отняли?
– Недостаточно средств? – переспросил я, стараясь разыграть удивление. – Как это возможно?
– Как это возможно? – невозмутимо произнес он. – Да очень просто.
– Даже не знаю, что сказать.
Мужчина пожал плечами:
– Что тут скажешь, кроме одного: может, у вас есть еще одна кредитка?
Я покачал головой.
– В таком случае как вы собираетесь расплачиваться за номер?
– Дорожными чеками.
– Годится – при условии, что они действительны. У вас «Америкой Экспресс»?
Я кивнул.
– Отлично. Тогда я свяжусь с «Америкой Экспресс». Если они подтвердят, что чеки действительны, вы можете остаться. Если нет…
– Пожалуй, будет лучше, если я съеду, – сказал я, зная, что мой бюджет не выдержит многодневного проживания в отеле.
– Вам решать. Расчетный час – одиннадцать утра. У вас чуть больше двух часов, чтобы освободить номер.
Он развернулся к двери, а я подался вперед, пытаясь дотянуться до круассана на подносе с завтраком. Сил не хватило даже для этого, и я измученно рухнул на подушки. Лоб все еще горел. Выбраться из постели было равносильно виртуозному военному маневру. Мне оставалось смириться с мыслью, что я ни на что другое не способен – только лежать.
– Monsieur… – слабым голосом позвал я.
Портье обернулся.
– Да?
– Дорожные чеки должны быть в моей сумке.
На его губах заиграла улыбка. Он подошел к шкафу, достал сумку и вручил ее мне. При этом он напомнил, что номер стоит шестьдесят евро за ночь.
Я открыл сумку и нащупал пачку дорожных чеков. Выудил две бумажки: на пятьдесят и двадцать долларов. Подписал обе.
– Нужно еще двадцать, – сказал он. – В долларах будет стоить девяносто.
– Какой-то грабительский обменный курс, – возразил я.
Портье опять невозмутимо пожал плечами:
– По этому курсу мы работаем. Если хотите, можете спуститься вниз и проверить…
Да я сидеть с трудом могу, не говоря уже о том, чтобы спуститься вниз.
Пришлось достать еще один чек на двадцать долларов. Подписать и его. И швырнуть на постель.
– Вот, держите.
– Très bien, monsieur[9], – сказал он, схватив чек. – Все необходимые данные я возьму из вашего паспорта. Он у нас, внизу.
Но я не помню, чтобы отдавал вам свой паспорт. Я вообще ничего не помню.
– Я позвоню вам, как только «Америкэн Экспресс» подтвердит, что дорожные чеки действительны.
– Они действительны.
Еще одна подобострастная улыбка.
– On verra. Поживем – увидим.
Портье ушел. Я откинулся на подушки, чувствуя себя выжатым до предела. Лежал и тупо смотрел в потолок, словно загипнотизированный его голубой пустотой, мечтая раствориться в ней…
Потом мне захотелось в туалет. Я попытался приподняться и спустить ноги на пол. Ни сил, ни воли… На ночном столике, кроме бутылки с водой, стояла ваза, в ней голубые гардении из пластика. Я схватил вазу, вытащил цветы и бросил их на пол, стянул трусы-боксеры, опустил пенис в вазу и помочился. Облегчение пронзило меня сладостной болью. Столь же пронзительной была и мысль: какое жалкое зрелище.
Зазвонил телефон. Это был портье.
– Чеки приняли. Вы можете остаться.
Как любезно с вашей стороны.
– Мне звонил Аднан. Он интересовался, как вы себя чувствуете.
Ему-то какое дело?
– Еще он просил передать, чтобы вы принимали по таблетке из каждой коробочки на ночном столике. Это предписание врача.
– А что это за таблетки?
– Я не врач, monsieur.
Положив трубку, я принялся рассматривать коробочки и ампулы, пытаясь прочитать названия лекарств. Ни одно из них не было мне знакомо. Но тем не менее я сделал то, что велел портье: достал по таблетке из каждой коробки (всего их было шесть), положил в рот и запил большими глотками воды.
Очень скоро я снова отключился – провалился в бесконечную пустоту, где не было места ни мыслям, ни ощущению времени, прошлого и настоящего, не говоря уже о дне завтрашнем. Это было как предвкушение смерти, которой однажды суждено будет схватить меня за горло, избавив от необходимости просыпаться по утрам.
Дзинь…
Телефон. Я снова был в голубой комнате и пялился в вазу, полную мочи. Часы на ночном столике показывали двенадцать минут шестого. Сквозь шторы пробивался свет уличного фонаря. День угас. Телефон не умолкал. Я снял трубку.
– Пришел врач, – объявил господин Портье.
У врача была сильная перхоть и обгрызенные ногти. Его костюм настоятельно требовал глажки. На вид лет пятидесяти, с обвислыми усами и редеющей шевелюрой, он смотрел на мир глубоко запавшими глазами, и я, как человек, измученный бессонницей, сразу угадал в нем товарища по несчастью.
Он придвинул к кровати стул и спросил, говорю ли я по-французски. Я кивнул. Он жестом попросил меня снять футболку. Пока я стягивал ее, на меня пахнуло несвежим телом. Провалявшись сутки в поту, я изрядно запаршивел.
Врача, казалось, ничуть не смутил мой запах – возможно, потому, что его внимание было приковано к вазе на ночном столике.
– Мочу на анализ я не просил, – сказал он, нащупывая мой пульс. Потом послушал сердце, сунул мне под язык градусник, обмотал левый бицепс манжеткой для измерения кровяного давления, осмотрел горло и осветил фонариком белки глаз.
– У вас тяжелая форма гриппа. Этот грипп часто оказывается смертельным для пожилых людей и бывает следствием серьезных проблем.
– Интересно каких?
– Могу я спросить, в последнее время вы испытывали глубокие потрясения личного характера?
Я помолчал.
– Да, – наконец изрек я.
– Вы женаты?
– Не уверен.
– То есть вы хотите сказать…
– Официально я еще женат…
– Но вы ушли от своей жены?
– Нет, скорее наоборот.
– Она ушла от вас недавно?
– Да, вышвырнула меня из дому несколько недель тому назад.
– Значит, вы не хотели уходить?
– Очень не хотел.
– Был другой мужчина?
Я кивнул.
– А ваша профессия…
– Я преподавал в колледже.
– Вы преподавали? – переспросил он, с акцентом на прошедшем времени.
– Я лишился работы.
– Тоже недавно?
– Да.
– Дети?
– Дочь, пятнадцать лет. Она живет со своей матерью.
– Вы с ней общаетесь?
– Я бы очень хотел этого…
– Она не желает с вами общаться?
Я помедлил с ответом. Потом выпалил:
– Она заявила, что больше не хочет меня видеть, но я чувствую, что это мать настроила ее против меня.
Он сложил руки домиком, обдумывая мои слова. Потом спросил:
– Вы курите?
– Вот уже пять лет как бросил.
– Выпиваете?
– Было дело… недавно.
– Наркотики?
– Я принимаю снотворное. Эти таблетки продаются без рецепта. Но в последнее время они мне не помогают. Так что…
– Хроническая бессонница?
– Да.
Он еле заметно кивнул, намекая на то, что и ему ведомы все прелести этого недуга. Потом объявил:
– Ваш диагноз совершенно очевиден: полный упадок сил. Организм не в силах вынести столько… tristesse[10]. Совершенно естественно, что он реагирует на такой traumatisme либо сопротивляясь, либо сдаваясь под натиском вирусной атаки. Грипп, который вы подцепили, проявляется в более острой форме, чем обычно, потому что ваш организм ослаблен.
– И чем же лечиться?
– Я умею лечить лишь физиологические нарушения. А грипп – один из тех вирусов, которые живут своей жизнью и диктуют свои правила. Я выписал вам некоторые comprimés[11], чтобы снять температуру, боль, обезвоживание, тошноту и бессонницу. Но вирус не покинет организм, пока, скажем так, не устанет от вас, не захочет поменять место жительства.
– И как долго это может продлиться?
– Четыре, пять дней… как минимум.
Я закрыл глаза. Я не мог позволить себе остаться еще на четыре-пять дней в этом отеле.
– Но, даже когда он уйдет, вы еще несколько дней будете испытывать сильную слабость. Я бы сказал, что вы будете прикованы к постели не меньше недели.
Он поднялся.
– Я вернусь через три дня, проверю, как идет выздоровление, если к тому времени оно начнется.
Да разве возможно полностью излечиться от тех травм, что наносит жизнь?
– И последнее. Личный вопрос, если позволите. Что привело вас в Париж, одного, сразу после Рождества?
– Я сбежал.
Он задумался, потом произнес:
– Чтобы сбежать, нужно набраться смелости.
– Нет, тут вы ошибаетесь, – ответил я. – Никакой смелости для этого не нужно.
3
Минут через пять после ухода доктора ко мне зашел портье. В руке он держал листок. С важным видом он вручил его мне, как если бы это было судебное предписание.
– La facture du médecin. Счет от врача.
– Я оплачу позже.
– Он хочет, чтобы вы оплатили сейчас же.
– Он вернется через три дня. Неужели нельзя подождать?
– Ему следовало заплатить еще вчера вечером. Но вы были так больны, что мсье разрешил отложить до сегодняшнего дня.
Я заглянул в счет. Он был выписан на бланке отеля. И сумма указана совершенно фантастическая: двести шестьдесят четыре евро.
– Да вы шутите, – сказал я.
Его лицо оставалось бесстрастным.
– Это плата за услуги и за лекарства.
– Плата за услуги врача? Счет выставлен на вашем бланке!
– Все медицинские счета выставляет отель.
– И врач берет по сто евро за каждый вызов?
– Цена включает наши административные расходы.
– Которые составляют…
Он посмотрел мне в лицо.
– Пятьдесят евро за визит.
– Но это грабеж!
– Во всех отелях существуют административные расходы.
– Но не в сто процентов от цены.
– Такова наша политика.
– И вы еще вдобавок просите с меня стопроцентную наценку на лекарства?
– Tout à fait[12]. Мне пришлось послать Аднана в аптеку за лекарствами. Это заняло час. Естественно, поскольку он потратил этот час, занимаясь внеслужебными делами, ему положена компенсация…
– Внеслужебными делами? Но я гость вашего отеля. И не пытайтесь убедить меня в том, что вы платите ночному портье по тридцать два евро в час.
Он попытался скрыть лукавую улыбку. Ему это не удалось.
– Заработки наших служащих не подлежат разглашению…
Я скомкал счет и швырнул его на пол.
– Как хотите, но платить я не буду.
– Тогда вы можете сейчас же покинуть отель.
– Вы не вправе заставить меня съехать.
– Au contraire[13], я могу выпроводить вас на улицу в пять минут. По моему приказу наши сотрудники – notre homme à tout faire[14] и шеф-повар – сделают это в два счета.
– Я вызову полицию.
– Вы рассчитываете взять меня на испуг? – спросил он. – Поверьте, полиция примет сторону отеля, стоит мне сказать, что мы выгоняем вас по причине сексуальных домогательств нашего шеф-повара. И шеф это подтвердит – потому что он неграмотный и к тому же мусульманин строгих правил. Пару месяцев назад я застукал его dans une situation embarassante[15] с нашим homme à tout faire. Так что теперь, опасаясь разоблачения, он скажет все, что мне нужно.
– Вы не посмеете…
– Еще как посмею. И полиция арестует вас не только за аморальное поведение, но еще и проверит вашу биографию, выяснит, почему вы покинули свою страну в такой спешке.
– Вы ничего обо мне не знаете, – произнес я, заметно нервничая.
– Возможно… но мне совершенно очевидно, что вы приехали в Париж вовсе не на каникулы… Вы просто сбежали от чего-то. Доктор сообщил мне, что вы ему в этом признались.
– Я не сделал ничего противозаконного!
– Это вам так кажется.
– Вы негодяй, – сказал я.
– Ну, это как посмотреть, – парировал он.
Я закрыл глаза. У него на руках были все козыри – и с этим я ничего не мог поделать.