Теперь запунцовел Игорь Кичуй. Второв заприметил его сразу, на первом же собеседовании. В отличие от бывшего прокурорского следователя Солодова Кичуй взрос на рыночном праве, к тому же владел двумя языками.
– В общем-то, конечно, – пробормотал под испытующими взглядами Игорь, – перепроверить реквизиты было нужно и можно, но…
– Вот только без этих лжетоварищеских «но». Если мы начнем покрывать головотяпство друг друга, то попросту развалим банк. Предлагаю рокировку: Солодова за допущенную халатность от должности освободить, использовав с понижением. Исполняющим обязанности назначить Кичуя. Возражений, надеюсь, нет? – Но все-таки, Владимир Викторович, – пробормотал Игорь, – я как бы так не могу…
Под давящим взглядом президента он сбился.
– Занести в протокол. – Второв, не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону стенографистки. – К вечеру приказ мне на подпись.
– Обеспечу, – живо откликнулся Чугунов, по указанию Второва, курировавший кадры.
– Да, какие потери несем от нерадивых и некомпетентных сотрудников, – при общем молчании скорбно констатировал Зиганшин, бывший посол в одной из европейских стран, где банк открыл первый свой заграничный филиал. Уволенный вскоре на пенсию, посол был незамедлительно востребован в должности вице-президента «Возрождения».
При слове «некомпетентных» у многих промелькнула ухмылка – выпускник Высшей партийной школы, Зиганшин считал нужным высказаться по всякому обсуждаемому вопросу.
– Вот это не в бровь, а прям по собственному глазу! – не замедлил с реакцией начальник управления банковским холдингом Жукович, крупный человек с сальными волосами, висящими вдоль морщинистого желчного лица.
На свою беду, несдержанный Жукович угодил в «посольскую» зону ответственности и от получаемых ценных указаний бурно, по его собственному выражению, «прихреневал». Собственного руководителя он называл не иначе как ходячей опечаткой. – Дилетантов у нас и впрямь как грязи развелось, – на глазах у всех Жукович плотоядно подмигнул Зиганшину. – Я к тому, что крайних найти – дело нехитрое. А что касается вчерашнего провала – мы со своей стороны тоже сопровождали и конкурсы, и аукцион этот последний. И можно, не скрываясь, говорить – результаты фабриковались заранее, причем на таком уровне, что нам туда оказалось заказано. Так что юристы ни при чем.
– Еще один борец за правду. – Покоробленный намеком на собственную несостоятельность, Второв кивком усадил неуютного правдолюбца на место. – Вот уж воистину: кто умеет – делает, кто не умеет – учит. Не дожидаясь указания, Чугунов быстренько черканул в блокноте.
– А что мы все по исполнителям бьем? – вкрадчиво поинтересовалась главный бухгалтер Файзулина. – Есть же руководитель проекта, ответственный за приватизационное направление. Или ему сказать нечего?
Все выжидательно повернулись к элегантному, с подстриженной на манер английского газона бородкой, излучающему запах дорогого парфюма профессору Покровскому.
– Нечего, – властно отрубил Второв. – Здесь политический заказ. Устроили из страны масонский межсобойчик! Заметив изменившееся лицо Керзона, он хотел поправиться, но припомнил неудавшийся визит в Центробанк. – Да-с, межсобойчик! Грязью и неблагодарностью разит от этого болота. Гуревич, поросенок, живенько забыл, как валялся у меня в ногах, чтоб двинуться во власть. А теперь, как мы его на вершину подняли, вроде и не при делах. Сами, мол, разбирайтесь.
Он со свежей яростью вызвал в памяти картину, как продержал его полчаса в предбаннике зампред ЦБ.
– Помнишь, Забелин, кто мне его в свое время сосватал? «Надежный человечек вверху будет» – не ты говорил?
– А я и не отказываюсь. Он как раз где может, помогает. Но только аукционы – не его уровень. Результаты-то и впрямь в правительстве да в президентской администрации замешиваются. А туда мы, увы, не вхожи. Чего уж с плеча-то рубить? Союзников потерять – дело нехитрое.
– Лихо вы по мне, Алексей Павлович, – подивился Второв. – Выходит, по-вашему, президент банка эдакий невменяемый рубака. Говори уж начистоту. Или тоже, как некоторые, – он скосился на Керзона, – считаешь, что нечего нам с нечистым рылом да в калашный ряд?
– Я как раз хотел, с вашего позволения… – Со своего места, суетливо перебирая бумаги, приподнялся Александр Михайлович Савин. – Как раз хотел в связи с этим как бы несколько слов.
– А слова я вам как раз не давал, – осадил его Второв, и Савин, неловко постояв, медленно осел на кончик кресла.
«Вот оно, – понял Второв. – Предупреждал, предупреждал Чугунов, что готовится попытка переворота, не послушал. – Он, не оборачиваясь, ощутил напрягшуюся позу Рублева. – Или прервать правление?»
– Просто хочется прояснить, Владимир Викторович. – Забелин проигнорировал гипнотизирующие глаза Звонаревой. – Ведь третий по счету раз пытаемся влезть в приватизацию эту и вновь получаем по носу. Пора, может, сесть вместе и подумать, где пресловутая собака зарыта.
– Понятно. Разбора полетов захотели? При первых неудачах причины выколупливаете! Так я тебе расскажу, в чем причина. В том, что за дело радеть перестали. Вотчины развели. Холуев за банковский счет содержите. Еще хочешь? В кредитовании твоем безграмотном в том числе. Много швали среди заемщиков развелось. Чечены какие-то сомнительные. Один Курдыгов чего стоит! Да ему только за фамилию по определению отказать следовало бы, а за ним, знаю, аж пять миллионов долга. С чего бы?
– Может, напомнить, с чьей подачи он появился?! – окрысился Забелин.
Но Второв уже решительно оглядел остальных:
– И много у нас еще таких гробокопателей, кому не нравится политика президента?
– Да не передергивайте вы, Владимир Викторович. – Эльвира Харисовна Файзулина, не скрываясь, дернула вниз соседа, Савина, вновь начавшего невнятные телодвижения. – Нам просто перестала быть понятной логика последних решений.
– И что именно неясно, недогадливая вы моя?
– Неясно все-таки, чего отмалчивается руководитель всех этих незадачливых проектов? Вот уж полгода, с момента как в банке появился господин Покровский, на бесконечных семинарах мы рисуем клеточки и синусоиды, нас, как школяров, учат отличать блок «абстрим» от блока «ритэйл», фразочки какие-то заумные расшифровываем. И в результате мы про… – она демонстративно прервалась, щадя непривычного к их сленгу и оттого сконфузившегося председателя совета, – профукали. Профукали, Иван Васильевич, все, что можно. Так вот, хочется понять – то ли не те клетки рисовали, то ли не под тем руководством? А то так ведь все юруправление разогнать можно. А заодно и бухгалтерию, – на всякий случай подстраховалась умная женщина.
– Тех ли разгоняем?! – заострил вопрос управляющий Питерским филиалом Бажаев. Был Бажаев, по обыкновению, слегка нетрезв, и заостряемый им вопрос это и проявил предельно. Но получился он с откровенным намеком, о котором, сказать по правде, и не помышляли, – речь собирались вести только о Покровском. Смутившиеся члены правления принялись переглядываться.
– Выслушайте, Владимир Викторович, – поспешно, стараясь упредить реакцию набычившегося президента, поднялся третий и главнейший из правленческих палычей – первый вице-президент Александр Павлович Керзон. – Здесь нет врагов. Все мы ваши соратники. Как и вы, болеем за дело. За эти годы мы создали мощный универсальный банк.
– Ах, то есть вы создали?
– Под вашим руководством. У нас есть собственный, давно утвержденный курс, которого придерживаемся твердо – на зависть другим. Стоит ли сейчас метаться, клянчить кусок пирога, к которому нас не хотят допускать?
– Всё, чего мы добиваемся, – давайте вместе подумаем. – Большим недостатком Забелина было то, что, ввязавшись в драку, он рвался вперед, оттесняя остальных. И, конечно, получал больше всех. – Ну, положим, прорвемся, получим кусок нефтянки. И что с этим делать? Онлиевский – там все ясно. Хапает, чтоб деньжат откачать. А там – гори эти скважины огнем! Но мы-то собираемся играть по правилам. Значит, придется вкладываться. А, чай, не свечной заводик. Выдержит ли банк такие перегрузки? Как бы плавучесть не потерять. Мне, например, кажется, что стоило бы сосредоточиться на скупке оборонных, технологичных институтов. Там, доложу вам, такие наработки, такие россыпи неокученные! И уж, во всяком случае, много дешевле обойдется.
– И еще, Владимир Викторович, – Савин выкарабкался-таки из-за стола. – Я опять насчет западных заимствований. Ведь вся страна занимает – и правительство, и губернаторы, и компании. А деньги-то в производство как бы не идут. Стало быть, давление в котле возрастает. И – взорвется он непременно. А значит, и рубль как бы рухнет. Чем же те, кто занимают, отдавать станут? Это ж дефолт какой-то полный будет.
– Ну, похоже, все это камешки в мой огород, – прикинул отмалчивавшийся дотоле профессор Покровский. Сокрушенный вид его свидетельствовал о глубоком разочаровании. – Да, тяжело внедрять при таком-то сопротивлении. Но иначе нельзя. Новое время требует новых технологий.
– И новых людей, – с надеждой прошелестело от стены.
Покровский потер переносицу, набрал воздуха для долгого выступления, но его прервали. Все это время Второв, к которому апеллировали, на которого посматривали говорившие, молчал, обхватив подбородок руками. Теперь он сбросил руки, и – из прокушенной губы текла кровь.
– Наивный! Не в твой. В мой огород те камушки. Ишь как выстроились. Давно готовились. Президент вам не по душе. Скинуть решили коллективно! За то, что требую много, спать спокойно не даю.
– Ну зачем так, Владим…? – встрял Керзон и тут же пожалел.
– Заткнись, накипь! Знаю, кто у них за главного дирижера. На мое место метишь? Забурели, дети мои? От железной руки устали? Ну, да и я от вас устал. Вот при Иване Васильиче: на следующем же совете – или мне развяжут руки и всех вас помету, или – сам по собственному!
– Владимир Викторович, да кто ж тебя так настропалил-то? – нервно попыталась обратить услышанное в шутку Файзулина. И состояние ее передалось остальным – испуга главбуха прежде никто не видел.
За столом разом возбужденно заговорили. Не слушая друг друга, каждый обращался к президенту. Не было уже единой отстаиваемой позиции, единых требований – были люди, не ожидавшие зайти так далеко и теперь пытающиеся «отыграть назад». Все еще стоял с дрожащими губами Савин – он видел себя виновником происшедшего.
Сорвался со своего наблюдательного пункта Рублев. Он подошел к Второву и принялся настойчиво шептать в ухо.
И лишь сам Второв стоял неподвижно, скрестив руки, и смотрел на мечущихся людей с видом человека, которому неожиданно помогли принять трудное решение.
– Ну, довольно мельтешить, – произнес он, и конференц-зал выжидательно затих. Члены правления расселись по своим местам, как вышедшие из повиновения хищники, вернувшиеся на тумбы в ожидании наказания.
Второв обвел всех почти ностальгическим взглядом:
– Правление в данном составе объявляю закрытым.
И, подхватив под руку огорошенного Рублева, вышел через заднюю дверь.
Правление затянулось. И теперь, опаздывая в аэропорт, Забелин агрессивно пробивался через нескончаемые московские «пробки». Навороченный «БМВ», требовательно сигналя, разгонял вспархивающие при его приближении «волги» и «девятки», подобно тому как сами они – лет за десять до того неприступные, крутые властители российских дорог – третировали затюканные «запорожцы».
«Навороченный», «крутой»! Забелин поймал себя на въевшемся сленге. Он со стыдом вспомнил, как на последнем фуршете в Президент-отеле, желая подольститься к собеседнику – нефтяному «генералу», компанию которого пытался перетащить на обслуживание в банк, то и дело вслед ему козырял выражениями типа «Лужок выволок Евтуха на стрелку», – подобно тому как высшее общество конца восемнадцатого века переходило на французский, признаком принадлежности к истеблишменту конца двадцатого становилось умение «ботать по фене».
Но когда, в какой момент он, Алешка Забелин, кандидат наук, небесталанный вроде ученый, смеясь над анекдотами о новых русских, сам обратился в нувориша и проникся кичливым непониманием всякого, не вхожего в те круги, в которых вращался в последние годы? Недавно при знакомстве с одним из умнейших, честнейших людей страны он по привычке начал прикидывать, «сколько тот стоит». Новый знакомый, человек тонко чувствующий, прервался, разочарованно посмотрел на Забелина и поспешно откланялся.
Как-то само собой исчезли из круга зрения бывшие друзья. То есть в просьбах он старался по-прежнему не отказывать, но себе-то можно сознаться: помогал больше, чтобы снять тяжесть с себя, ну и желательно, чтобы это не требовало чрезмерных усилий. Впрочем, неловкость испытывал не только он. Старые знакомые при редких теперь встречах держались по-разному. У одних то и дело проступало заискивающее выражение просителя, ищущего подходящий момент. Другие, напротив, держались до неестественности шумно и запанибрата. Но и в тех и других без труда читалось общее: для них Забелин перестал быть старым другом или добрым знакомым. Он превратился в шанс на лучшую жизнь.
От новых же своих сотоварищей он отличался разве что тем, что лучше их умел не выказывать распирающее изнутри ощущение собственной значимости. Из круга вышел круг.
В редкие, свободные от бесконечной работы минуты Забелин задумывался, откуда в окружающих его людях, жирующих среди повальной нищеты, появилось и укрепилось ощущение незыблемой крепости своего положения. Как же не боятся они того самого неотвратимого гнева обнищавшего народа, бунта бессмысленного и беспощадного, которым пугали не одно поколение богачей?
А потом как-то попалась ему фраза, которую Геббельс якобы сказал Гитлеру: «Скажите, мой фюрер, что они должны думать. И через полгода они будут так думать».
Сомневающиеся, рефлексирующие индивиды не нужны ни одной власти. Свобода слова, безусловно, великое достижение. Каждый должен иметь право сказать то, что думает. Важно только исподволь внушить, что следует думать. А потому – «пипл должен хавать».
Умнейшие из наживших стремительные, неправедные состояния быстро осознали, что самый надежный способ сохранить приобретенное – избежать реакции отторжения со стороны нации, взращенной на идее всеобщего равенства. А для этого надо заставить других думать на твоем языке, стремиться к тому же, чего достиг ты сам, – к обогащению. И проникаться завистью к тебе. Но не потому, что ты обокрал их. А потому, что у них пока не получилось так же точно обокрасть себе подобных.
Хочешь владеть людьми – «рули» их сознанием. Поначалу самые продвинутые из новых русских взяли под опеку советскую интеллектуальную элиту, от непривычных ласк охотно оттаявшую. Элита быстро приучилась есть с руки. Но – норовила куснуть: презрение к нуворишам скрывала плохо. А стоять на цырлах и с благостным видом внимать зауми, что льют тебе в уши люди, неспособные заработать жалкий миллион, – занятие, согласитесь, мазохистское.
А посему, добившись, что образ бизнесмена-спонсора стал сливаться в массовом сознании с окружающими его знаменитостями, можно было перейти к следующему этапу – начать формировать собственные культурные сливки, понятно говорящие, хотящие того же, что и ты, а стало быть, предсказуемые и адекватно мыслящие.
Мощная информационная машина, пропагандирующая «новое время, несущее новые ценности», обрушилась на обнищавших, затравленных, разочаровавшихся во всем и вся людей и за короткое время перемолола в них прежние, казавшиеся незыблемыми представления о добре и зле.
В видеотеках закрутились второразрядные штатовские боевики, с прилавков сметались выпеченные на потоке ужастики и детективы, с эстрады длинноногие содержанки писклявыми голосами разносили «фанерные» тексты. Пенсионерок и домохозяек, отчаявшихся на закопченных своих кухоньках в ожидании луча света, интенсивно «намыливали» мексиканскими сериалами.