Девки хохотали, а Тата, как сковородка на плите, подогрелась и от подарка, и от разговоров в пользу Ленчика, и от мыслей: неужели это кольцо останется самым ярким эпизодом в ее жизни? Мало… И перспектив заблистать, как изумруд с бриллиантами на пальце, – ноль, помноженный на ноль. Почему же ноль? А Ленчик? Кто еще способен выкинуть мешок денег, не требуя взамен ничего, лишь пообещав отбить у мужа? Вечером она лежала с ним в постели, после чего он предложил ей выйти за него замуж…
Экскурс в прошлое прервал голос…
В салоне, где мотор не ревет, а нежно шепчет, выстрелы гремели как из телика во время демонстрации боевика.
Южин гнал по проселочной дороге, поднимая облака пыли – дождя не было давно, а на асфальт местные не разорились. Непонятно, как при нулевой видимости и по ухабам за ним следовали легковушки. Украдкой он поглядывал на шефа, пугающего спокойствием и похожего на труп, пристегнутый к креслу, чтоб не вывалился. Собственно, в данных обстоятельствах Леха Шатун бессилен что-либо изменить, ведь быстрее, чем есть, – не будет, ему оставалось только ждать. Ждать, чем закончится пальба. М-да, сегодня не его день, это случалось редко.
Стрельба была недолгой и беспорядочной. Потом наступила тишина, разумеется, относительная. Шатун молчал, Южин понял, почему: если Ксения жива и успешно прячется, он выдаст ее голосом в трубке. А ведь Леха надеялся, что она жива. Надежда не покидала даже водителя, но вдруг…
– Эта сука кому-то звонила.
Водила дернулся: фразу сказала женщина!!! Стало быть, она участвовала в перестрелке. Женщина – убийца?! Южин считал, это выдумки телевизионщиков, чтоб киносюжеты интересней были, на самом деле такого в природе не существует – какой же он наивный в сорок шесть лет. Но раз она на связи, значит, трубка Ксении в ее руках, следовательно…
– Суку оставь себе, – внятно произнес Шатунов.
– Что, что? – раздалось из трубки. – Ты кто?
– Я Шатунов Леонид Федорович…
– Леха, на хрен ты ей имя свое…
Южин осекся, так как жест свободной руки Шатунова означал: заткнись немедленно, а слова он адресовал той, которая держала трубку Ксении:
– Если Ксения жива, я дам больше в два раза. Даже если она ранена. Только уйдите оттуда, оставьте ее мне. Но не дай бог она…
– Подавись своими угрозами! – получил он в ответ.
– Тогда молись. Ты запомнила мое имя?
– Запомнила.
– А у тебя хорошая память? Запоминай еще: я тебя и тех, кто сейчас с тобой, найду. Где б вы ни были – найду. Молитесь, чтоб смерть пришла к вам до того, как встретитесь со мной…
Он услышал мужской голос: «Уходим!» – и трубку Ксении отключили.
Вот она – деревня. Точнее, ее часть, в прошлом так называемый аппендицит, в настоящем – пригород для толстосумов.
Людей из живописной зоны выселили… Нет-нет, никого силком не сгоняли с насиженных мест, танками не давили, а выкупили участки или переселили в благоустроенные городские квартиры, ведь кое-кому нелегкая крестьянская доля осточертела. Затем провели коммуникации, построили особняки один больше другого. Наконец, и сюда пришла мадам цивилизация, жители активно подключались к трубам, ведь не у всех имелся тот же водопровод. Так что соседство принесло обоюдную пользу: деревенские поставляют продукты и рабочую силу, взамен получают рублики. Примечательно, что особняки не охраняются, даже заграждения нет, на всю деревню один участковый – вот и вся охрана. Выстрелы он наверняка слышал, но неизвестно, что подумал, до сегодняшнего дня войны, характерные для городов девяностых, обходили этот уголок стороной. Да и какая польза от участкового, одного-то?
– Стас, звони в «скорую» и вызывай полицию, – в трубку приказал Шатунов, выглядевший обманчиво спокойным, подозрительно спокойным. – Скажи, слышали перестрелку в Пухове, пусть срочно выезжают.
– Ну да, вдруг она жива, тогда нужен врач… – согласился с ним Южин. – А что полиции скажешь, почему мы здесь?
– Посмотрим. Стоп, мы на месте!
Одновременно визгливо затормозили три легковые, ехавшие за джипом, упершись в ограду носами. Других машин на улице не было, не слышалось и удаляющегося звука мотора. Едва приоткрылись дверцы и из салонов автомобилей, покрытых плотным слоем пыли, показались головы, Шатун замахал им:
– Назад! Догоните их!
– Кого? Где? – вытаращился Крючко (между собой – Крючок).
– Убийц, – рявкнул Шатун, открывая кованую дверь ограды. – Учтите, у них стволы! Они стреляли… Добудьте мне хотя бы одного живьем, одного!.. Только не сдавать полиции, сам разберусь.
На последней фразе он помчался к дому, вынимая пистолет. Свой долг – находиться рядом с шефом – водитель понимал буквально, поэтому, прихватив монтировку (смех – да?) поторопился за Шатуновым, бросив парням сумбурной скороговоркой:
– Вы через деревню напрямки… Выедете на трассу, тут другой дороги нет. На трассе никого не будет, кроме убийц. Кто-нибудь… останьтесь, а?
Безусловно, банда убийц могла находиться еще внутри шикарного особняка или где-то в саду, ведь Южин доставил шефа молниеносно. Следовательно, двое против неизвестного числа вооруженных лиц – это неоправданный риск, особенно с монтировкой в руке. Но кто сказал, что бандиты приехали и уехали? А если они пешком ходят-бегают? Если они где-то здесь, за кустами притаились? Потому Южин и озирался по сторонам с опаской, несмело следуя за шефом.
Одновременно хлопнули дверцы, две легковых унеслись по направлению к деревне, остались: Ма´рин – инициативный охранник завода и братья Лапины. Парни молодые, спортивные, в охрану доходяг не берут.
– Ты хоть объясни, что тут?.. – зашептал Марин, догнав Южина.
Бывший мент, не прижившийся в правоохранительной системе из-за принципов, свой по-гречески правильный нос совал повсюду. Ну, все ему нужно знать, видеть, понять, «стариков» это раздражало, что закономерно, народ не выносит выскочек.
– Там женщину убивали, – ответил Южин свистящим шепотом, указав глазами на особняк. – Сам слышал выстрелы из мобилы Шатуна.
– Убивали?! А кто она шефу?.. Э, Леонид Федорович! – неожиданно рванул Марин вперед, когда Шатунов хотел взяться за дверную ручку. – Не трогайте! Вдруг там отпечатки остались. Уступите дорогу, я пойду первым.
Как ни стремился Шатунов попасть внутрь, а все же подчинился: сжав пальцы в кулак и опустив его вниз, он через силу отступил…
4
– Не спите? А это я.
Сабрина небрежно кинула сумочку в угловое кресло, плюхнулась на диван рядом с матерью, закинула руки за голову и тоже впала в депрессивную задумчивость.
«Как они похожи, – удивлялась про себя Маша. – Обе имеют натуральные белые локоны, глубокие темно-серые глаза, но обманчиво умные и вдумчивые. Губы у обеих одинаково сдобные, им хватает естественного цвета, чтобы привлекать глаз. Брови – крылья, носик ровненький, шейка… Одним словом, лепота. Так это не все, их объединяет и внутреннее устройство: обе нетерпимы к чужому мнению, эгоистичны, упрямы, цены себе не сложат. А за все надо платить, девочки и расплачиваются неудачами, при том не понимая, откуда на них столько напастей сваливается. Главное, никого не хотят слушать, чтоб чуточку выправить положение, ведь из каждой ситуации есть, как минимум, два выхода».
– Что отец? – осторожно поинтересовалась Маша, кстати, Шатунова она уважала – не при бывшей жене будь сказано.
– Не бедствует, – приглушенно ответила Сабрина, хотя тетка Маша не о том спросила.
По суровой складке между крылатыми бровями и по унылому выражению Маша догадалась: поход к папе увенчался полным крахом без каких-либо оговорок. И Тата это поняла, поэтому не требовала подробностей, она лишь произнесла, ни к кому не обращаясь:
– И что нам делать?
– Дом продавать, – сказала Сабрина. – Срочно.
Это разумно, по мнению Маши, а Тата подскочила как ужаленная:
– Ты в уме? Продать дом?! И показать всем, что мы на мели?!
Она – что спичка, вмиг вспыхивала, притом мало задумывалась, что говорит и как, это качество ей всю жизнь испоганило. Сабрина некоторыми рамками себя ограничивала и далеко не всегда поддавалась эмоциям, пожалуй, это единственное различие между матерью и дочерью, если не считать возраста.
– Ты еще попробуй продать шестьсот квадратов, – парировала дочь. – Тех, у кого много денег, наш дом не устроит: площадь маловата, нет сада, бассейна, теннисного корта. К тому же дом не выдерживает нынешних архитектурных требований – устарел. А у кого денег мало, те по-любому не купят, на фиг он им?
– И так плохо, и этак плохо, – сочувственно вздохнула Маша.
– Я не выставлю дом на продажу! – пылко выкрикнула Тата.
Маша прикусила язык, который после алкоголя рвался дать дельный совет. Без дураков, дельный. Проблема в том, что мать и дочь, имея непомерные амбиции, не способны организовать работу, чтоб удовлетворить свои же запросы в полной мере. Но сегодня день открытий! Сабрина оказалась не безнадежной, вероятно, в силу молодости и практичности, заложенной генами отца:
– Не можем содержать дом, так давай устроим в нем гостиницу? Место отличное, сюда едет народ помолиться к ручью и окунуться – он же святой… Некоторые приезжают издалека и вынуждены сразу уезжать, не отдохнув, не поев. А у нас въезд для машин есть, комнат достаточно…
– Боже! – заломила руки Тата. – Какая чушь! Ты хоть знаешь, сколько нужно денег на твой замысел?
– Продадим кабак, кредит возьмем…
– Ни за что! – категорично поставила точку мать.
Но! Привычка увидеть выгоду там, где ее не может быть по определению, плюс манера пользоваться ситуацией сработали и на этот раз:
– Впрочем… попроси у отца! Если он даст денег, то я…
Сабрина резко встала, метнув в мать выразительный взгляд, что явилось для той сигналом: замолчи! И Тата умолкла, почувствовав поток неприятия от дочери, которая угрюмо побрела к лестнице. Замерла и Маша, такой отрицательно заряженной частицей она не видела Сабрину никогда, состояние девочки пугало. На середине лестницы Сабрина задержалась, неожиданно села на ступеньку, ей понадобилась пауза, чтобы собраться с духом и удивить Машу дерзостью, с какой она осадила мать:
– Моя идея безумная, да. А у тебя вообще нет ни одной, кроме глупости сойтись с отцом. Видела б ты, как он на меня смотрел, когда я… сватала тебя. Мне было стыдно, но остановиться и извиниться не смогла. Я ж в тебя, не умею вовремя одуматься. Ты терпеть его не можешь, а задалась целью вернуть. Считаешь, он дурак? Наши с ним отношения тоже ты испортила, внушала мне с детства: он ничтожество, урод, бандит…
– Да, бандит, – пыхнула Тата. – Нашего ударника капиталистического труда чуть не расстреляли! Он обвинялся в убийстве нескольких человек сразу!
– Но его даже не посадили, – внесла уточнение Сабрина.
– Откупился!
– Ой, мама, я же немножко знаю отца, по-моему, это какая-то лажа – с его обвинением. Собственно, я не о том. Меня больше не посылай мирить вас, отец вычеркнул тебя, я не хочу, чтоб и меня окончательно вычеркнул. Да, не хочу!
Потому что она еще надеялась: перетрется, утрясется, сгладится, уладится. Ей нужно с ним примириться, это вопрос жизни и смерти, но Сабрина не знала, как это сделать.
Она поднялась со ступенек и поплелась наверх, поглядывая на подруг внизу с вызовом бунтаря. Да, Сабрина будто ждала выпада, конечно, со стороны матери. Маша замахала руками, дескать, молчи уж, Танька, не видишь, в каком настроении девочка? Большая редкость: та вторично укротила гордыню и не стала выяснять отношения с дочерью, обвиняя в предательстве и неблагодарности, ну и еще в чем-нибудь страшном. А Сабрина, по всей видимости, находилась под большим впечатлением от Ленчика, прежде чем уйти к себе, она задержалась, вспомнив:
– Ты так и не сказала мне правды – почему вы развелись?
– Какая тебе нужна правда? – наигранно замигала веками Тата, она, как всегда, принижала значение тех или иных событий, если ей выгодно. – И зачем? Не знаю, почему он ушел, не знаю! Или мне нужно было унизиться, что-то там выясняя? Еще чего! Я просто дала согласие на развод… Почему ты спросила?
– Он предложил мне денег, сколько захочу, лишь бы не слышать о тебе никогда.
– Не поняла я, что тут к чему, – нервно бросила Тата, – но деньги надо было брать, пока давал.
– Спать хочу.
После стремительного ухода Сабрины стало как-то неуютно, неудобно физически, но это впечатление Маши, женщины излишне восприимчивой. Сложно было не заметить в Сабрине разлад, начался он не вчера, разумеется, но сегодня проявился. А Тата – заметила ли она в дочери симптомы застарелой депрессии? Не-а, не заметила, да и тревожили ее далекие от дочери мысли. Она крутила в мочке уха серьгу, не успевшую отправиться в ломбард на бессрочное хранение, и мямлила:
– И что теперь делать? Как быть с долгами? И с этим домом? Ммм… как меня все достало!
У Машки вертелся на языке единственный совет, да и тот ехидный: мол, сбегай к Ленчику, пади на коленки, залей слезами его ботинки и попроси дать в долг. Он даст из жалости любую сумму, даже зная, что никогда не получит денег назад. Разве это не вариант в ее положении? Да куда ж деть гордыню, которой подруга окутана с головы до пят, как королевской мантией? И возня со сватовством затеяна ради них, любимых всеми народами и племенами, – денег, правда, результат ожидался другой: Ленька прибегает к Тате, падает на колени и… тому подобная дребедень в духе сериальных сказок. Так что советы – для умных, для дураков – гордыня.
– Мне осталось только убить Шатуна! – воскликнула Тата.
Нечаянно вырвалось, и она вскинула испуганные глаза на подругу, а та сделала вид, будто не услышала. По мнению Маши, язык у Таты безбожный разбойник, по уму – так его бы отрезать без сожаления, чтоб не вредил.
Скороговоркой и коротко Шатунов объяснил, в чем проблема, тем более предосторожность в данных обстоятельствах – дело святое, без того нашумели, подъезжая. Эх, знать бы точно, здесь убийцы или удрали? А как узнать? Сняв с предохранителя пистолет, Марин мотнул головой, отбрасывая назад длинные светлые волосы, – этого парня «старики» считали пижоном. И то верно: волосы длинные, серьга в ухе, постоянно на его руках перчатки из тонкой кожи, но без пальцев, ну и так далее. Пижон!
– Не торопитесь, – предупредил он шепотом, наклонившись к шефу. – Если они здесь – от нас не уйдут, а если их нет…
– Там Ксеня, – просительной интонацией возразил тот. – Может, она ранена…
– Может, – согласился Марин. А в его интонации все уловили приговор Ксении. – Куда идти, знаете?
– На третий этаж.
– Эй, Лапины! – бросил он через плечо. – Мы поднимаемся наверх, а вы проверяете помещения внизу. В шкафы загляните, иногда там не только любовники прячутся. И поберегитесь, ладно?
Братья Лапины, почти как двое из ларца – одинаковых с лица, хотя погодки, согласно кивнули и вынули пистолеты. Конечно, они стреляли, и не однажды! Только в тире. Но настроены оба азартно, и это не есть хорошо.
Марин достал чистый носовой платок, набросил его на дверную ручку и осторожно повернул ее. Его рука крепко сжимала пистолет, подняв его к плечу. Вошли – входная дверь оказалась не запертой. Внутри было темно. Марин тихо приказал всем стоять, пока настраивал в мобильнике функцию «фонарик». Свет от него не ахти, но хотя бы увидишь, куда ступать.
Он открыл следующую дверь, за нею тоже было тихо и темно. Все примерно знают, где должны находиться выключатели, и Марин, пошарив по стене ладонью, нашел два на уровне бедра. Когда надавил на первый – загорелись бра по бокам входа, надавил на второй – вспыхнула огромная люстра под потолком в гостиной. Бесшумно братья рассредоточились по первому этажу, а он, зорким оком окинув пространство, поднялся с шефом и Южиным по лестнице на второй этаж.