– Поехали. К месту аварии. – А через некоторое время произнес: – Но исключения все же бывают.
Эта часть дороги – ветка от основной, проложили ее лет сорок назад. В те далекие времена качественная дорога нужна была для перевозок сельскохозяйственной продукции – зерна, живности и т. д., таким образом разгрузили основную дорогу. И сейчас возят ту же продукцию, правда, в меньшем количестве, но, экономя на бензине, едут по основной дороге (она же короче), создавая пробки. А здесь всегда пусто.
Южин затормозил на обочине. Четыре человека, отдыхавшие на травке, поднялись на ноги, встречая шефа, были они чуть целее угробленных автомашин. Стас придерживал рукой платок, который приложил к ране на голове, потеки крови на его шее успели подсохнуть, одежда была грязной. Так же выглядели и остальные, одному Гоге относительно повезло, во всяком случае, от потери крови он не умрет. Смотрел Гога в сторону – совесть не позволяла глянуть в глаза шефу.
У кювета Шатунов остановился, рядом с ним встал Южин и присвистнул одновременно с Мариным – пожалуй, сильнее не выразишь отношения к аварии.
Автомобиль Стаса, изрядно пожеванный, видно, пару раз перевернулся, стоял на колесах. Вторая машина повреждена меньше, всего лишь носовая часть, но подлежит ли она восстановлению – на поверхностный взгляд ответ отрицательный. Машина удачно, если можно так выразиться, скатилась с крутого склона и врезалась носом в первый автомобиль. Короче, если б не первая машина, вторая, без сомнения, кувыркалась бы долго и нудно. Но и дополнительный урон первой легковушке она нанесла крупный: задняя дверца вмялась глубоко в салон. Счастье, что сзади не сидел пассажир, иначе его давно баюкали бы ангелы.
– Это что? – после длинной паузы процедил Шатунов, указав подбородком на помятые авто.
Сам по себе вопрос, конечно, дурацкий, задать его мог тот, кому нужен телескоп, чтоб разглядеть корову перед носом. У Шатунова зрение, как у орла, который видит суслика с пятикилометровой высоты, значит, в самом вопросе заложена ирония с вытекающими последствиями. За неполных сорок лет Гоге не приходилось бывать в жестоких переделках, у Шатунова же не служба, а лафа, и так продолжалось лет десять. Но вот представился случай показать себя в деле и лопухнулись так, что теперь Гога не знал, к какой казни готовиться. От ответа не увильнешь, пришлось поведать о коротком и прискорбном приключении:
– Мы их догнали. Договорились с Крючком стрелять по колесам, я выстрелил первым, сразу за мной – Крючок…
– Ну?
Поскольку в Шатунове не чувствовалось ни йоты агрессивности, Гога осмелел и позволил себе толику гнева:
– Нашу тачку вдруг повело! Я не понял, чего ее заносит! Гляжу – Стас не может выправить, хватаюсь за руль… чтоб помочь ему! И тут нас – на бок! Слышу – крыша трещит, все мелькает, где я – не пойму. Потом кидануло, еще разок перевернуло…
– Короче, – сказал Шатунов.
– Можно я? – вступил Крючок. – Я знаю, почему мы смялись. Когда мы с Гошкой выстрелили и… и не попали… из джипа с разных сторон открылись дверцы и показались двое. Они выстрелили сначала по колесам Стаса…
– Стало быть, попали? – уточнил Шатунов.
Крайне неприятно признавать, что кто-то искусно тебя обставил, а куда деваться? Тут еще Марин спустился вниз и рассматривал «убитый» транспорт, что раздражало пострадавших.
– Ну да, – вздохнул Крючок. – И сразу по нашим колесам… А тут откос ведет вниз, ну, мы друг за другом… Машину Стаса задержали бетонные столбы – и откуда они там? Иначе… мы костей не собрали б.
– Ммм, стреляли ювелирно, – подлил масла в огонь Марин, присев у колес.
Шатунов ходил туда-сюда вдоль обочины под виноватую речь Крючка, парня простоватого, безобидного и чуть-чуть туповатого, но охраннику большой ум вроде как не нужен:
– Посмотрел бы я на тебя, Марин, если б ты был на нашем месте. Уж точно не скалился бы, как сейчас. Срезали нас за секунду! И по газам дали. А могли убить. Запросто. Но не убили.
Непроизвольно пострадавшие в аварии перевели взгляды на автомобили – жалкое зрелище, не ремонт светил машинам, а кладбище.
– За что я вам плачу? – Начал Шатунов с тихой ноты, но потом разошелся… Что показательно – вовсе не разбитые иномарки разозлили его. – За что бабки получаете, я спрашиваю? От вас много-то не требуется! Сами себя охраняете, так, по крайней мере, должны… Нет, обязаны! Вы обязаны уметь стрелять! И попадать! На ходу, на лету, вниз головой, на одной ноге, но попасть обязаны! Вы превосходили их уже тем, что на двух машинах, могли действовать отдельно! И упустили… Ай!
Досадливо махнув рукой, он отправился к джипу, Южин кинулся на место водителя, а Марин тем временем, выбираясь из кювета, успел успокоить раненых:
– Не раскисайте, не выгнал же! Позвоню Лапиным, они приедут за вами и вызовут эвакуатор. Сочувствую, но облажались вы, ребята.
Южин ему просигналил: ждем. Оставив четверку загорать в безлюдном месте, где не купишь ни пива, ни еды, ни лекарств, он запрыгнул в салон. Внедорожник, сделав полукруг, умчался к городу.
Шатунов обоим (Южину и Марину) велел идти в дом, не объясняя, зачем они ему. Встретил их Иваныч – высокий и поджарый старик, исполнявший обязанности эконома-распорядителя. Он – неотъемлемая часть прошлого Шатунова, его левая рука, которая ничего особенного вроде бы не делает, но без нее нельзя. Шатунов, взбегая наверх, бросил ему всего одну фразу:
– Отведи их в комнаты, они у нас ночуют.
Ночуют! Днюют – другое дело. Когда хозяин убежал, Иваныч перевел бледные, с чуть заметной голубизной глаза на гостей и шепотом осведомился:
– Куда ездили?
– Спасать женщину по имени Ксения… Больше ничего о ней не знаю, – частично удовлетворил его любопытство Южин. – Слышь, Иваныч, пожрать не сообразишь?
– Идите в столовую. И что, спасли?
– Застрелили ее, четыре пули всобачили.
– В Ксению?! – ахнул старик, порядком расстроившись.
Что замечательно в нем – так это усы, точь-в-точь у моржа, нависшие над губами и не гармонирующие с аскетическим лицом. Они жили отдельной от хозяина жизнью, смешно шевелились даже во время молчания Иваныча. Впрочем, в этом старике все пропорции нарушены: руки, ноги и лицо длинные, глаза круглые, туловище короткое, речь медленная, а движения быстрые. Несуразный какой-то.
– Иваныч, ты знал ее? – поинтересовался Южин.
– Я? Нееет.
Иваныч старательно протянул слово «нет», а убедить не получилось. Чтоб замять эту тему, он зашаркал в сторону кухни, оттуда принес еду и приборы, поставил на стол и поторопился уйти, словно накопилась куча дел, которые необходимо переделать только на рассвете, не позже.
– Врет дед, – констатировал Марин. – Он знает, кто она.
– Ну и что? – фыркнул Южин. – Ты его хоть пытай, не расскажет. Выпьешь?
– Не пью, – отказался Марин, поедая холодную курицу с огурцами и помидорами.
– Ты гляди, какой… – протянул Южин насмешливо. – Прямо как ненастоящий.
Непьющие нынче – наподобие говорящей кобры, больше пугают, чем восхищают. Водку и рюмки поставил на стол предусмотрительный Иваныч, водителю осталось налить и выпить, что он и сделал. Выпить-то выпил, на вилку наколол маринованный гриб, но не отправил в рот, несмотря на голод, а посетовал:
– Ух, и хреновый был день… я хотел сказать, ночь. Больше всего мне не понравилось, что наш Шатун назвал той суке, которая пришла с убийцами, свое полное имя.
– Да? – как будто не удивился Марин. – На этом факте остановимся подробней. Я весь внимание…
Часть вторая
Два стана и одна цель
1
Ранним утром Маша понеслась домой, ведь без нее земля под домом провалится, дочки помрут с голоду, а муж с горя повесится на первом суку. Неожиданно к ней в машину забралась Сабрина:
– Теть Маша, я – к вам. Мне нужна помощь дяди Володи.
Для пущей убедительности она потрясла перед ее носом заготовкой – агрегатом, напоминающим моторчик. Маша с техникой не дружила, самое большое ее достижение в данной области – умение управлять автомобилем и бытовыми приборами. Другое дело муж, у него самолет полетит без крыльев, автомобиль поедет без колес, так что желание Сабрины встретиться с ним по части моторчиков вполне естественное и подозрений не должно вызывать. Все бы ничего, если б не ночной диалог, к тому же Сабрина не частая гостья в их доме, выходит, ей что-то нужно? С другой стороны, муж в дом Таты не придет даже под страхом смертной казни, Сабрина это знает. Кстати, дочь подруги вовсе не походила на потерянную девочку, какой Маша застала ее ночью, а с мужем они когда-то заключили договор: историю Леньки и Таты – никому и никогда! Тем более дочери! Да ни за что!
Успокоившись, Маша привезла Сабрину домой, проводила через сад, в котором, благодаря стараниям мужа, растительность разрослась будто по волшебству и в отдельно взятом государстве с особым климатом. Владимир Витальевич оборудовал за садом два сарая под мастерские, а делать умел… легче сказать, чего не умел.
Он повертел агрегат жилистыми руками и вопросительно взглянул на девушку. Личико Сабрины осталось бесстрастным, лишь глазки она скосила на Машу, дескать, тетя здесь лишняя. Немного подумав, он небрежно бросил жене:
– Маруся, принеси нам компотика… Нет, лучше кофейку свари.
Простодушная Маша побежала варить кофе, уверенная, что ее Володя (человек моральных принципов) при всей нелюбви к Тате не внесет раздора между дочерью и матерью. Едва шаги жены перестали слышаться, он кинул на ржавый железный стол агрегат, не без удивления поинтересовавшись:
– Зачем тебе мотор от мопеда? Потянуло на ретротранспорт?
– Это предлог. Тетя Маша не хочет говорить правду, а я хочу знать.
– Что именно?
– Почему отец ушел от нас?
Есть мужчины, которые добираются до полтинника и на них смотреть противно, они выжатые и сморщенные, как вялый корнеплод, к отталкивающему виду плюсуется дурной характер. Стройный Владимир Витальевич, если его одеть в приличный костюм, постричь по моде серебристые волосы, в пятьдесят шесть заткнет за пояс щеголя не старше сорока. Но это внешняя оболочка, а вот нрав у него тяжелый. Сабрину он считал испорченной куклой наподобие Таты, никогда не лез к ней с разговорами, она тем более игнорировала его, а сегодня озадачила.
– Чего это вдруг приспичило? Не поздновато спохватилась?
Сабрина знала: ложь он чует, юлить с ним не имеет смысла; не всегда дядя Володя деликатен, зачастую вспыльчив, но, как говорится, с ним в разведку можно идти смело. Собственно, принцип общения с ним она продумала до того, как появилась пред его очами, посему без паузы сказала правду, но утаила причину, развернувшую ее к родному отцу:
– Мне не удается наладить отношения с папой…
– Сама виновата. Гонор у тебя зашкаливает.
– Наверное. Но если он негодяй, как говорит мама…
– Кто? Леха негодяй?
– …должна же я это знать? Знать хотя бы для того, чтоб не питать иллюзий. Вы до сих пор дружите с ним, значит, он того стоит, да?
Провокационно задан вопрос. И Владимир Витальевич клюнул на провокацию, устроился в полуразвалившемся кресле, закурил трубку, закинул ногу на ногу и поедал глазами Сабрину. Нужно еще что-то сказать ему, более убедительное и действенное – что же? А она вдруг расклеилась, скорей всего, себя стало жаль, вот и навернулись слезы, голос предательски задрожал:
– Сожалею, что так вышло. Я ревновала его к Пашке, мне казалось, он не так меня любил, не так заботился обо мне… Вы правы: приспичило. У меня проблемы… собственно, это не интересно… В общем, мне и стыдно, и обидно… Так кто там виноват, дядя Володя?
Вероятно, отчаяние, а именно это чувство лидировало среди разнообразнейших и противоречивых эмоций, он принял за искреннее раскаяние. Не заметил, что Сабрина не договаривает, следовательно, ее правда прилично обрезная. Указав ей глазами, куда сесть – на деревянный ящик, Владимир Витальевич обрадовал Сабрину:
– Не вижу причин для отказа. Но тебе будет неприятно слушать, к тому же вряд ли я обойдусь без комментов.
– Переживу, я девочка большая.
– Не перебивать! – погрозил он пальцем.
Звезда его очей
Когда-то Тата, молодая и красивая, авансом получила весь набор из торбы госпожи Удачи, по тем временам набор был офигенным, но аванс нужно отрабатывать. Кстати, небеса более требовательны к долгам, компромиссы они не приемлют. Очутившись на гребне успеха и взлетев по социальной лестнице где-то близко к вершине Олимпа в отличие от мужа (Ленчик числился кочегаром), Тата потеряла платформу под ногами. Оторвалась она от земли и парила, как стрекоза, тогда как муж ползал по электричкам, мотаясь почти каждую неделю за «грязью» и рискуя надолго сесть туда, откуда небо видят только в однообразную клеточку.
Поначалу Ленчик не обращал внимания, что жена постоянно зудит: не так сидишь, не так ешь, не то говоришь. Замечания делались в полушутливой форме, а он давно относился к себе критически и прислушивался без обид. Но существует закономерность: разрешаешь близкому человеку (другу, жене, мужу) хамить в малом, жди большого свинства. Так и случилось, правда, до этого раздражительность Таты и вечную усталость он списывал на завистников, мешающих жене проводить реформы, она же у него – о, ух, ах! Нежданно-негаданно, как это всегда бывает, Ленчик получил мощнейший удар, выражаясь фигурально, прямо по голове, отчего та из заоблачных высот вернулась на плечи и укрепилась там навсегда.
Накануне вечером Тата поставила мужа в известность, что едет на деловую встречу. Навела она марафет, облила себя французскими духами (безумной стоимости) и наносила последние штрихи, подчеркивающие красоту, как вдруг Ленчик – оп-ля! Тата как стояла перед зеркалом, так и застыла, глядя на его отражение, не сообразив хотя бы закрыть рот и повернуться к мужу анфас. А он, жуя спичку, облокотился плечом о стену и пассивно произнес:
– Ты еще дома? Может, тебя отвезти?
Тата потерялась и расстроилась, не сумела скрыть этого:
– За мной Машка обещала заехать… Ты же сегодня на дежурстве! Признавайся, что-то случилось?
Интуиция… О, эта ехидная и древняя дама, сидящая в каждом человеке, не преминет подсказать: внимание, тревога, берегись, остановись. Но кто ж ее, интуицию, слушает-то? И Тату не подвела старушенция, обратила ее царственное внимание, что Ленчик какой-то необычный, что между ними образовалась прослойка из недосказанности, отчуждения и решимости, которую выдавали глаза мужа. Но Шатун, быстро соорудив невинную физиономию, заверил:
– «Что-то случилось» ко мне не относится, потому что я планирую все случайности. Сигналят, слышишь? Машка приехала, не заставляй ее ждать.
– Ну, пока.
Благоухающая, сверкающая, шагающая впереди моды благодаря дураку Ленчику, Тата дежурно чмокнула его в щеку и поскакала к машине, из окна которой выглядывала Машка – худышка и хохотушка с задорными ямочками на щечках. Растянув рот до ушей, Шатун помахал ей и, как только «жигуль» общей подружки растаял в клубах серой дорожной пыли, сменил мимику на выражение бездомной собаки, у которой отняли сахарную кость. Так ведь отняли! И кто?! Тата.
Некоторых ложь ранит смертельно, например, Ленчика. Тата солгала, и он об этом узнал. С тех пор Леха Шатун ненавидит, когда ему лгут, само собой ненавидит и тех, кто лжет. Любимая жена (действительно, любимая) заливала, будто едет чуть ли не на симпозиум кабатчиков решать вопрос по ценам, а сама отправилась на банальный банкет по случаю повышения ресторанной шишки на должность городского «министра» общепита.
Но у Ленчика-то знакомых куча. Икорку куда он сплавлял? В те же кабаки, кафешки, бары, ну и частным лицам кидал по цене чуть ниже ресторанной. Его знали и уважали, конечно же пригласили на банкет, передав приглашение вместе с Татой, а она… она решила оставить мужа дома!
Ленчика захлестнула обида. Это же пренебрежение им, унижение, оскорбление. Это удар ниже пояса, выстрел в голову… Он места себе не находил и обошел дом – все комнаты, все этажи, включая цокольный, словно искал в закоулках прошлое, которое прожил в счастливом заблуждении.
И нашел все восемь лет – в балках и лестницах, в стульях и креслах, занавесках, коврах, хрустальных вазонах… Везде, куда ни кинь взгляд, стояли, лежали, висели его восемь лет! Риск, тяжесть, бессонные ночи в электричках, проблемы с позвоночником, сухомятка и то не всегда, сбивчивый режим, вернее, полное его отсутствие, усталость… все делалось для Таты. Даже если б она воровала из кабака ящиками, то не построила б этот дом, не забила б шкаф дорогим шмотьем, не имела б домработницу, не… не… не…