– Хорошо, это мы поняли, – подытожил барон. – Ну а куда они бегут? На юг, к японцам?
– К каким японцам? – удивился Бисиркин.
– Ну, на Японские острова.
– Господь с вами, Виктор Рейнгольдович! Какие еще острова? Бегут всегда на запад, к Татарскому проливу. Оттуда ведь самый короткий путь на материк! Переплыл его каким-то образом – и уже, считай, спасся. Во Владивостоке полно притонов и повсюду бывшие сахалинцы, которые помогут и не выдадут. Например, там есть знаменитая слобода. Это в двух верстах от города, в долине Первой Речки. На карте она называется поселок Подгорный, но в народе – Каторжанка. Пятнадцать лет назад здесь поселили тридцать семейств бывших ссыльнокаторжных. По нарядам от полиции они выполняют тяжелые и грязные работы по всему Владивостоку. Вот где нужно искать беглых! Один большой притон. Кто сумел вырваться с острова, сразу идет в Каторжанку и там прячется.
– А еще куда бегут? – полюбопытствовал Лыков.
– Еще куда? – задумался Бисиркин. – Ну, можно в уссурийскую тайгу. Там ихнего брата, беглого, тоже хватает. Есть и другой маршрут: перейти пролив на севере, где узко, и двигать к Николаевску. Дальше через Софийск и Мариинск на Читу. Забайкальские казаки принимают беглых в зиму. А летом те идут хоть до Петербурга! Вообще, изволите ли знать, на места для побегов устанавливается мода.
– Мода?
– Так точно. Прежде все стремились к Погиби, где самое узкое место в проливе.
– А покажите нам на карте, – потребовал Таубе, доставая складную карту Сахалина.
– Есть! Ну-ка… Вот здесь. Ширина моря – всего семь верст. В тихую погоду за два часа можно пересечь на сеноплавке. А зимой по льду еще сподручнее. Но начальство в конце концов смекнуло, и в устье речки Погиби наладили пост. Беглым осталось два пути: на север отсюда или на юг. Северный путь сложнее. Безлюдная земля! С голоду помрешь… Опять же тут пролегает зимний тракт из Николаевска, и по нему стоят починки. Вот они на карте: Вааз, Ныйде, Ноксы, Тенги и Лангр. Это все селения орочен, куда начальство отправило по нескольку семейств ссыльных. Из числа надежных. Летом они ловят рыбу да ждут зимы. А как встанет в Татарском проливе лед, открывается санный путь из Николаевска-на-Амуре прямиком до Александровского поста. Вместо лошадей бегут собаки. И возят они всю зиму казенную почту, а еще товары. Несколько якутов-промышленников ведут с островом торговлю. Привозят необходимое и меняют на соболиные шкурки. Так что по северу выходит как бы почтовый тракт. Людно, и беглым, стало быть, неудобно.
Потому, когда Погиби закрыли, начали они спускаться южнее. В моду вошел Сартунай. На карте его нет, но это примерно тут. О прошлом годе и на Сартунае поставили кордон. Беглые принудились идти еще ниже, к устью речки Найры. Вот она.
– Выходит, здесь сейчас главная заводь беглецов? – спросил Лыков, внимательно разглядывая карту.
– Так точно. От селений далеко, места дикие. Но пригодные для пропитания, не как на севере.
Лыков пометил это в записной книге.
– Народ бежит круглый год, – продолжил Сергей Иванович. – Кроме, конечно, переходных месяцев, когда распутица. Кому-то сподручнее зима, чтобы миновать пролив по льду. Это обычно русские. Но большинство бежит летом. На огородах уже есть картошка, а в лесу – ягоды. С голоду, стало быть, не пропадешь. Драпают обычно люди одного племени, потому как в тюрьме все построено на землячествах. Кавказцы когда бегут, среди них нет ни одного русака. А шайки случаются большие, по пятьдесят-шестьдесят человек! Южным народам особенно невмоготу на каторге. Они не могут есть ржаного хлеба, их с него рвет. А одной баландой сыт не будешь. Ну и… Крымчаки с крымчаками, бессарабцы с бессарабцами. Чеченцы самые отчаянные. А самые выносливые – хунхузы. Эти вообще могут питаться лишь кореньями и не теряют силы. Удивительный народ!
– У вас и китайцы есть?
– И немало! За хунхузничество ссылают именно на Сахалин. И не только за это. У нас в Рыковском сидит китайский куль, убивший соотечественника. На спор, ударом ладони! Вот. На острове, изволите ли знать, четыре кандальных тюрьмы. Из Александровской и Воеводской бегут сразу к Татарскому проливу. Стараются в тот же день связать плот или украсть лодку – и на волю волн. Из Рыковской в последнее время повадились ходить к Охотскому морю. Но там много гиляцких деревень, а в них – опасность для беглых. У гиляков ловля каторжных вроде промысла. Гонят-гонят, пока те не обессилеют и не сдадутся. Тогда их убивают, а реже приводят живьем. Казна одинаково платит три рубля что за живого, что за мертвого. Есть знаменитые охотники за беглыми, которые убили несколько десятков человек. Но если команде повезет и она проскочит устье Тыми незамеченной, то дальше ей некого опасаться. Кроме голодной смерти. Такие удачливые беглецы идут по берегу моря на север, огибают крайнюю точку острова – мыс Елисаветы. А с мыса Марии уже пускаются через Татарский пролив на материк.
– На чем? – удивился надворный советник. – Здесь, вы сами сказали, тундра. Леса нет, плот не свяжешь.
– Так точно, леса нет, только стланик. Однако имеется селение ороченов, называется Ныдр. Вот оно… Беглые приходят сюда и отымают лодку. Хозяина убивают.
– За что?
– Нравы такие. Беглые – настоящее несчастье Сахалина, все страшные преступления совершаются ими. Когда в тайгу уходит какой-нибудь значительный душегуб, жизнь вокруг замирает. И сам боишься! Стараешься один не ездить и револьвер держишь наготове. Там такие есть звери…
– Подытожим, – перебил штабс-капитана Лыков. – Из Александровска бегут на запад, из Рыковского на восток, чтобы потом тоже уйти на запад. А из Корсаковского куда бегут? В Японию?
– Далась вам эта Япония! Откуда, простите, вы взяли эту идею?
– Но ведь вот же она! До Мацмая семьдесят верст!
– Это только кажется, что близко. А как бежать? Из самого Корсаковского поста невозможно. Там полно народу, надзор, пристань всегда охраняется. Корабли якорятся в бухте Лососей, с берегом сообщаются катерами. Все на виду.
– Но вон тут какой хвост, как у рыбины. Залив Анива имеет девяносто верст в поперечнике. Можно сесть на судно в любом месте.
– На какое судно? Инородческих селений тут нет, лодку взять негде. Пересечь пролив Лаперуза на сеноплавке? Самоубийство. Сильные течения унесут в открытое море. Туманы, штормы, рифы… Большие корабли то и дело тонут, а уж скорлупы!
– Но в Корсаковском округе тоже есть западное и восточное побережья. Почему из Александровского и Тымовского бегут, а отсюда нет?
Бисиркин терпеливо пояснил, тыча пальцем в карту:
– Берега другие. На всем западном краю жизнь есть лишь в Мауке. Вот она. Четыреста верст ниже Дуэ. Здесь владивостокский купец Семенов завел промысел по добыче морской капусты. Возит ее в Китай сотнями тысяч пудов. Работают до семисот человек: манзы[20], корейцы, айны, теперь и русские.
– А японцы есть?
– Нет. Так вот. Управляющий у них – шотландский подданный Демби, строгий человек. Сын купца, Семенов, там же живет весь сезон. И пост военный. Оттуда убежать не дадут. Все остальное побережье гористое, к берегу не спуститься.
– Но я вижу на карте какую-то деревню Такомбо…
– Есть Такомбо. Живут там орочены, несколько семейств. Если даже отобрать у них лодку, как пересечь на ней Татарский пролив? Это в Погиби его ширина – семь верст. А тут чуть не сто! Утонут…
– Но вот еще селение, Мануэ, с восточной стороны.
– Есть Мануэ. Однако в нем военный пост. Здесь самое узкое место острова, так называемый Поясок. Потому и караулят, чтобы не шлялись…
– А подняться с юга на север, где пролив сужается, и там перебраться?
– Да вы что, Алексей Николаевич! – всплеснул руками штабс-капитан. – Триста верст по тайге! Верная смерть!
– Но я ходил по тайге, и ничего, выжил.
– По какой, по сахалинской?
– По забайкальской.
Бисиркин рассмеялся.
– Ну вы сравнили! Там рай земной, а не тайга. Мне ли не знать – весь Уссурийский край истоптал. На Сахалине тайга другая, много хуже. Болота да гари. Всюду поваленные деревья – замучишься перелезать. Ориентироваться невозможно – кругом трава в полторы сажени высотой. Ничего не видать! Шагу ступить нельзя без особенных усилий. Или в болото провалишься, или в буреломе застрянешь. А хуже всего чертов бамбук! Сильный, отдохнувший, накормленный человек проходит в день самое большее восемь верст. Восемь! А как пройти триста? Беглому, слабому, у которого только сухари… Через день он устанет и осилит еще меньше. Потом еще… После двадцатой версты каторжник сам не рад, что сунулся в тайгу. Большинство возвращается и сдается, меньшинство остается и погибает. Запомните, господа: не море останавливает отчаянные головы на Сахалине, а именно тайга!
– Хорошо! С запада уплыть нельзя. – Лыков ткнул пальцем в восточное побережье своего округа: – А отсюда?
– Отсюда? Хм… А на чем? Гиляцкую лодку угнать можно, не спорю. А дальше что? Охотское море сожрет ее мигом. Залив Терпения продувается насквозь. Очень сильная волна! Дойти отсюда до материка можно лишь на рыбачьей шхуне. Например, японцы ловят тут сельдь, а во время нереста и периодическую рыбу.
– Вот! – обрадовался Лыков. – К ним наши беглые и попросятся!
– А чем они заплатят за услугу? – парировал штабс-капитан. – Грязными обносками да сухарями? У беглых других капиталов нет. А японцев сейчас заставляют платить пошлину за рыбные ловли. Если власти поймают их с беглыми на борту, и патент отберут, и пошлину не вернут. Зачем косоглазым такие приключения?
– По вашему выходит, что из Корсаковского округа бежать невозможно?
– Эх, Алексей Николаевич! Место вам досталось, по правде сказать, самое лучшее. Главное – климат мягкий, виноград даже растет. Оттуда действительно бегут в разы меньше, чем из Тымовского или Александровского. Сахалинский Крым! Корсаковский округ, изволите ли знать, – это государство в государстве. Вы там будете что султан.
– Почему же?
– А вот взгляните опять на карту. Видите? Два срединных округа связывает накатанная дорога. Находятся они бок о бок. Начальник острова при желании всегда может приехать в Рыковское меньше чем за сутки. Поэтому тамошний окружной господин Бутаков всего лишь визирь. Он на виду. А до вас даже телеграф еще не провели! Юг острова отделен от середины непроходимой тайгой и горами. Сообщение возможно только летом, по морю. Зимой округ отрезан от всех. В Корсаковском лазарете, я знаю, нет операционной, больных возят в Александровск. Если кто заболел зимой – ждет весны. Если дождется…
– Неужели даже телеграфа нет? Вот нарисована вроде бы просека.
– То-то, что нарисована. Ее рубят с двух концов. Через год-полтора закончат. А пока… Пока там медведи гуляют! Тамошний народ считается на отшибе. Я служу в Тымовской военной команде и исходил оба наших округа вдоль и поперек. А у вас в Корсаковске был один раз, несколько часов. Заплыл на клипере «Вестник». Вот так…
– Спасибо, Сергей Иванович, за подробные разъяснения, – не лукавя, поблагодарил Лыков. – Вы уж извините, что мы с подполковником так засыпали вас вопросами. Просто нам надо знать, к чему готовиться.
– Да я понимаю. И охотно подскажу. Но много ли сам-то знаю? Совсем ведь осахалинился. Заурядный штабс; живу, можно сказать, в лесу… Ешь, спишь да караулы проверяешь. Люди, бывает, и свихиваются, а чаще спиваются. Извините, ежели не сумел что разъяснить!
– Последний вопрос, и опять про Японию… будь она неладна. Никак я не могу поверить, что у Корсаковска нет с нею никаких связей. Такая близость их подразумевает!
– Связи-то есть! – с жаром подхватил Бисиркин. – Как не быть? В бухте завсегда стоят ихние рыбацкие лодки. А по берегу раскиданы концессии и морские промыслы. На мысе Айрон, знаю, есть одна. А в заливе Анива чуть не три! Близ Корсаковского поста помещается японский консул. Связи есть!
– Почему же тогда вы уверены, что беглые каторжники из моего округа никак не могут перебраться в Японию?
Штабс-капитан смешался:
– Извините, коли что не так… опять же, сам-то я был там один раз проездом…
– Сергей Иванович. Я ведь понять хочу. Почему это считается невозможным? А вы опытный человек, наблюдательный, бывалый. Кому, как не вам, объяснить? Не тюремщика же Фомина мне спрашивать!
Бисиркин, услышав про себя такое, несколько успокоился.
– Это самое… как вам сказать? Полагаю, нет оттуда никаких побегов. Первым делом, для чего японцам их вывозить, каторжных наших? Только ради заработка. Так? А какие от них заработки? Это одно. А второе: где эти беглые с рыбаками должны встретиться? Шхуны ловят селедку в заливе Терпения, каждая на своем участке. А на отдыхе стоят в бухте Лососей, ввиду Корсаковска. Ни там, ни там беглых не посадят. В бухте помешают свидетели, коих слишком много. А в заливе – прибой, который не даст принять лодку с берега. Нет, не вижу такой возможности.
– А на промыслах?
– Туда сначала нужно попасть. По суше трудно, поскольку округ ваш густо заселен, везде глаза и уши. Поселенцы, надзиратели – кто-нибудь да проболтается. По морю же еще труднее. Но даже пусть! пусть ваши беглые добрались до промыслов. Но там же сотни людей! Помимо японцев, есть корейцы и китайцы. Хоть режьте меня, но в тайне такое не сохранить. Давно уже пошли бы разговоры. Ведь побеги на первом плане у властей, любой слух был бы сто раз проверен. Но слухов нет. Ну как еще доказать? Не делают побеги на глазах у толпы!
– Значит, исключено совершенно?
Штабс-капитан задумался.
– Слышал я одну историю… Не знаю только, правда или нет.
– Ну-ка, ну-ка!
– Доктор наш рассказывал. В том году кончился в околотке перевязочный материал. А может, разворовали… И отправился он, доктор-то, в Нагазаки[21]. Там, изволите ли знать, зимуют суда нашей Тихоокеанской эскадры. И поэтому в городе много всего рассчитано на русский кошелек. В том числе обнаружил доктор ресторан: с русским названием, с русской кухней, даже список блюд на нашем языке. Прельстился, конечно, и зашел. Да-с… Ухи там съел из стерлядей, честное слово! Где только достают?
– Сергей Иванович…
– Есть! Уже близко. Обедая, доктор вдруг увидел, как по залу быстро прошел Переверзев. Это известный был в Рыковском человек, личный повар начальника округа. Прислан к нам за убийство, а до того служил в трактире Ермолаева в Москве. Мастак! Я несколько раз, будучи приглашен к господину Бутакову, удостаивался… Мастак. И вдруг пропал. Сбежал. А обнаружился в Нагазаки!
– Очень интересно! – воскликнул Лыков. – А ваш доктор не пробовал с ним заговорить?
– Пробовал, да Переверзев, узнав его, тут же сбежал. А на другой день, моряки сказывали, его мертвого нашли.
«Моя дорогая ненаглядная женушка! Целую тебя нежно-нежно во все любимые места, особливо в чудные серые глаза твои, и в губки тоже. Мы плывем с бароном Витькой и постоянно говорим о вас, наших супружницах. А еще так вышло, что вы обе разом в таком положении. Береги себя, будто зеницу ока! Ты часто навещаешь Лидию? У нее срок больше, и лучше ты езди к ней, нежели она к тебе. Кроме того, Виктор живет одним жалованьем, это мы с тобою богачи. Его жене тратиться лишний раз на извозчика, быть может, тяжело. Извини, что напоминаю тебе такие банальности, но женщины, выросшие в достатке (это я о тебе!), часто не замечают подобных будто бы мелочей. Вот. Сделал тебе начальственное наставление, и стало легче. А ты меня слушайся!
На пароходе все жарче и жарче. Мичман Бирингтон говорит, что это еще цветочки, а ягодки появятся в Индии да на Цейлоне. Не очень даже и верится, что я, простой волжский обалдуй, доберусь до этих мест. «Не счесть алмазов в каменных пещерах!» Подумываю прикупить там рубинов с изумрудами и обсыпать тебя ими по возвращении с головы до ног. Боюсь только, что сопрут у меня их на Сахалине. Там целый остров таких специалистов, что подушку из-под головы уведут, а ты и не проснешься. Лучше, наверное, на обратном пути.