Фельдмаршал Манштейн, чутко державший руку на пульсе Юго-Западного фронта, поймал нужный момент и 19 февраля 1943 года нанес мощный контрудар.
В считаные дни был прорван фронт. Немецкие танки вышли к Северскому Донцу, овладели крупной узловой станцией Лозовая и, развивая наступление, двигались к Харькову, второму по величине городу Украины. Манштейн намеревался взять реванш за Сталинград, нанося новые удары.
Седьмого марта, поддерживая наступающие немецкие войска, вступил в действие мощный армейский корпус «Раус». В шеститомнике «История Великой Отечественной войны» приводятся такие цифры: в период контрудара немцы превосходили нас вдвое в живой силе, в два с половиной раза – в танках, артиллерии и в три раза – в авиации.
Верится в это с трудом, ведь лишь недавно вела наступления наша мощнейшая группировка под Сталинградом. Битва закончилась второго февраля. Куда делись за две недели все эти силы?
Еще большее недоверие вызывают в серьезном (хоть и не слишком правдивом историческом труде) сказочные истории, вроде подвига взвода лейтенанта Широнина. 25 человек с единственной противотанковой пушкой пять дней без устали молотили наступающие немецкие части и уничтожили 30 танков, штурмовых орудий и бронемашин. Для кого сочинялись подобные истории, если любой солдат сразу видел неприкрытую ложь?
Лейтенант Широнин и его бойцы были отважными, смелыми людьми, но их реальные боевые дела были превращены в очередную лживую агитационную листовку.
Как бы то ни было, но наши части сражались самоотверженно, и путь на Харьков, освобожденный совсем недавно (16 февраля 1943 года) превратился для немецких войск в череду тяжелых боев и немалых потерь.
И все же вермахт продвигался вперед. Поэтому так тревожно было в лесу, где готовился к обороне, а возможно, и к контрудару, стрелковый полк подполковника Мельникова.
Ночь поспать толком не удалось. Немцы вели хоть и не слишком частый, но постоянный артобстрел, унесший к утру еще несколько жизней.
На рассвете прибыла наконец колонна с боеприпасами и продовольствием, гаубицы, батарея противотанковых «сорокапяток». Раенко получил недостающую батарею трехдюймовых орудий ЗИС-3 и стал командиром полноценного дивизиона. Батарею самоходных установок тоже пополнили двумя машинами.
Лейтенант Карелин, возившийся с ремонтниками, с удивлением смотрел на маршевиков. Его не удивляли прожженные, залатанные шинели третьего срока, стоптанные ботинки, снятые, видимо, снабженцами с погибших. Прибыло большое количество совсем зеленых бойцов, которые, судя по всему, даже не прошли первоначальную подготовку.
Сбившиеся обмотки, перепоясанные кое-как шинели, смесь шапок и преждевременно выданных пилоток. Их натягивали на уши, чтобы защититься от мороза. Снаряжение составляли в основном противогазы и фляжки (чаще стеклянные). Правда, винтовки имелись почти у всех. Редкие ручные пулеметы, кое-где торчали длинные стволы противотанковых ружей.
Странное выражение на лице Карелина заметил замполит.
– Вот это подкрепление! Теперь можно и наступать. Сил хватит.
Лейтенант ничего не ответил. Подозвал худого мальчишку, растерянно вертевшего головой. Ему было лет семнадцать, не больше. Видимо, он натер ноги и стоял босой ступней на смятом кирзовом ботинке. Карелин окликнул лейтенанта Бобича, который тоже получал людей для своей роты:
– Саша, возьми к себе вон того парнишку.
– Что, земляк?
– Он самый. – И подмигнул Бобичу.
Тот вымученно улыбнулся в ответ. Командовать ротой, когда он едва справлялся со взводом, казалось лейтенанту делом совершенно непостижимым. Его во взводе за спиной порой «бобиком» называли, когда он требовал дисциплины, а тут рота. Правда, неполная, насчитывающая вместе с вновь прибывшими человек восемьдесят.
Но отношение к лейтенанту после вчерашнего дня резко изменилось. Он этого и сам не успел заметить. Просто люди видели, что он, единственный из всех, схватился в самый трудный момент за оружие. Пусть бесполезный, да еще пустой ручной пулемет. Но собирался воевать всерьез, давая возможность спастись хоть малой части взвода.
– Александр Сергеевич, чего киснешь? – протянул ему кисет Карелин. – Весна на дворе, скоро травка зазеленеет. Как там твой тезка-поэт про весну писал?
– Пушкин больше осень любил.
– Глянь, танки подтянулись. Не иначе, наступать будем.
Действительно, прибыла рота «тридцатьчетверок» в количестве десяти машин. Судя по всему, готовилось наступление. Мимо проследовала одна из самоходок. Ивнев по приказу командира полка выделил машину и на рассвете все же вытащил завязшую в озере «трехдюймовку».
Напрягая не слишком великие лошадиные силы, машина Захара Чурюмова тащила облепленное илом орудие. Следом подпрыгивал на кочках передок со свернутым колесом. Видимо, его вытаскивали отдельно. Отцепляя пушку, Чурюмов напомнил Раенко:
– Литр спирта, как договаривались. У меня двигун едва не заклинило, пока я твою оглоблю тащил.
– Командир батареи принесет, – отмахнулся орденоносец Раенко. – Я снова в дивизию отбываю.
Видя, как скапливаются танки, артиллерия, капитан также не сомневался, что готовится наступление и его отзовут опять в штаб.
– Я за своим законным литром бегать не собираюсь, – надвинулся на Раенко потомственный забайкальский охотник и рыбак Захар Чурюмов, которому плевать было на чьи-то должности. – Чтобы литруха здесь через десять минут была!
Сгреб промасленной пятерней воротник штабного полушубка и встряхнул капитана. Три награды и по четыре звездочки на погонях, а болтается как говно в проруби – в тыл рвется.
«Я с тобой еще рассчитаюсь», – матерился в душе Юрий Евсеевич, направляясь к командиру полка Мельникову. Вокруг него толпились офицеры, что-то обсуждали. Когда Раенко все же пробился к подполковнику, тот отмахнулся:
– Какой штаб? Не видишь, что творится? Наступление на носу. А у тебя орудийный дивизион под командой. Снарядов тройную норму завезли, укрепления прорывать будешь. И за свою прежнюю должность не переживай. Ночью немецкая колонна едва ваш штаб не передавила. Повезло, что «тридцатьчетверки» выручили. Все, шагай, командуй дивизионом.
Манштейн стремился замкнуть кольцо вокруг Харькова. Кое-где наши войска, лишенные информации, продолжали наступать. В других местах становились в оборону и наносили контрудары. По-прежнему действовал жесткий приказ Сталина № 227 от 28 июля 1942 года «Ни шагу назад».
Полк Мельникова торопился закрепиться на возвышенности, откуда планировалось нанести контрудар. Пока в пределах видимости на невысокой, поросшей редким лесом плоской высоте находилась лишь передовая немецкая группа: небольшое количество танков, штурмовые орудия, несколько полевых пушек, минометов и пулеметные гнезда.
Ивневу приказали взять на броню роту Бобича и, форсировав замерзшую речушку, ударить с левого фланга. К комбату подбежал Афоня Солодков и растерянно спросил:
– А мне что делать?
Рядом с ним стояли наводчик и заряжающий. Наводчик был из старых опытных бойцов, и комбат, не раздумывая, приказал ему занять место наводчика на одной из вновь прибывших самоходок. Тот весело козырнул и побежал исполнять приказ.
Конечно, ничего веселого в предстоящей атаке нет, но это лучше, чем болтаться неприкаянным. Чурюмов решил проявить великодушие и хотел было взять Солодкова в качестве пулеметчика. Но младший лейтенант в новом немецком МГ-42 не разбирался. Там имелись свои хитрости: умение быстро сменить перегревшийся ствол или затвор, выправить ленту.
– Я смогу – вызвался заряжающий. Афанасий Солодков остался и без машины, и без экипажа. Непонятно, почему старательного, хоть и неопытного командира проигнорировал капитан Ивнев. Была у него нехорошая привычка принизить подчиненных, допустивших оплошность.
Афоню забрал к себе Паша Карелин, хотя машина его и так была загружена сверх нормы. Приказали взять вместо положенных шестидесяти снарядов по восемьдесят. Броню облепило отделение десантников, здесь же находился ротный лейтенант Бобич.
– Шины от такой перегрузки лопнут, – обошел самоходку механик Алесь Хижняк и подмигнул Бобичу – Не знаю, что и делать.
– А что, у вас колеса надувные? – спросил ротный.
Все дружно заржали, засмеялся и сам Александр Сергеевич. Быстро меняются люди на войне. Пару дней назад неуклюжий тезка великого поэта неуверенно расхаживал в своей длинной шинели с вещмешком за плечом, набитым кучей ненужных бумаг, планшетом и старым «наганом» в кирзовой кобуре.
Сейчас по совету Карелина сменил неуклюжую шинель на туго подпоясанную телогрейку. Удобную, не цепляющую длинными полами за все подряд. Вещмешок забрал в обоз старшина, он же выдал новые сапоги и шапку.
Вместо «нагана» в плотной кожаной кобуре висел трофейный «люгер». Старшина выдал также автомат МП-40. Десант – дело серьезное: автомат всегда нужен.
– Магазины запасные, штуки четыре, в голенища суньте, – советовал старшина, который еще вчера подсмеивался над неуклюжим взводным.
Впереди двинулся мотоцикл разведки. Трое лихих ребят в телогрейках, шапках (каски не признавали), с автоматами за спиной.
Пришла в движение двухтысячная масса людей, танки, самоходные установки, конные упряжки с легкими «сорокапятками». Солнце зашло за облака, дул встречный ветер.
Брезент на самоходки не натягивали, Ивнев чувствовал себя под ним как в мышеловке. Ну а с него брали пример подчиненные. Перемахнули замерзшую речку. Лед ломался, из-под гусениц выплескивалась вода. Миновали вмерзший в лед грузовик ЗИС-5 с распахнутыми дверцами. Видимо, завяз здесь в распутницу, а немцы добивать его не стали – будущий трофей.
Немного подальше, на склоне, проехали мимо подбитых танков. Пара легких Т-70 сгорели до основания. «Тридцатьчетверка» со свернутой башней закоптилась, торчали открытые люки. Рядом двое из экипажа с заиндевевшими угольными лицами.
Десант притих, провожая взглядами мертвых. Кто-то вздохнул:
– Не сладко ребятам пришлось.
Затем примолкли. Рядами, кучами и поодиночке лежала побитая пехота. Кто помоложе, смотрели оцепенев – страшное, безобразное лицо у смерти.
Лежали скрюченные болью и морозом тела в лужах замерзшей крови. Кто-то с оторванными руками, ногами (поработали мины), кто-то в излохмаченных пулеметными пробоинами шинелях. Страшно глядеть было на тех, кого давили двадцатитонные «панцеры» – месиво костей, мышц, сплющенные тела.
Бобич проводил взглядом лейтенанта с раздавленной в блин головой и каской. Кубари на петлицах разглядел отчетливо. Специально, сволочи, исковеркали лейтенанта, чтобы и лица не осталось. Не заметили, как правее разгоралась перестрелка. Ухали от леса гаубицы, более звонко отдавались выстрелы «трехдюймовок». Неподалеку взорвался снаряд немецкой полевой пушки. Следом еще и еще.
Все пять самоходок шли зигзагами. Одну встряхнуло на каменистом выступе. Не удержавшись, свалился боец. В разные стороны, звеня, покатились винтовка и каска.
– Стой! Человека потеряли.
Захар Чурюмов остановил «сушку». Бойцы торопили красноармейца, который, подняв винтовку, ковылял за каской.
– Быстрее!
– Чего телишься!
– Так ведь боевое имущество…
– Шапку лучше подбери. Вон там, за камнем. Остановка на десяток секунд, хотя до немецких стволов было еще далеко, едва не обернулась бедой. Снаряд ударил вскользь о крупный камень, отрикошетил и взорвался в воздухе.
– Шевелись, мудак! – заревело десантное отделение, и громче всех лейтенант Чурюмов, командир машины.
Бойца втащили на броню. При этом винтовка снова упала вниз, но подбирать ее никто не собирался. Снаряд «семидесятипятки», пробивающий за километр лобовую броню Т-34, смертельно опасный для легкой самоходки, лязгнул о камень в метре от гусениц.
Разнес его в мелкие брызги. Елозя, прошипел раскаленными боками о снег и врезался в сухой куст краснотала, который сразу задымил, пуская мелкие язычки огня.
– Дурак чертов! – воспитывал бойца сержант, влепив затрещину. – Всех мог погубить!
Не отпуская набирающую ход «сушку», взорвались три-четыре мины подряд. С разбросом, не слишком точно, но трехкилограммовые 80-миллиметровки были для самоходок не менее опасны, чем снаряды.
Влетит сверху в открытую рубку – угробит или перекалечит экипаж. А если сдетонирует усиленный боезапас, восемь десятков снарядов, клочков и от десанта не останется.
Справа замер и сползал вниз по склону Т-34. Видимо, повредило ходовую часть. Там тоже сидел десант, который горохом посыпался в разные стороны. Снаряд сорвал гусеницу, и «тридцатьчетверка» встала боком к немецким пушкам.
Механик делал все, что мог. Мотор ревел, снова глох. Из жалюзи валил дым. Командир Т-34, развернув башню, посылал снаряд за снарядом с отчаянием обреченного человека. Он не мог покинуть машину с исправным оружием, хотя знал, что жить ему осталось считаные минуты.
За спиной Павла скрипел зубами и бормотал невнятное Вася Сорокин. В такие минуты его глаза расширялись до предела, багровели оспины, густо усыпавшие лоб.
– Убьют сейчас, – прошептал он. – Прыгай… Снаряд врезался в борт, танк загорелся. Успели выскочить двое. Из люков и пробоин вырывались языки пламени, но «тридцатьчетверка» почему-то не взрывалась.
– Сейчас взорвется, – продолжал бессвязно бормотать ефрейтор Сорокин. – Прыгать раньше надо было.
– Да заткнись ты, – оборвал его наводчик Швецов. – Может, стрельнем, товарищ лейтенант.
– Рановато.
В этот момент «тридцатьчетверка» взорвалась. Загруженный под завязку боезапасом, как и вся остальная техника, Т-34 мгновенно превратился в клубок огня.
Башня, перевернувшись, отлетела и легла на крышу. Внутри нее ахнули еще несколько снарядов в боковых гнездах. Лопнула сварка, башню вскрыло, словно консервную банку, она тоже горела. Хотя что могло гореть в ней кроме железа и человеческих тел?
– Огонь вон по той «гадюке»! – Карелин показывал на еле заметный капонир с немецкой «семидесятипяткой».
На ходу, да еще с дальнего расстояния, конечно, промазали. Немецкая пушка вела огонь по другой цели и стала разворачивать едва торчавший над землей ствол, когда Швецов выпустил в нее второй снаряд, но опять промахнулся.
И сразу же, со скоростью восемьсот метров в секунду, жутко просвистела искрящаяся в пасмурной хмари немецкая болванка.
Миша Швецов – хороший наводчик. На учебных стрельбах без промаха попадал за полкилометра в мишень размером с чердачное окошко.
Но в бою у всех играют нервы. За спиной огромным костром из сотен литров солярки с ревом горит «тридцатьчетверка», у которой броня была куда толще, чем у тебя, но ее это не спасло. А в твою сторону доворачивает последние сантиметры длинный хищный ствол, способный просадить своим снарядом и тебя, и самоходку.
– Уходим, – потерял на какие-то секунды выдержку старший сержант Швецов, но выкрикивал другую команду лейтенант Карелин, видя, что Вася Сорокин уже вбросил в казенник пушки снаряд. Успеем, опередим гада.
– Дорожка!
То есть огонь с короткой остановки, и страх, нервы – в сторону. Бог, наверное, и правда любит троицу. Швецов нажал на спуск. Наводчик и мощная русская пушка не подвели.
Шесть килограммов тротила и металла в оболочке снаряда рванули, согнув ствол и перевернув «гадюку» набок.