Не может быть никаких сомнений в том, что в течение следующей недели русские занялись этим вплотную. 13 мая Гарри Менгерсхаузену, сотруднику охраны, который хоронил труп Гитлера, был показан весьма важный документ. Менгерсхаузен был взят в плен в ночь с 1 на 2 мая, но в течение десяти дней упорно отрицал свою причастность к захоронению останков Гитлера. Однако после предъявления того документа он счел дальнейшее запирательство бессмысленным и начал благоразумно давать показания. Документ этот, датированный 9 мая, представлял собой полное описание смерти Гитлера и захоронения его останков Менгерсхаузеном. Документ был составлен для русских другим немцем, принимавшим участие в захоронении. Вероятно, этим немцем был Гюнше[13]. Этот документ был второй (по меньшей мере) частью доказательства, которым располагали русские, и его достоверность была подтверждена тем, что он позволил развязать язык Менгерсхаузену.
Немедленно после получения признания в участии в захоронении останков Гитлера Менгерсхаузен был доставлен во двор имперской канцелярии, где от него потребовали показать могилу Гитлера. Менгерсхаузен без колебаний отвел конвой к одной из воронок, но, оказалось, что она разрыта и тел Гитлера и Евы Браун в ней не было. Ясно, что русские воспользовались полученными ранее показаниями других свидетелей, а показания Менгерсхаузена использовали лишь для подтверждения.
Действительно, теперь ясно, что русские эксгумировали трупы 9 мая, в день, когда получили документ с описанием смерти и захоронения. В тот же день два русских офицера – мужчина и женщина – пришли в приемную доктора Хуго Блашке, на Уланштрассе. Доктор Блашке был личным дантистом Гитлера. Однако этот Блашке не стал дожидаться прихода русских; он бежал из Берлина в Мюнхен, а его практику унаследовал другой зубной врач, еврей из Силезии, доктор Феодор Брук. Русские попросили доктора Брука показать им медицинскую карту Адольфа Гитлера. Брук ответил, что он не в курсе дел Блашке, и направил их к его ассистентке Кете Хойземан, которую он унаследовал вместе с практикой. Эта Хойземан, по странному стечению обстоятельств, во время осады Берлина пряталась в имперской канцелярии и стала свидетельницей многих деталей последних дней Гитлера. Госпожа Хойземан сказала русским, что Гитлер никогда сам не появлялся в амбулатории Блашке, тот всегда сам ездил в имперскую канцелярию, и именно в медицинской части канцелярии следует искать нужные медицинские документы – если они существуют, то находятся именно там. Сама Кете Хойземан не один раз сопровождала доктора Блашке в его визитах в имперскую канцелярию и была хорошо осведомлена о состоянии зубов Гитлера. Так, она описала некоторые характерные особенности: мосты на верхней и нижней челюсти, а также «облицованную коронку», какие редко использовались в современной стоматологии, на одном из резцов[14]. После этого Кете Хойземан доставили в имперскую канцелярию, но никаких документов там не нашли, и фрейлейн Хойземан отвезли в главный штаб русских в Бухе. Там один русский офицер показал Хойземан ящик из-под сигар. В ящике лежал Железный крест, значок члена нацистской партии и несколько зубных протезов. Когда Кете Хойземан спросили, знакомы ли ей эти протезы, она ответила, что это, несомненно, зубные протезы фюрера, Адольфа Гитлера, и, вероятно, Евы Браун. 11 мая фрейлейн Хойземан освободили, и она вернулась к доктору Бруку, которому подробно рассказала свою эпопею. Через несколько дней в амбулаторию явился посыльный и принес Кете Хойземан письмо, в котором ей предлагали собрать вещи для отъезда на несколько недель. Тогда доктор Брук в последний раз видел свою помощницу. Восемь лет спустя из русской тюрьмы вернулась одна женщина, которая рассказала, что в Бутырской тюрьме осталась ее сокамерница, некая Кете Хойземан, которая прожужжала всем заключенным уши своими рассказами о последних днях Гитлера и о его извлеченных из могилы зубных протезах[15].
Рассказ фрейлейн Хойземан подтверждается показаниями другого свидетеля, которому тоже было предложено идентифицировать зубные протезы Гитлера. Этим свидетелем был зубной техник Фриц Эхтман, который изготовлял в 1944 году протезы для Гитлера и Евы Браун. Ему тоже показали сигарный ящик с тем же содержимым. Эхтман, так же как Хойземан, опознал эти протезы и тоже был отправлен в тюрьму. Правда, не в Бутырскую, а в Лубянскую. Позже он сидел в одной камере с Гарри Менгерсхаузеном и мог делиться с ним своими воспоминаниями. В 1954 году Эхтман был освобожден и, вернувшись в Германию, дал показания в окружном суде в Берхтесгадене, где решался вопрос о том, можно или нет выдать официальное свидетельство о смерти Гитлера[16].
Таким образом, становится ясно, что к 9 мая, то есть к моменту ареста Эхтмана и Хойземан, русские уже эксгумировали трупы Гитлера и Евы Браун. Возможно, эксгумация была проведена 9 мая, ибо именно в этот день русские получили письменный документ с описанием местоположения могилы. По-видимому, эксгумация была проведена специальным подразделением НКВД, так как служащий этого подразделения капитан Федор Павлович Василький (?) рассказывал впоследствии одному восточногерманскому офицеру, в квартире которого жил, о том, как охранялись тела Гитлера и Евы Браун[17]. «Череп Гитлера, – рассказывал Василький, – был почти цел, во всяком случае свод, верхняя и нижняя челюсть». Василький подтвердил, что идентичность трупа была затем «неоспоримо» подтверждена по зубам. Наконец, в конце мая, русские сделали следующий шаг – они показали Менгерсхаузену труп Гитлера.
Менгерсхаузен сам описал это опознание. На машине его привезли в лес в районе Финов под Берлином. Там Менгерсхаузену показали почерневшие обугленные трупы, положенные в большие деревянные ящики. Менгерсхаузена попросили опознать трупы. Несмотря на повреждения, вызванные огнем и разложением, он легко опознал их. Это были тела Геббельса, Магды Геббельс и Гитлера. Геббельс и Магда Геббельс были обожжены лишь поверхностно, труп Гитлера же был разрушен намного сильнее. Стопы были практически уничтожены огнем, кожа и мягкие ткани были сильно обожжены и почернели, но строение лица было узнаваемо. В виске виднелось пулевое отверстие, однако верхняя и нижняя челюсти остались нетронутыми. После опознания Менгерсхаузен был доставлен обратно в тюрьму. Что стало после этого с трупами, он не знает. Три месяца спустя он, как Хойземан и Эхтман, был отправлен в Россию – на одиннадцать лет.
Таким образом, к началу июня русским были известны обстоятельства смерти Гитлера. Были опознаны могила и труп – на основании нескольких подтверждавших друг друга свидетельств. Помимо свидетельства Кребса в ночь с 30 апреля на 1 мая, не говоря о других показаниях, которые они могли получить от прочих обитателей бункера, у них в руках был документ от 9 мая, ценность которого подтверждается тем, что с его помощью удалось сломить упорство Менгерсхаузена, – русские смогли заставить его показать могилу и опознать находившийся в ней труп. Более того, русские располагали показаниями Хойземан и других свидетелей последних дней в бункере, и, наконец, у русских были заключения Хойземан и Эхтмана о зубных протезах Гитлера. Далее, в распоряжении русских оказались – по крайней мере, маршал Жуков утверждал, что оказались, – дневники «попавших в плен адъютантов», откуда он впоследствии почерпнул сведения о бракосочетании Гитлера и Евы Браун. Возможно, эти «дневники» были идентичны документу, опубликованному 9 июня, но он был, скорее всего, реконструкцией, а не подлинным дневником. Наверное, у русских были и другие, возможно, весьма многочисленные документы. Все эти свидетельства хорошо согласовывались между собой и указывали на один вывод, и, хотя теоретически свидетельства могли быть подложными, большое их количество исключает возможность такого серьезного и разветвленного заговора. Таким образом, к первой неделе июня у русских было множество свидетельств и доказательств (или, во всяком случае, материалов для извлечения доказательств), способных пролить свет на обстоятельства последних дней Гитлера. Во всяком случае, у них было намного больше данных, чем у меня пять месяцев спустя.
Но в таком случае мы имеем полное право задать вопрос: почему русские так и не опубликовали выводы своего расследования? Может быть, они просто не хотели открывать известные им факты? Однако все их поведение в то время – поиск документов, аресты свидетелей, повторные опознания[18] – опровергает такое допущение. Может быть, русские были просто некомпетентны в разведке? Во всяком случае, обыск в имперской канцелярии был на удивление поверхностным. Дневник Гитлера, увесистая переплетенная тетрадь формата 18 на 36 сантиметров оставалась лежать на стуле Гитлера четыре месяца – до тех пор, пока ее случайно не обнаружил один английский визитер. Однако нельзя отрицать, что русские проявили подлинный профессионализм в допросах пленных, и я не думаю, что мы можем льстить себе предположением о том, что русская разведка работает хуже, чем наша. Если мы хотим непредвзято ответить на этот вопрос, то должны отказаться от такого допущения и внимательно оценить все относящиеся к этому делу факты.
Не может быть никакого сомнения в том, что в первую неделю июня русские в Берлине признали факт смерти Гитлера. 5 июня, когда командующие союзными армиями встретились в Берлине для обсуждения принципов создания четырехсторонней администрации, «высокопоставленные русские офицеры» говорили офицерам генерала Эйзенхауэра, что тело Гитлера было обнаружено и «надежно» опознано. Офицеры указывали, что это было одно из четырех тел, обнаруженных на территории имперской канцелярии. Оно было сильно обуглено – этот факт они приписывали (ошибочно, как мы теперь знаем) действию огнеметов, которыми русские расчищали себе доступ в канцелярию. Трупы, говорили далее русские офицеры, были исследованы русскими врачами, и это исследование позволило с почти полной уверенностью идентифицировать покойников[19]. Если русские не сделали официального заявления о смерти Гитлера, говорили русские офицеры, то только потому, что хотели это сделать лишь после того, когда не останется и «тени сомнений». Но, говорили они далее, заявление последует сразу после того, как будут получены все доказательства[20].
Четыре дня спустя, 9 июня 1945 года, маршал Жуков сделал публичное заявление для прессы. Во-первых, он описал последние дни гитлеровского окружения в имперской канцелярии. Он сообщил – это было первое публичное упоминание – о бракосочетании Гитлера и Евы Браун, которую он неверно назвал киноактрисой. Эти сведения, заявил Жуков, были почерпнуты из дневников адъютантов Гитлера, попавших в руки русских. Однако на прямой вопрос о смерти Гитлера Жуков ответил уклончиво. Он ничего не сказал о расследовании, о признаниях немецких пленных, ничего не сказал он и о кремации и погребении, об эксгумации и об исследовании зубных протезов. «Обстоятельства смерти Гитлера очень загадочны, – сказал он. – Мы пока не идентифицировали труп Гитлера, и я не могу сказать ничего определенного о его судьбе. В последний момент он мог бежать из Берлина. Существовавшие на тот момент пути отхода вполне позволяли ему это сделать»[21]. Потом слово взял русский военный комендант Берлина генерал-полковник Берзарин. Он тоже сказал, что Гитлер, возможно, остался в живых. «Мы нашли несколько трупов, каждый из которых можно опознать как труп Гитлера, но не можем с уверенностью утверждать, что он мертв. Мое мнение таково, что Гитлер бежал и сейчас находится где-то в Европе, возможно у генерала Франко». На этом обсуждение вопроса было закрыто. С того момента русская администрация в Берлине ни разу больше не касалась смерти Гитлера и ее обстоятельств. Непроницаемое молчание окутало эту демонстративно нерешенную проблему, и этот отказ от прежних заявлений, больше чем какая-либо еще причина, привел к растущей уверенности в том, что Гитлер все же сумел остаться в живых[22].
Этот постепенный поворот в общественном сознании хорошо прослеживается в отношении к проблеме генерала Эйзенхауэра. До 9 июня Эйзенхауэр публично заявлял, что уверен в смерти Гитлера. Однако уже 10 июня, на следующий день после публичного заявления маршала Жукова, Эйзенхауэр и Жуков встретились во Франкфурте. Пять дней спустя, в Париже, Эйзенхауэр объявил об изменении своего мнения после этой встречи. До нее, сказал генерал Эйзенхауэр, он был уверен в смерти Гитлера, но на встрече с высокопоставленными русскими военными выяснилось, что у них есть большие сомнения на этот счет[23]. Эти сомнения были так сильны и заразительны, что, когда через неделю британцы опубликовали рассказ Германа Карнау, сотрудника личной охраны Гитлера и свидетеля сожжения его трупа, этот рассказ был встречен с недоверием. В сентябре русские подтвердили свое недоверие, обвинив британцев в том, что они прячут Гитлера и Еву Браун в своей зоне оккупации для возможных враждебных действий против русских союзников. Это обвинение и послужило поводом к данному мне поручению установить подлинные факты. 6 октября генерал Эйзенхауэр нанес визит в Нидерланды и на встрече с голландскими журналистами заявил, что вначале был уверен в смерти Гитлера, «но теперь выяснились обстоятельства, заставляющие думать, что он жив». Так случилось, что как раз в то время я находился во Франкфурте, в штабе генерала Эйзенхауэра, и при личной встрече указал ему, что, несмотря на то что доказательства смерти Гитлера не являются на сегодняшний момент исчерпывающими, тем не менее нет никаких оснований утверждать, что он жив. По возвращении во Франкфурт Эйзенхауэр несколько изменил формулировки. Он сам, заявил он, в принципе не верит в то, что Гитлер жив, но «русские друзья уверяли его в том, что пока не нашли убедительных доказательств его смерти»[24]
Примечания
1
Так, по крайней мере, он показал на допросе в 1945 году. В своих «Мемуарах», однако, он указывал и более поздние даты.
2
Koller K. Der letzte Monat. Mannheim, 1949.
3
Текст этого сокращенного варианта приводит Уильям Л. Ширер в своей книге «Конец берлинского дневника» (End of a Berlin Diary. New York, 1947). Этот текст был опубликован в британских и американских газетах 2 ноября 1945 года.
4
В докладе, представленном 1 ноября 1945 года, я – в отсутствие надежных свидетельств – предположил, что бракосочетание Гитлера и Евы Браун состоялось вечером 29 апреля. По уточнении данных выяснилось, что это бракосочетание состоялось ранним утром 29 апреля. В докладе я также упомянул об утверждении Гебхардта, будто он посетил бункер 23 или 24 апреля. Полученные позже данные убедили меня в том, что этого просто не могло быть. Допросив Гебхардта, я установил, что в последний раз он был в бункере 22 апреля, о чем я и написал в книге.
5
Эти бумаги у меня (нем.).
6
В мае 1956 года Гюнше был освобожден и бежал в Западную Германию; однако его заявления в прессе просто подтвердили то, что я написал в книге.
7
Эти воспоминания были опубликованы на английском языке в News of the World (в номерах с 23 октября 1955 по 1 января 1956 года) и на немецком языке в мюнхенском Revue (в номерах с 26 ноября 1955 по 11 февраля 1956 года).
8
В некоторых газетах, например в The Observer от 9 октября 1955 года и в Manchester Guardian от 10 октября 1955 года, появились сообщения о том, будто Баур лично видел, как застрелился Гитлер. Это было недоразумение. И сам Баур опроверг эти сообщения.
9
Тем не менее Кемпка продолжал упрямо настаивать на своем, описав «смерть» Бормана в своей книге «Я сжег Адольфа Гитлера» (Ich habe Adolf Hitler verbrannt. Мюнхен, 1950).
10
Der Bund (Бёрн) от 17 февраля 1953 года.