Я, поправив шляпу и поудобнее перехватив трость и конверт, направился к входу в это сомнительное заведение. Обычно лекарства продают аптекари, но это здание нисколько не походило на аптеку, скорее уж на публичный дом не самого высокого пошиба. Тут не было даже молотка, не говоря уж о звонке, так что стучать в дверь пришлось набалдашником трости.
Открывший мне пожилой господин, несомненно, знавал лучшие времена: его одежда, некогда дорогая, носила следы многочисленных и не слишком тщательных стирок, – но в манере держаться чувствовались остатки былого достоинства.
– Чего изволите? – поинтересовался он с натянутой улыбкой, держа дверь открытой ровно настолько, чтобы выглянуть в образовавшуюся щель.
Впрочем, это не помешало мне унюхать тот самый аромат, который я не так давно обонял в бакалее Питерсона.
– Видите ли, я получил ваше объявление… – начал я, понижая голос. – Вы – мистер Барентон, не так ли?
– Да, это я, – не двигаясь с места, признал он с явной неохотой.
Как ни странно, в дом меня впускать не торопились! Не очень-то приветливое отношение к клиентам, так можно и распугать всех покупателей.
– Видите ли, члены моего клуба весьма заинтересовались вашим… изобретением, – продолжил я, стараясь, чтобы голос мой звучал чуть смущенно. – Возможно, мы приобретем довольно крупную партию…
– Боюсь, это невозможно! – не дослушав, возразил он.
– Почему же? – вполне искренне удивился я. Неужели, напав на золотую жилу (а некоторые джентльмены будут готовы заплатить любые деньги, только бы избавиться от… некоторых проблем), мистер Барентон так легко откажется от возможности разбогатеть?
– Не важно! – неожиданно зло ответил он. – Фирма закрылась!
И захлопнул дверь прямо перед моим носом.
Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в такси.
– Куда теперь, мистер? – даже с некоторым сочувствием спросил водитель, оборачиваясь ко мне.
Действительно, неплохой вопрос. Вылазка моя, можно сказать, завершилась провалом: ничего узнать не удалось, кроме разве что косвенного подтверждения: прием лекарства вызывает неприятный запах.
– В полицейское управление на Райкер-стрит, – определился я, откидываясь на спинку и закрывая глаза. Мне было о чем подумать…
На входе в управление дежурил тот самый молоденький констебль, который не так давно дал мне клятвенное обещание позаботиться о бедном Конно-идее. При виде меня он вжал голову в плечи.
– Извините, сэр, – затараторил констебль, – видите ли, тот кактус куда-то пропал…
– Конечно, вы ведь далеко не сразу о нем вспомнили! – нахмурился я. Потом взглянул на виновато понурившегося констебля и смилостивился: – Не беспокойтесь, я сам о нем позаботился.
– О! – В юноше, видимо, боролись облегчение и досада. – А вы к инспектору Девереллу?
– Нет уж! – даже слегка передернулся я, вспомнив незабываемый опыт общения с этим достойным джентльменом. – Будьте добры, известите о моем визите инспектора Таусенда.
– Хорошо, сэр!
Я поднялся в кабинет инспектора и поздоровался.
– Что-то вы сюда зачастили, – ответил он хмуро, едва буркнув приветствие. – Или у нас еще где-нибудь кактус остался?
– Вот уж чего не знаю, того не знаю, – ответил я, усаживаясь напротив и пристраивая шляпу на коленях. – Но если вы его обнаружите, не сочтите за труд, скажите мне, я его непременно спасу! А вы, инспектор, что-то совсем мрачны…
– Будешь тут мрачным, – сказал Таусенд устало. Видимо, мой статус его спасителя на некоторое время вынудил инспектора быть чуточку повежливее. Но только чуточку. – Работаю с утра до ночи, не то что… – Тут он покосился на меня, а я обаятельно улыбнулся. – Только проку-то?
– Это все те убийства? – проявил я прозорливость. – Так и не отыскали виновного?
– Хуже! – воскликнул инспектор. – Еще два тела нашли! Так что выкладывайте, с чем пожаловали, мистер Кин, и идите себе, у меня без вас хлопот полон рот!
– Да я, понимаете, хотел кое-что вам рассказать о том бакалейщике, и не только, – сказал я и заметил проблеск интереса в глазах Таусенда. – Дело вот в чем…
Я вкратце изложил то, до чего сумел додуматься, а именно идею о связи шарлатанского зелья и возрастающей агрессивности тех, кто им воспользовался.
– Это интересно, конечно, мистер Кин, – хмуро сказал инспектор, выслушав меня. – Значит, порошочек выпил и начал на людей кидаться… Хотите сказать, этот убийца тоже может быть из таких, верно я вас понял?
– Именно. А может быть, он и не один такой.
– Еще того не легче… – Таусенд взялся за голову. – Только, мистер Кин, проку от этих ваших изысканий никакого! Запах к делу не пришьешь, это раз. Улик никаких нет, сами же сказали, что супруга бакалейщика все выбросила. Лавочка закрылась, владельца теперь ищи-свищи! Поищем, конечно, да только, думаю, и у него ничего уже на руках нет…
– Инспектор, а как вы полагаете: мог он закрыть дело потому, что узнал о побочном эффекте своего зелья?
– Да кто ж его знает! – пожал тот плечами. – Может, так, может, попросту прогорел или там переехать решил. Если отыщем, спросим, да только он отпираться будет, а предъявить ему нечего! Так… – насторожился вдруг Таусенд, пристально глядя мне в глаза. Я что, опять перепутал? А Ларример ничего не сказал, пребывая в странно приподнятом настроении! – Вы что затеяли, мистер Кин?
– Я?! – изумился я. – Да что вы! Вы же меня прекрасно знаете, я шагу лишнего не ступлю, такова моя природа…
– Природа… – проворчал инспектор. – Ну? Все выложили? Надеюсь, сами вы этого порошочку не прикупили? А то еще начнете на людей бросаться!
– Грубо, инспектор, – посетовал я, поднимаясь. – О, кстати!
– Ну что вам еще?! – Он уже не чаял, чтобы я поскорее убрался из его кабинета и желательно вообще из города.
– Вы ведь даже не спросили, как звали того торговца, – пожурил я. – Так я и знал, что вы и не собираетесь его искать! Конечно, кто я – обычный человек, и кто вы – опытный полицейский… Зачем вам мои глупые измышления?!
– Ну и как же его имя? – Разоблаченный Таусенд насупился.
– Некто Барентон, – сказал я, а инспектор нахмурился.
– Джозеф Барентон? С чего бы это он в торговлю подался?
– Так он вам знаком? – поразился я.
– Еще бы не знаком! – фыркнул Таусенд. – Сколько раз его забирали…
– За что же, если не секрет?
– Да за пьяные дебоши, за что еще? Соберутся всей этой своей наивной компанией… вот название придумали, нашлись тоже птички-наивняки – и давай гулять! Соседи вечно на шум жаловались и на то, что он непотребных девиц к себе водит, натурщицы якобы… Правда, давненько его уже не видать, должно быть, и впрямь остепениться решил. Да и то, из него художник, как из меня актриса варьете!
– Очень даже может быть, – задумчиво сказал я и поспешил откланяться.
Еще один Барентон? Художник? Лавочник говорил о человеке, которого посчитал художником и который держался у Барентона-торговца как у себя дома. Совпадение? Не верю я в такие совпадения! Может быть, они родственники? Имени торговца я не знал, в рекламе значилось «Р. Барентон». Очень любопытно!
И у меня родился план…
Как и большинство моих сверстников из хороших семей, я подвергался суровому домашнему обучению. Меня учили не только письму и счету, а впоследствии более сложным наукам, но и прививали любовь к изящным искусствам, в том числе живописи. Увы, я оказался настолько бесталанен, что был неспособен нарисовать даже домик, чем до крайности расстраивал матушку (она писала прелестные легкие акварели, многие из которых и по сей день украшают стены моего дома). И это при том, что я вполне недурно чертил! «Ну, полно, нельзя же быть талантливым во всем!» – говорил обычно отец и посмеивался, явно намекая на мою нелюбовь к музицированию, парусному спорту и теннису. Разумеется, всему этому я обучился если не на отлично, то на вполне приемлемом для джентльмена моего положения уровне и мог не опасаться ударить в грязь лицом. Но вот живопись, увы, так мне и не покорилась!
«Что ж, – философски подумал я, подъезжая к дому, – я всегда могу сказать, что любовь к изобразительному искусству поразила меня внезапно, как поражает молния, и теперь я жажду приобщиться к прекрасному. Пускай обучают!»
– Ларример, знаете, я решил стать художником, – сказал я, отдавая дворецкому трость и шляпу.
– Прекрасно, сэр, – сказал он с улыбкой. Его радужное настроение ничуть не померкло с утра, и он даже не вспомнил мою чудовищную детскую мазню, по недоразумению именовавшуюся рисунками.
– Но мне ведь нужно будет практиковаться! Давайте я напишу ваш портрет?
– Сэр, осмелюсь заметить, джентльмену не пристало рисовать портрет дворецкого, – серьезно сказал он.
– Как угодно, Ларример, – пожал плечами я. – Тогда я пока потренируюсь… вот, скажем, на кактусах!
И, оставив замершего дворецкого, я прошествовал в оранжерею. Спасенный Конно-идея, с которым я возился весь вчерашний вечер, кажется, заметно приободрился. Это меня воодушевило и, перекусив на скорую руку (и снова Ларример даже не подумал возразить, что меня уже порядком напугало!), я принялся собираться.
Костюм я сменил – и так уже инспектор как-то странно на меня смотрел, привык ведь видеть элегантно, по последней моде одетого джентльмена! Да и скверно у меня получается притворяться человеком более низкого общественного положения… Лучше уж изображу пресыщенного скучающего господина, решившего найти себя в искусстве. Да! Как нельзя кстати пришелся кошмарный сиреневый шарф, подаренный на прошлое Рождество тетушкой Мейбл! Он дисгармонировал со всем ансамблем и придавал мне немного безумный вид. Подумав, я решил, что хуже уже не будет, вставил вместо голубого глаза ярко-зеленый и постарался как следует взъерошить волосы. Теперь я выглядел совсем уж странно. Трость я, разумеется, тоже прихватил: в случае чего ею можно отбиваться, как дубинкой.
Художники – как птицы, перелетают с места на место всей стаей. А если не прибегать к поэтическим сравнениям – то стаей галок, которых шуганули уставшие от шума люди. Все прекрасно знали, что сейчас они обосновались в старинном квартале Истон-роуд, где дома едва не рушатся на головы своих жильцов, зато аренда необыкновенно дешева.
«Надо было взять такси», – подумал я. Мое авто смотрелось в этой обстановке совершенно дико!
Табличек на домах почти нигде не было, так что ориентироваться в этой мешанине пристроек, руин и обветшалых веранд без посторонней помощи не представлялось возможным. Пришлось притормозить у тротуара рядом с буйно кудрявым юношей, который в экстатическом восторге смотрел на небо. Тоже художник, определенно, – весь пиджак заляпан красками.
– Простите, – вежливо начал я, опустив стекло, – вы не подскажете, как мне найти дом мистера Барентона?
Он вздрогнул так, словно я выпалил у него над ухом из ружья.
– Мистера Барентона? – На лице юноши читалось смятение. Видимо, любая проблема, не связанная с техникой смешения красок, светотенью и прочими художественными премудростями, вызывала у него изрядное затруднение.
– Да, – подтвердил я. – Мистер Джозеф Барентон, художник.
В глазах юноши промелькнуло озарение.
– А, Джо-наив! Первый дом справа от перекрестка и направо, вы увидите, обшарпанный такой. В мезонине.
– Благодарю! – обрадовался я (признаться, я уже не чаял добиться от него внятного ответа). Примета, конечно, та еще – здесь все дома обшарпанные, но хоть дорогу объяснил, и на том спасибо!
– Только его давно не видать, – закончил юноша меланхолично.
– А куда он подевался, не знаете? – живо заинтересовался я. Ниточки в этом деле так и норовили оборваться прямо в моих руках.
– Откуда мне знать? – пожал он плечами. – Хотите, у Питера спросите, они вместе квартиру снимали.
– Благодарю! – повторил я, но он уже отвернулся, потеряв ко мне всякий интерес, и снова принялся влюбленно рассматривать небеса…
Мезонин оказался сильно обветшалым. Зимой в нем наверняка сквозило так, что художнику приходилось работать в пальто. Но света, должно быть, достаточно: окна были большими. Хотя, с другой стороны, настолько грязными, что неизвестно, сколько редких в наших краях солнечных лучей могло преодолеть эти многолетние напластования сажи и пыли.
На стук мой никто не отозвался, хотя из открытого окна доносился гул голосов, а дверь была не только не заперта, а даже не притворена толком.
Джентльмену не пристало входить в чужой дом без разрешения, однако, если уж я сегодня выступаю в роли сыщика, можно поступиться правилами приличия.
Двери на первых двух этажах были заколочены, зато третий оказался не просто обитаем, а битком набит людьми. Разновозрастная публика толпилась вокруг импровизированной сцены, на которой сидел на стуле задом наперед импозантный господин с необыкновенно яркими голубыми глазами и львиной гривой темных волос. Означенного господина несколько портили черные волосы, пучками торчащие из ноздрей, однако этот недостаток с лихвой искупался глубоким звучным голосом.
Тихонько пробравшись в комнату, я остановился в уголке, решив послушать.
– Нам, художникам, Богом дана способность проникать в самую суть вещей, отображать на полотне человеческое естество таким, каково оно есть! Крики невежд о приличиях – это притворство толпы, людского стада, которое приводит в ужас сама мысль, что кто-то увидит его без вычурных одежд.
Он на мгновение замолчал, обвел взглядом зачарованно внимающую ему толпу, и продолжил с усмешкой:
– Я призываю вас работать! Писать то, что чувствуете, без ложной стыдливости, без флера морали. Писать натурщиц, а не выдуманные образы, выливать на полотно все то искреннее, настоящее, что вы чувствуете при виде прекрасного женского тела.
Кое-кто из присутствующих покраснел, прилично одетый мужчина рядом со мной хмыкнул.
– Да! – повысил голос оратор. – Мы должны вернуться к истокам! К тому наивному свету, к жизни, которая лилась со старых полотен эпохи Возрождения! Нет греха в том, чтобы упиваться жизненными удовольствиями! Не прочувствовав искушение, не насладившись им в полной мере, мы можем писать только пресные портреты, угодные ханжам, уподобляясь ремесленникам. Наслаждение – вот путь истинного художника!
В следующий миг я едва не оглох от грома аплодисментов. Кажется, кто-то даже кричал «браво!». Господин на сцене величественно поднялся и раскланялся, прижимая руку к груди.
Мне пришлось подождать, пока собравшиеся вдоволь не наговорятся и не разойдутся, кто по одному, кто группками, бурно обсуждая эту любопытную лекцию. Помнится, мне доводилось слышать о чем-то подобном, и было интересно посмотреть на художников-наив, как они себя называли, так сказать, в естественной среде обитания. Если честно, впечатляло…
Наконец мы остались один на один с львиногривым господином. Очевидно, это был хозяин квартиры-студии. Он вперил в меня немигающий взгляд и вдруг двумя громадными шагами покрыл разделяющее нас расстояние.
– Какой типаж! – взревел он прежде, чем я успел сказать хоть слово, и схватил меня за плечи. Я обеспокоился – руки у него были не слишком чистыми, а пальто у меня – светлым. – О, какой типаж! Мистер, не желаете попозировать?
– Н-нет, благодарю, – решительно отказался я. – Я по другому вопросу.
– Желаете сделать заказ? – чуть умерил силу голоса художник.
– Нет-нет, речь не об этом, мистер… э-э-э…
– Просто Питер! – отмахнулся он и чуть отступил, разглядывая меня с восторгом ребенка. Я заподозрил, что скоро моя разноглазая физиономия может появиться на холсте, а мне этого вовсе не хотелось. – А вы?..
– Сирил, – зачем-то назвался я именем кузена. Наверно, просто хотел отомстить ему за все неприятности, которые он мне доставлял.