– Будьте осторожны, дорогие, крепче хватайтесь за цепи и смотрите под ноги – здесь очень опасные тропы.
Паломники и не заметили, как дошли до места. Угрюмые карульские скалы с редкой колючей растительностью скрывали за собой деревянную избушку с куполом – келью Иверской иконы Божьей Матери. Старец толкнул дверь.
– Вот мы и дома.
Гости вошли в келью, оказавшуюся внутри еще более скромной, чем снаружи. Хозяин усадил их за стол и вынес тарелку с лукумом и три рюмки анисовой водки[3]. Паломники помолились перед едой и принялись за угощение.
Отец Никанор знал пятидесятилетнего иеромонаха Доримедонта из Джорданвила и его духовного сына Николая, потомка древнего дворянского рода – они посещали его уже третий раз. А вот «красного» священника он принимал у себя впервые. И чего Доримедонт привез его к нему, ведь он-то неоднократно слышал, как старец хулил советскую власть и продавшуюся ей Московскую Патриархию?
– Отец Никанор, позвольте вам представить отца Петра, ему скоро предстоит служение в Лондоне. Сейчас Московский Патриархат выходит на международный уровень и ему необходимо пересмотреть свое отношение и политику по некоторым принципиальным вопросам. Вот отец Петр и хотел бы познакомиться с афонской духовностью.
Паломники с интересом осматривали жилище подвижника. Низенький деревянный стол, пять стульев, ложки, висящие на стене, старая русская печь, чугунные котелки; все было почти так, как при старце Феогносте, только несколько новых картин с афонскими видами украшали избушку. Но в этой простоте была особая красота, что сразу же почувствовали паломники. Примерно такое же чувство охватывает людей, которые смотрят на древние чудотворные иконы. Иные иконы не имеют красоты в художественном смысле: их лики темны от старости, и, по мнению атеистов, некрасивы. Но благодатная сила, присущая чудотворным иконам, пробуждает у людей другие, духовные чувства.
Отец Никанор не раз убеждался, что Афон действует на людей подобно чудотворным иконам, пробуждая в них высокие чувства. Иногда эти возвышенные чувства паломников не совпадали с чувствами старожилов, привыкших к святому месту. Отец Никанор в этом случае часто шутил: «Одно дело – туризм, другое – эмиграция».
Схимник не хотел нарушать сложившиеся давным-давно на Афоне традиции гостеприимства и решил сдерживать свое нерасположение к «красной Церкви». Он с долей иронии посмотрел на отца Петра.
– Как там Россия-матушка поживает? Выполняете ли пятилетку? – старец немного нахмурился. – В церкви-то ходют еще или все переломали?
– Да вроде ходит народ. После войны многие уверовали. Сейчас чуть хуже, – священник чувствовал себя неловко и смущенно теребил в руках кипарисовые четки. – Меня ждет в Лондоне ответственное служение, и я приехал вместе с моими американскими друзьями в этот святой удел Матери Божьей, чтобы попросить у Пресвятой благословения на свой труд.
Старец немного успокоился. Этот Петр был не так уж и страшен.
– Хорошо, хорошо… Я одно время жил в Москве. Но как давно это было. Я ведь покинул Россию еще до революции и даже видел самого святого императора Николая.
Никанор подчеркнул этот факт намеренно, желая поддеть «красного» попа: их Церковь упорно молчала о своем отношении к последнему царю Российской Империи.
– Хм? Правда? – иерей покраснел и неловко кашлянул в кулак.
Установилось долгое молчание. Все понимали, из-за чего оно возникло, но никто не решался первым нарушить его.
Отец Никанор обычно после традиционного угощения вел своих гостей в небольшой храм, где они служили молебен, но как он приведет туда этого московского иерея и будет с ним молиться? Лучшее средство от неловкости – искренность.
Стараясь сохранить дружелюбие, хозяин сказал московскому гостю:
– Вы простите, отец Петр, но я не могу повести вас в храм и молиться с вами…
– Я понимаю вас: церковная дисциплина обязывает, – сказал отец Петр и смущенно улыбнувшись, поправил окладистую бороду.
В душе отца Никанора поднялась привычная волна негодования против советской власти и Московского Патриархата. Но сейчас он вдруг вспомнил своего старца и поставил гневным помыслам преграду:
– Брак лакерды.
– Что вы сказали?
– Да нет, это просто у нас со старцем Феогностом была такая присловица.
Никанор поставил чайник на «газаки» – газовый баллончик с горелкой, вспомнил свои давние споры со старцем и улыбнулся.
Отец Петр неожиданно искренне улыбнулся в ответ и выдохнул:
– Быть может, отцы, мы когда-нибудь и сможем понять друг друга?
Все опять замолчали. Старец задумался и перевел взгляд на гостей:
– Богу все возможно… А пока давайте пить чай!
Солнце уже клонилось к закату, поднимался южный ветер, который всегда гнал большую волну. Афон стоял и будет стоять твердыней света среди веков и континентов, напоминая миру о бренности всех человеческих споров и трений, о вечном превосходстве Божьей любви над человеческой ненавистью.
Доминиканец
Сегодня небо было серым и задумчивым, обрывки туч сбивались в свинцовые стаи, воздух был влажным и солоноватым, морось заставляла старого монаха поеживаться и сильнее кутаться в рясу. Монах со странным для Афона и вообще для православия именем Ансельм задумчиво наблюдал за рокочущими волнами, разбивающимися о пирс. Хоть и страшно было море в гневе своем, но эти раскатистые волны могли погубить лишь тело, тогда как житейское море легко могло поглотить и самую осторожную душу…
Отец Ансельм тяжело вздохнул, скорбя о своих грехах. Будущий афонит[4] родился в простой католической семье, вырос набожным католиком и был пострижен в монахи в одном из доминиканских[5] монастырей, где затем провел много лет. До сих пор Ансельм с любовью вспоминал свою келью, где проводил все свое время в молитве.
Так бы и окончил отец Ансельм свои дни в тихой доминиканской обители, если бы однажды аббат монастыря не поручил монаху одну важную миссию, справившись с которой, он мог бы считать свой жизненный путь пройденным не зря.
Но опытный, уже пожилой католический монах-доминиканец успешно провалил эту миссию…
Отец Ансельм невольно улыбнулся, вспоминая, как он с готовностью и радостью от того, что сможет пожертвовать своим покоем ради Христа, согласился на миссионерскую деятельность. Ему нужно было вести проповедь в странах центральной Африки, борясь с прозелитизмом греков. Нельзя сказать, что он в первый раз тогда услышал это слово – Афон: отец Ансельм был специалистом по греческому языку и истории Византии, а потому много знал об этом месте. Его мать была гречанкой, а отец сицилийцем. Детство будущий монах провел в Палермо, закончил с отличием колледж, а затем католический университет в Милане, получив степень магистра богословия. Его, вне всякого сомнения, ожидало блестящее будущее, но вскоре после выпускного вечера Лучиано – так его звали тогда – облачился в доминиканскую рясу с капюшоном, подпоясанную кожаным поясом: он стал послушником.
Примечания
1
В русской традиции под «схимой» понимают «великий ангельский образ» или «великую схиму» – монашеский постриг с особо строгими обетами и правилами. На Афоне «схима» означает как «великий», так и «малый ангельский образ», то есть «обычный» в нашем понимании монашеский постриг.
2
Понятия «Московская Патриархия» и «Московский Патриархат» часто путают или считают, что никакой разницы между ними нет. Но Московский Патриархат – это второе название Русской Православной Церкви, в котором указывается престольный град Поместной Церкви – Москва и тип канонического управления – Патриархат (в отличие от митрополии или епископии), тогда как Московская Патриархия – это особый штат сотрудников при Патриархе, помогающий Предстоятелю Церкви решать текущие вопросы церковного управления.
3
Небольшое количество анисовой водки и лукум (восточные сладости) – традиционные афонское гостеприимство.
4
Монах, живущий на Афоне.
5
Доминиканский орден монахов-проповедников был создан в 1214 г. святым Католической Церкви Домиником для борьбы с еретическими движениями, которые в великом множестве возникали в средневековой Европе. В отличие от православия, в католицизме существует несколько направлений монашества: бенедиктинцы, доминиканцы, францисканцы, иезуиты, тамплиеры и т. д. У каждого ордена свой устав и своѐ направление деятельности.