Здесь были и женщины. Они не сидели по домам, благо здесь был небольшой рынок, и они тоже смотрели на нас. Все – в черных хиджабах, здесь нет и намека на кабульских красавиц, здесь достаточно что-то не то увидеть, чтобы заиметь кровного врага. Они торговали примитивной снедью и гуманитарной помощью напополам: видимо, ее привозили в село по договоренности с местными жителями, что они сами распределят ее, но какой идиот будет отдавать бесплатно то, что можно продать. Вон знакомые мешки с рисом, с мукой, большие синие канистры с керосином – налетай, покупай. Еще одно мое начинание, которое нынешний генерал-губернатор спустил в сортир. Будучи здесь наместником, первым делом я отказался от поставки сюда гуманитарной помощи. По моему, поставлять в зону конфликта гуманитарную помощь и раздавать ее просто так – верх идиотизма. Все ценности, что получены не в качестве платы за труд, развращают и делают невозможным нормальное становление общества. Эти идиоты привезли сюда гуманитарную помощь – и шейхи торгуют ею на базаре и будут торговать, а так как норма прибыли стремится к бесконечности, они могут себе позволить финансировать моджахедов с прибылью. Да и моджахеды могут объявить полученную прибыль лихвой (а как не лихва?!) и конфисковать ее себе. Скажете, не так? В Персии мы почти сразу, через месяц с небольшим, единовременно выдали вспомоществование деньгами, после чего объявили, что больше никому и никакая помощь оказываться не будет. Каждый должен работать, а пока не восстановлены заводы, есть корпус гражданской реконструкции, можно работать там и получать заработную плату, на которую можно кормить семью. Да, мы завозили продовольствие, но продавали, а не раздавали его, большей частью привлекая к снабжению местное купечество. Вместо того чтобы делать его своими врагами, раздавая продовольствие даром и провоцируя злоупотребления и воровство. Очень важно – не дать людям забыть, что такое работа и деньги, полученные за труд. Иначе ничего хорошего не будет – видно на примере Афганистана.
А здесь не слишком-то дальновидные люди предпочли вступать в переговоры со старейшинами местных племен, причем разговаривать с ними как с равными. Хотя мы держава двадцать первого века, а они довели свой народ до века примерно семнадцатого – восемнадцатого и держат его в нищете и убожестве. И чтобы легче было разговаривать, начали подкупать раздачей гуманитарки, точно зная, что они ее будут продавать. Раз поставляется гуманитарный рис, не надо выращивать свой. А раз не надо выращивать свой, значит, можно подработать. Фугас на дорогу подложить, обстрелять конвой. А что? Тоже деньги.
И сейчас, идя мимо обнесенного каменной стеной по пояс рынка, я видел плоды этой политики, сломать которую мне так и не удалось.
Ну и мужчины.
Мужчины здесь делятся на стариков и всех остальных. Старики неспешно смотрят на текущую перед их глазами жизнь и с достоинством ждут своей кончины. Остальные мужчины – чаще всего неопределенного возраста, рода занятий, все с оружием. Все лихие – моему нраву не препятствуй. Здесь, в этих селениях, нельзя выделить боевиков и сказать, что вот это мирный житель, а это – бандит, боевик. Здесь любой возьмется за оружие и начнет стрелять, если будет повод или достаточная сумма денег. Мирных здесь нет.
Ворота, в которые мы зашли, были выкрашены зеленой краской – символ ислама. Во дворе – затоптанном сапогами, грязном, с глинобитными строениями – стояли несколько мужчин, без оружия. Один из них на наших глазах зарезал овцу.
Ясно, очередной этап пути. Сидим, едим, пьем. Хоть немного согреюсь – переход по горам я могу и не выдержать…
Еда была хорошей, с мясным блюдом. Даже при короле, при относительно стабильной власти, афганцы ели мясо лишь по праздникам, даже средний класс, – сейчас, судя по тому, как афганцы вели себя за столом, мясное блюдо в обед было для них нормой. После чего мы улеглись, чтобы немного поспать перед переходом по горам. Легли в общей комнате, мне дали такую же овчину, как и всем. Зимой в горах холодно, что днем, что ночью…
Ближе к вечеру мы вышли. Уже светила луна, и на стремительно темнеющем небе проявлялись белые крупные звезды. Небо очистилось, буран кончился…
Ни у одного из боевиков не было автоматов, оружие если и было, то они несли его скрытно, скорее всего, те дешевые пистолеты, которые клепают с другой стороны границы. У всех были одеяла, которыми они закутали себя перед переходом, и большие мешки, в которых они несли купленное в городе: пакеты, майонез, чайные пакетики. Аскеров генерала Мадаева больше не было – и можно было ходить по горам относительно безопасно.
Генерал Мадаев погиб, пополнив своей смертью длинный список подозрительных смертей, какими умерли многие из тех, кто работал в Персии или с Персией, а потом действовал в Афганистане. Никто не уверит меня в том, что это трагическая случайность…
Мы уходили в горы. Я шел в середине колонны, на мне был тот же самодельный плащ-пончо. Последний из боевиков волок за собой что-то типа мешковины с камнями, это примитивное, но действенное приспособление затирало наши следы.
И тут – когда поселок был уже не виден – моджахеды внезапно заговорили между собой, явно встревожившись чем-то. Прислушавшись, я услышал негромкий ровный гул мотора где-то в небесной выси, отражающийся от стенок ущелья. Первый раз я слышал это при таких обстоятельствах. Небо очистилось, и ударные беспилотники тут же вылетели на охоту. Террористы звали их пуштунским словом «мачайс» – «пчелы».
Заметил – нет?
– Идите дальше… – сказал я, следя за голосом, – они не нанесут удар. Они не видят оружия у вас, не имеют права…
Шедший позади меня моджахед толкнул меня в спину:
– Иди…
Шейх сидел у выхода из пещеры на небольшом коврике, красочно разукрашенном, таком, какой кладут на спину верблюдов. Он сильно постарел по сравнению с теми немногочисленными снимками, которые у нас были и на основании которых велся его розыск. Борода и волосы белые как снег, редкие, тонкие, на голове – вместе традиционного паколя или чалмы – черная спецназовская шапочка, раскатывающаяся в маску, удобная и теплая, как у рядового бойца. Я знал, что по крайней мере один раз по нему стрелял снайпер, но ему удалось выжить. Как – я не знаю. Возможно, просто неправильное опознание…
С первого взгляда я понял, что шейх болен, и болен сильно. Пергаментная, нездоровая, желтая кожа, как бумага. Это от почек. Посадил почки от долгих ночевок на холодной земле, тут даже туристический коврик не спасет, и костер разжечь нельзя – беспилотник тут же увидит тепло. И теперь моча поступает в кровь, отравляя организм, – это называется нефрит. Два-три года максимум, после чего миллион никому платить не придется. Аллах заберет его. Для меня это плохо, возможно, шейх и в самом деле решил разменять свою жизнь на мою.
Рядом с ним боевики из его личного джамаата. С первого взгляда видно – на каждом море крови. Удивительно, но многие из наиболее опасных террористов и экстремистов – бывшие королевские слуги. Экстремисты убили короля, а его слуги перешли на сторону экстремистов и начали вершить террор. Уже одно это показывает, насколько больно афганское общество. Автоматы, пулеметы, ракетные установки «РПГ-7», я заметил, что часть из них – с приваренным сзади дополнительным козырьком, чтобы стрелять под острыми углами по вертолетам. У всех у них большие бесформенные накидки, как мексиканские пончо, закутывающие человека полностью, с рюкзаком и с оружием. Опытные, гады. В основном наблюдение у нас ведется с воздуха, а по правилам нельзя открывать огонь, пока не увидел оружие у противника. А как его увидишь, если оно под такой вот попоной?
Каждый из них смотрит на меня так, как будто я причина всех их бед, прошлых, нынешних и грядущих. Каждый готов броситься на меня и растерзать, повинуясь единственному кивку шейха. То, что я безоружен и пришел с миром, их не остановит: они озверели от крови и не знают благородства.
– Ас саламу алейкум, – сказал я, – мир вам.
Шейх смотрел на меня пожелтевшими от болезни, рысьими глазами.
– Ва алейкум ас салам, – сказал наконец он, – мир и тебе.
Я тайком выдохнул. Если начал говорить, уже лучше.
– Оставьте нас, – приказал шейх.
Моджахеды неохотно повиновались, пошли в глубь пещеры. Как минимум один будет целиться в меня из темноты, уверен…
– Ты – Воронцов, – сказал шейх, пристально смотря на меня. – Убийца мусульман…
– Я убивал бандитов, – возразил я.
– Ты убивал мусульман, – сказал шейх, – и рано или поздно Аллах призовет к ответу и тебя. Но именно потому я и доверяю тебе. Как никому.
Шейх закашлялся, кашлял нехорошо: скорее всего, еще и бронхит. Надо бы антибиотиками, антибиотики у них наверняка есть, но пещерная жизнь не для старого человека. Возможно, он болен настолько, что умрет уже в этом году.
– Я мог бы приказать убить тебя, – сказал шейх, откашлявшись и сплюнув на снег мокроту, – но я не стану этого делать. Ты поможешь мне…
Я впился глазами в комок слизи. Он был подозрительно темного цвета: возможно, внутреннее кровотечение.
– Думаешь, когда я умру? – спросил шейх.
– Всем нам отмерено Аллахом.
– Аллахом? Что ты знаешь про Аллаха?
– У нас, русских, есть судьба. Мы верим в нее. А еще мы верим в Ису, пророка, предшествовавшего Мухаммеду.
– Ты ничего не знаешь про ислам и про веру, русский. Но так даже лучше. Так я смогу отомстить им.
– Кому – им, шейх?
Вместо ответа шейх достал из-за пазухи какой-то засаленный пакетик.
– Приблизься. Возьми.
Я сделал, как было сказано.
– Это то, что мне подсыпали в еду. Таким, каким ты меня видишь, я стал только недавно, еще три месяца назад я был здоров. Теперь… хвала Аллаху, я еще достаточно жив, чтобы отомстить этим шайтанам…
В пакетике что-то было. Я не осмелился это пробовать и даже нюхать. Одному шайтану известно, что это.
– Кто это сделал?
– Человек, который пришел с той стороны.
– Из Деобанда?
Шейх снова закашлялся.
– Нет, из Хаккании. Вера – не всегда сила, русский, иногда это и слабость. Когда к нам приходит человек и говорит, что он вышел на пути Аллаха, кому придет в голову проверять искренность его слов?
– Я могу поговорить с этим человеком?
– Сможешь… – шейх сплюнул мокроту, – когда Аллах призовет на суд и тебя. Этот человек в аду, и смерть его была нелегкой. Но он кое-что сказал, что я хочу донести до тебя. Поступай с этим как знаешь…
– Что англичане и часть русских сговорились, да? – тихо спросил я.
– Встреча была летом прошлого года, недалеко от Джелалабада, у плотины. Со стороны англичан были двое, со стороны русских – намного больше.
– Вы знаете, кто был там со стороны англичан?
Шейх снова закашлялся.
– Мой человек наблюдал за встречей, русский. Откуда ему знать, кого и как зовут? Он помнит только то, что видел.
– Я могу поговорить с ним, эфенди?
Шейх что-то хрипло крикнул в глубь пещеры. Через несколько минут к нам выбежал подросток, лет четырнадцати, одетый как бандит. Его подбородка не касалась бритва, но за спиной – уже автомат. На меня он посмотрел с нескрываемой ненавистью…
– Это Салам… – сказал шейх, – его так назвали, потому что он появился во время, когда правоверные стояли на намазе, давая салам самому Аллаху. Его отец и все братья стали шахидами на пути Аллаха. Но Салам продолжает войну. Спрашивай, а я переведу, потому что я, иншалла, знаю русский, а он нет.
– Кого ты видел у плотины рядом с Джелалабадом этим летом, бача, опиши мне их…
– Это были девять человек, семеро руси и двое инглизи, – перевел шейх, – руси приехали первыми, а потом приехали и инглизи. На машине руси. Они разговаривали за столом около часа, а потом инглизи уехали…
– Опиши сначала инглизи, бача. Как они выглядели?
– Один высокий, примерно как ты, русский. Второй пониже на полголовы, но крепче телом, а первый худой. Оба бериш[10]. У высокого лицо… как кувшин.
– Немного длинное, – подсказал я.
– Да, длинное. Глаза серые, волосы до плеч, – продолжал переводить шейх. – Саламу он показался знатным человеком, и Салам уверен, что он инглизи.
Еще бы не знатным… Граф Алан Сноудон, двенадцатый граф Сноудон, князь де Роан, герцог де Субиз, егермейстер Его Королевского Величества Эдуарда Девятого, короля Англии, Шотландии, Ирландии и Объединенных территорий. Лейтенант двадцать второго полка специальной авиадесантной службы, то ли в отставке, то ли нет. Салам алейкум, граф. Давно я пытался вызнать, куда вы пропали и чем занимаетесь. И я, кстати, предупреждал, что следующий раз не промахнусь. Так что покорнейше простите…
– А второй инглизи?
– Немного ниже ростом, крепкий. Лицо широкое. Нос немного поврежден, как в кулачной драке. У него черная куртка из быка, дорогая, и почти голая голова. Салам думает, что это человек его личного джамаата, телохранитель.
Этого я не знал. Скорее всего, из 22САС.
– Хорошо, Салам, я понял. Теперь опиши мне руси, которые там были.
Салам начал описывать, я запоминал. Кого-то я узнал, кого-то нет, но это неважно. Если вернусь, посижу с базой данных. Найду всех…
На то, чтобы описать внешность всех семерых, потребовалось больше времени, но описание было точным, почти фотографическим. Я задавал вопросы, и Салам подробно отвечал на них. Как и у всех людей, которые малограмотны, у Салама была великолепная память. В джамаате, в личном джамаате шейха, он служил разведчиком. Что мы можем сделать с четырнадцатилетним пацаном? Даже если он только и мечтает, что убивать нас.
Одно из описаний меня заинтересовало.
– Салам, ты хорошо сделал, что рассказал мне правду. Это хорошо. У тебя есть карандаш и листок бумаги?
Салим закивал.
– Принеси их сюда, хорошо?
Салам глянул на шейха, тот кивнул, и он помчался в глубь пещеры с той же непринужденностью, с какой наши пацаны бегают по футбольному полю за гимназией.
– Вы не опасаетесь гнева Аллаха за него? – кивнул я шейху. – Он же бача совсем еще. Где написано, что дети должны выходить на джихад?
– Он не бача! – резко возразил шейх. – Он мужчина и воин.
– Он ребенок, и вы это знаете. Сколько еще погибнет таких, а, шейх?
Хаккани снова закашлялся, сплюнул мокроту в снег.
– Иногда я думаю про путь Аллаха, русский. Тем более что скоро мне предстоит встретиться с ним, дабы дать отчет в своих делах. Хоть мы говорим, что побеждаем вас в бою, – шейх кивнул на черный зев пещерной утробы, – я знаю, что это не так. Вы сильные воины, руси. Вы самые сильные воины из всех, кого мне приходилось повидать на своем веку. У вас есть люди, готовые несколько ночей провести на холодных камнях, только чтобы потом выстрелить. У вас есть люди, которые ничего не скажут, даже если снять с них заживо кожу. У вас есть люди, готовые несколько дней идти по горам без отдыха, только чтобы настигнуть нас. Клянусь Аллахом, вы достойные враги ислама, пусть и неверные, – если бы это было не так, я бы не говорил сейчас с тобой. Но даже побеждая, вы все равно проигрываете. Сколько лет назад вы вошли в Афганистан, а ваша армия уже кишит предателями. Верно слово Книги, говорящее: а те, кто будут расходовать, чтобы отвратить правоверных от ислама, они израсходуют все, что есть, потом они потерпят убыток, потом они будут повергнуты.
– А ваша, шейх? Ваша не кишит? – спросил я, показывая на карман, куда я спрятал пакетик с ядом.
Шейх ничего не ответил.
Вернулся Салам. Протянул мне школьную тетрадку и карандаш фабрики «Сакко и Ванцетти». Тетрадь была наполовину исписана, я понял, что это неумело составленные планы военных городков…
Я наскоро накидал карандашный рисунок, показал его Саламу.
– Он! – радостно сказал Салам. – Это он, руси! Точно он…
Шейх что-то сказал Саламу, и тот побежал в глубь пещеры.