– Георгиади выписала нас в поликлинику. Лечащий врач говорит, что это нормально: должно, мол, пройти время, чтобы единственная почка успела взять на себя функции утраченной… Утраченной, так они говорят!
– Я все-таки не пойму, Ира, что вас смущает? Операция прошла, идет восстановительный период. Врач права: реабилитация требует времени.
– Я же вам еще не все рассказала! После операции прошло полгода, и тут ко мне заявляется журналистка и начинает расспрашивать об Алеше.
– Журналистка? – удивилась я. – Чем ее заинтересовал ваш случай?
– Она заявила, что ведет журналистское расследование в отношении НИИ Петрова. Нина, так журналистку зовут, сказала, что опросила родителей маленьких пациентов и у нее появились подозрения, что некоторым из них вовсе не была показана полная нефрэктомия!
– Как, интересно, она пришла к такому выводу, не будучи медиком? – недоверчиво спросила я.
– Нина сказала, что одна родительница, не удовлетворенная диагнозом, добилась получения опухолевого материала своего ребенка и сдала на независимую экспертизу. Выяснилось, что никакого Вильмса и в помине нет, а у ее дочки была онкоцитома!
– То есть не рак, а доброкачественная опухоль?
– Точно! Причем ее вполне можно было выявить при УЗИ или КТ – не бог весть какая сложная диагностика! Тогда и я засомневалась. Выяснила, что для точной диагностики опухоли Вильмса нам должны были провести сцинтиграфию костей, изотопную рентгенографию и комплексное ультразвуковое исследование внутренних органов. На самом же деле мы только сдали кровь на общий и биохимический анализы, мочу и КТ почек, после чего Георгиади сразу сказала, что нужна биопсия.
– В принципе, такое возможно – если картина и так ясна, – задумчиво проговорила я.
– Но дело в том, что нам сначала поставили почечно-клеточный рак – опухоль Вильмса возникла потом. Я узнавала: микроскопически онкоцитома похожа на ранние стадии почечно-клеточного рака, и ее часто относят к предраку почки и рекомендуют удалять хирургически…
– Однако для этого не требуется полная нефрэктомия! – закончила за женщину я.
– Точно! При выявлении доброкачественной опухоли обычно предлагают понаблюдать за ней, периодически проходя компьютерную томографию и УЗИ, особенно в случае маленьких размеров опухоли. Затем может потребоваться резекция почки, но ведь резекция – это не удаление всей почки целиком, а лишь ее пораженного участка, понимаете? Возможно, мой мальчик стал инвалидом только потому, что я поддалась на уговоры и угрозы и поторопилась с операцией! А теперь я вообще думаю…
Ирина вдруг замолчала, и я с беспокойством посмотрела на нее.
– Что вы думаете?
– А вдруг у Алешки не было никакой опухоли? Вдруг это была гематома, а врачи отправили нас на операцию, как будто почку удалить так же просто, как избавиться от больного зуба? Конечно, это же не их ребенок!
– Ира, вы неправы, вешая на врачей всех собак, – покачала я головой. – Ошибки случаются, но в большинстве случаев они делают все возможное для спасения жизни и здоровья пациента!
– Ну да, вы же тоже врач, – вздохнула молодая женщина, сжимая в кулаки лежащие на коленях руки. Я мельком отметила, что эти натруженные, узловатые руки могли бы принадлежать кому-то гораздо старше, чем Ирина. – Корпоративная солидарность!
– Вовсе нет, – возразила я. – ОМР и создавался, чтобы то, о чем вы говорите, не мешало объективному разбирательству. – Если выяснится, что ваши подозрения не беспочвенны, мы сделаем все для установления истины. Однако пока что ваши утверждения голословны.
– Вот потому-то я и хочу получить опухолевый материал, который «зажилили» в НИИ радиологии! Но это опять не все, Агния Кирилловна, – подавшись вперед и зачем-то понизив голос, добавила Ирина. – Вполне вероятно, речь идет вовсе не о врачебных ошибках, а о намеренном подведении пациентов к операции!
– Да кому это может понадобиться? – изумилась я. – Какой врач направит пациента в хирургию без видимых причин?
– Это все мне Нина рассказала. Оказывается, в НИИ Петрова в то время появились квоты на Вильмса, вот они и гнали всех, кого ни попадя, на операции, кто более или менее по диагнозу подходил. Тогда многих детишек прооперировали, а потом стали всплывать факты, говорящие о том, что на самом деле о Вильмсе и речи не шло!
– Вы хотите сказать, – медленно проговорила я, – что врачи, желая получить деньги по квотам, делали пациентам полную нефрэктомию, не имея для этого достаточных оснований? Это же абсурд!
– И еще кое-что. Когда я попыталась в первый раз выцарапать Алешкин опухолевый материал, мне сказали, что отправили его на исследование в лабораторию в Чехию, представляете?!
– Зачем?
– Вот и я себя спрашиваю, зачем? Если все и так было ясно с диагнозом, то в чем проблема – зачем отправлять материал за границу?
– Вы получили ответ?
– О, это целая история! Дело тянулось месяцами, а потом мне посоветовали действовать не через НИИ радиологии, а напрямую. Я составила официальный запрос, и мне пришел ответ. Угадайте, что в нем было написано?
– Даже не представляю! – честно призналась я.
– Онкоцитома!
– Вы показали письмо Георгиади?
– Конечно. Она сказала, что в лаборатории могли и ошибиться. И добавила, что не имеет большого значения, был ли у Алешки Вильмс или онкоцитома – лечение все равно одно: нефрэктомия, потому что даже при доброкачественной опухоли существует риск перерастания ее в злокачественную. Кроме того, Георгиади утверждает, что в настоящее время нет клеточной классификации, помогающей отличить онкоцитому от почечно-клеточного рака, поэтому ошибка при диагнозе возможна. Однако она все же уверена, что не ошиблась, валит все на некомпетентность чехов и считает себя правой. Говорит, что облагодетельствовала нас, выбив квоту, и что без операции Алешки, скорее всего, уже не было бы на этом свете! Георгиади не смутил ни тот факт, что Вильмса обычно ставят детям до пяти-шести лет, а Алешке на время операции уже было десять, ни то, что из Чехии пришел другой диагноз. В последний раз, когда я пришла с ней поговорить, Георгиади вообще отказалась меня принять и захлопнула дверь перед самым носом, сказав, что у нее, дескать, операция назначена!
* * *
– Ерунда какая-то! – воскликнул Андрей, когда я передала ему содержание разговора с Ириной Попковой. – Это даже не некомпетентность, а преднамеренное преступление! Ты можешь себе представить, чтобы врачи, как бы они ни нуждались в деньгах, пошли на удаление почки у ребенка, только чтобы положить в карман лишние пару тысяч?
И все же беседа с Ириной заставляла задуматься. Львиную долю доходов хирурги получают именно от квот. Когда они «сбрасываются», все «жируют» – и я в том числе, потому что в нашей больнице принято распределять квоту на всех членов бригады. Оперирующий хирург получает большую часть – от семи до десяти и более процентов, остальные – меньше. Мне известно, что в некоторых больницах дело поставлено по-другому: деньги от квот получает только оперирующий хирург, а иногда заведующий отделением требует, чтобы ему отстегивали долю, независимо от того, принимает ли он участие в операции. Но чтобы резать людей без разбора только ради денег – такое мне и в страшном сне не могло присниться!
– Значит так, – сказал между тем Андрей. – От тебя требуется одно – забрать опухолевый материал из НИИ радиологии. Я не верю этой экзальтированной мамаше, особенно после того, как ты упомянула о вмешательстве журналистки: чего только они не выдумают, чтобы состряпать очередную «сенсацию»! Сделаем анализ, успокоим мать – и на этом наша миссия закончится.
– Ты так уверен, что мы ее успокоим? – спросила я задумчиво.
– Ты о чем?
– Что, если результат покажет отсутствие Вильмса?
– Как правильно сказала та врач, Георгиади, могла иметь место ошибка. В этом случае мы примем меры, и все, кто виноват, за это ответят. Такой расклад тебя устраивает?
Как и я, Андрей болезненно воспринимает проблемы медицинского сообщества. Любой человек имеет право на ошибку, только в нашем случае она часто чревата серьезными последствиями, включая смерть больного. Как говорится, повар прячет свои ошибки под соусом, а врач – под землей… Слава богу, в данном случае речь не идет о гибели пациента!
– Ты меня поняла, Агния? – спросил Андрей.
– В смысле?
– Не надо поднимать волну, потому что информацию, имеющуюся у нас, нельзя считать достоверной. ОМР – не самая приятная для врачей организация, и вмешиваемся мы только в крайнем случае. Нам вовсе не нужно, чтобы нами пугали студентов-медиков, понимаешь?
Я понимала. Кроме ОМР, только Комиссия по врачебной этике вызывает у медиков рвотный рефлекс – примерно так же, наверное, чувствуют себя полицейские, работающие в отделе внутренних расследований: их боятся и тихо ненавидят. Для меня не секрет, что некоторые из моих коллег косо на меня поглядывают из-за моей второй работы и опасаются при мне лишнее слово сказать.
Может, и в самом деле расследовать нечего – разве впервые диагностика хромает и диагноз меняется? Я не онколог, но понимаю, что в большинстве случаев удаление пораженного органа целиком – единственный способ избежать рецидива. Это если речь идет о раке. А если нет? Надо бы встретиться с журналисткой, которая беседовала с Ириной, – вдруг у нее есть нечто большее, чем слухи и предположения? В конце концов, чтобы напечатать такой материал, необходимы веские доказательства!
– Тебе звонила Абель, – сменил тему Андрей. – Она отказалась говорить со мной и потребовала, чтобы ты перезвонила.
Так я и сделала.
– Агния, с кем вы оставляли дочь, когда уходили? – сразу после приветствия спросила адвокат.
– Откуда вы знаете, что я вообще уходила?!
– Неважно. Важно то, что ваш бывший муж об этом знает, и ему известно, что вы снова пользуетесь услугами Ларисы Лицкявичус, а это абсолютно недопустимо!
– Лариса – хороший человек и замечательная мать!
– Поверьте, лично я не имею никаких претензий к вашей падчерице, однако вы сами видели, как этот факт используют адвокаты господина Шилова! Думаю, вам нужно поскорее найти платную няню из приличного агентства, чтобы у наших противников не осталось козырей.
– Найти няню не так-то просто, – пробормотала я, вспоминая, как мы с Андреем лично встречались с более чем десятком дам, претендующих на это место, и в результате отказались от этой мысли.
– Понимаю, – вздохнула Абель. – И все же вам придется постараться: похоже, ваш бывший намерен идти до конца, и в этой борьбе он использует все дозволенные и недозволенные средства!
Повесив трубку, я опустилась на пуфик и задумалась.
– Ей не нравится Лариса? – тихо спросил Андрей.
– Не ей, – покачала я головой. – Дело не в твоей дочери, она замечательная… Проблема в том, что помимо нее у Олега есть много доказательств того, что я – неблагонадежная мать!
– Чушь! – воскликнул Андрей. – Если ты неблагонадежная, то кто тогда благонадежная?!
– Та, которая следует принципу «работа – дом» и не подвергает свою жизнь опасности.
– Значит, ты не станешь этого делать. Больше никаких расследований, встреч с потерпевшими и прочее – я забираю у тебя дело. С тем же успехом получить опухолевый материал может Леонид или, скажем, Денис… И это не обсуждается! – резко закончил он, заметив, что я собираюсь возразить.
* * *
В отделении никто не обсуждал недавнее печальное происшествие, никто не упоминал имени Жанны – словно и не работала у нас такая анестезиолог. Тем не менее все понимали, что круги по воде будут идти еще долго, ведь больнице светит судебный иск, и, похоже, дело малой кровью не обойдется. Работая в ОМР, я знаю, как трудно привлечь к ответственности медицинского работника. Ни главврачу, ни заведующим отделениями невыгодна огласка: они готовы пойти на все, чтобы скрыть вину врача. Порой для этого даже переписываются истории болезни, однако в данном случае я сомневалась, что дело выгорит: слишком уж очевидна ошибка при введении наркоза. У пациентки не было аллергии и никаких сопутствующих заболеваний, на которые можно списать ее смерть. Девушка была молода и совершенно здорова, и вскрытие, несомненно, покажет, что произошло на самом деле!
В обеденный перерыв меня вызвала Охлопкова.
– Агния Кирилловна, вам нужно написать характеристику на Рыкову, – без обиняков начала она. – Вы знаете ее лучше всех, знакомы с ее семейной ситуацией… и все такое.
– А при чем здесь ее семейная ситуация? – не поняла я.
– Ну, если выяснится, скажем, что Рыкова по какой-то причине находилась в стрессовом состоянии… Может, это ей поможет?
Елена в своем репертуаре, пытается выгородить подчиненную, используя любые средства!
– Значит, суд все-таки состоится? – спросила я.
– Отец покойной потребовал выдать ему тело для независимой экспертизы, а его адвокат определенно дал понять, что нашей больнице в этом вопросе веры нет.
– Что грозит Жанне?
– Ну, в конце концов, чашки перепутала не она, а анестезистка… Мне казалось, вам нравится работать с Шемякиной?
– Это правда, – согласилась я. – Ума не приложу, как она могла так опростоволоситься!
– Может, вам известно что-то, могущее оправдать ее небрежность?
– Да нет, ничего такого. Просто мне трудно поверить…
– Жаль, жаль, – словно не слыша моих последних слов, пробормотала Охлопкова. – Это могло бы…
– Значит, Киру могут привлечь за халатность?
– Вполне. Наши юристы уверяют, что Рыкова лишь выступит в качестве свидетеля, но, боюсь, у нас ей не работать: Добров не любит оставлять у себя людей с подмоченной репутацией.
– А Ладога?
– Ну, у нас тут не Америка! – развела руками Охлопкова. – Там, скорее всего, его бы тоже поперли, однако Ладога – отличный хирург, и зав хирургией его просто так не отдаст. Опять же, то, что пациентка скончалась, – вина анестезиологии, а Ладога… Он просто слишком положился на нас.
– А как же доктрина «капитан корабля»? – задала я вопрос.
– Вы о том, что за всю бригаду отвечает оперирующий хирург? Как я уже говорила, Агния Кирилловна, у нас тут не Штаты: там существует определенный кодекс поведения, расписаны шаги, которые персонал больницы и администрация обязаны предпринять в каждом конкретном случае. У нас же все решает человеческий фактор.
– Вы имеете в виду связи и отношения?
– Вы меня поняли.
Едва дождавшись конца рабочего дня, я позвонила в агентство, адрес которого мне подкинула подруга. У нее три дочки, а потому проблема нянь была в ее жизни одной из самых животрепещущих.
– Позвони, – сказала она в ответ на мое недоверчивое мычание. – Они – как раз такое агентство, которое несет ответственность за своих нянек: не представляешь, как я в свое время намучилась, пока их не нашла!
Любезная дама ответила по телефону, что ей нужно обязательно встретиться со мной лично и обговорить требования к будущей няне. Звякнув домой и убедившись, что с Анютой все в порядке (в этот день Лариса работала, и за девчонками вызвался присмотреть Дэн), я отправилась на Литейный, где и располагалась данная контора. Встретили меня выше всяких похвал, тут же подали кофе с печеньем, и немолодая, очень приятная женщина раскрыла ноутбук. Она быстренько зарегистрировала меня, задала массу вопросов, включая мои требования к национальности няни, ее образованию и наличию собственных детей.
– Знаете, – сказала я, – подруга, ваша бывшая клиентка, рекомендовала мне Антонину Пилюгину…
– Ах, Тонечку! – одобрительно закивала администратор. – Да, ею у нас все довольны. Что ж, надо проверить, чем она сейчас занимается – возможно, вам и повезет!