– Прошу вас верно оценить сложившуюся ситуацию и пойти навстречу молодому специалисту Механошиной Диане Романовне, которой требуется выделить средства для поездки ее в качестве руководителя школьного ансамбля в Германию.
Директриса смотрела на него во все глаза – как будто видела впервые. Как будто иностранец залопотал вдруг на русском языке – да еще и уральской скороговоркой.
– Я не возражаю, – произнесла наконец. – Мы изыщем средства.
– Благодарю за оперативно принятое решение. – Внутри у Пал Тиныча всё смеялось и пело, как бывает в первый день летнего отпуска на море.
– А по какой причине Механошина сама не явилась? – насторожилась Юлия Викторовна.
– Сегодня Диана Романовна отсутствует по семейным обстоятельствам и попросила меня довести до вашего сведения эту информацию.
Директриса кивнула и попрощалась – лицо у нее было как у королевы, которая раздумывает, не дать ли ему поцеловать перстень. Не дала – лишь подровняла с шумом пачку бумаги на столе, и так в общем-то ровную.
Пал Тиныч вышел из кабинета и почувствовал, что радость исчезла – более того, ему вдруг захотелось срочно принять душ, или хотя бы прополоскать рот, чтобы произнесенные слова не прилипли к языку навсегда. Но было поздно – он принял клятву бюрократа. Стыдно, зато тебя понимают. И Диана была рада: родители лицеистов давно отказались складываться на поездку для руководительницы, то есть своих-то отпрысков они оплачивали беспрекословно, но включать в стоимость Диану не желали. Кризис никто не отменял, а те, кто родом из девяностых, – они всегда начеку.
Родители – поколение первых в стране богатых и будто бы свободных людей – обладали в лицее истинной властью. Не все: ареопаг, как водится. Именно эти избранные решали, какой учитель достоин преподавать в лицее, а какому лучше перейти в обычную школу. Рита, жена Пал Тиныча, работала как раз в обычной – и честно не понимала, в чем разница между двумя этими заведениями. Условия почти те же, в чем-то лицей даже хуже – вот в Ритиной школе каток больше и актовый зал просторнее.
– Зато у вас детей по тридцать пять человек в классе и контингент по месту жительства, – заступался за лицей Пал Тиныч.
– И что? – сердилась в ответ Рита. – Мне, по крайней мере, не объясняют, кому какие оценки нужно ставить. И камеры в кабинет не вешают.
Камеры – это она попала сразу и в яблочко, и по больной мозоли. Меткий стрелок, дочь охотника. В середине года в лицее был скандал с молоденькой учительницей, которая «не довела до сведения администрации конфликтную ситуацию». Девочка Соня написала полугодовую контрольную на два – и учительница решительной рукой нарисовала и в дневнике, и в журнале кровавого лебедя. А девочка была не просто девочка по месту жительства, но дочь могущественной Киры Голубевой, главы родительского комитета, дамы без возраста и сомнений. Соня Голубева – она сейчас учится в одном классе с МакАровым и сестрами Крюковыми – дурнушка с крепкими икрами футболиста, вечно шуршит обертками от шоколада, будто не на урок пришла, а на балет.
Сонина мать явилась на следующий день после двойки, еще до первого звонка зажала биологичку в лаборантской. Училке бы покаяться, принести извинения – ладошка к груди, брови кверху. А она начала спорить: ваша девочка не знает ничего, полный ноль, на уроках сидит с отсутствующим видом. На слове «отсутствующий» биологичка сбилась, это слегка смазало впечатление.
– Она ничего не знает, потому что вы не научили! – сказала Кира Голубева, и палец ее смотрел прямо в сердце биологичке, но та никак не могла понять, что происходит, – бубнила всё мимо, не то.
– Я подаю лицею такие деньги не для того, чтобы моя дочь сидела на уроках с отсутствующим видом! – повысила голос Кира и на слове «отсутствующий» не сбилась, устояла. Ей не улыбалось болтать с этой дурой так долго – да ей вообще этим утром не улыбалось. – Ваша задача – сделать так, чтобы Соне было интересно. Не получается – ищите подход. Вам за это платят, и платят прилично, не то что в обычной школе.
Биологичка хотела что-то сказать, но поперхнулась словом и просто чмокнула в воздухе губами – как будто поцеловала Киру Голубеву. На другой день в кабинете установили видеокамеры – Кира хотела знать, как продвигается дело по увлечению Сони биологией. Дело продвигалось вяло, Соня зевала, хрустела челюстью, и потому через месяц училку пришлось уволить. На ее место – как в китайском оркестре за каждым скрипачом – стояла длинная очередь претенденток.
Пал Тинычу не нравилось засилье родительской власти в лицее – но он прекрасно понимал, что революции здесь быть не может. Как и эволюции. Разве что деволюция и девальвация. Если жизнь его чему и научила – а ему с детства мама предсказывала, что жизнь обязательно обломает сучья и наподдает по всем местам, – так это терпению.
Он терпел Риту – хотя она подтрунивала над ним, потешалась, насмехалась и сколько бы еще глаголов вы ни вспомнили в продолжение ряда, все они здесь подходящие, берем – заносите!
Он терпел Диану – пусть она была ему временами совершенно непонятным и чужим человеком. Терпел коллег, терпел учеников (даже седьмой класс с литерой «А»). Терпел кроткую зарплату – Кира Голубева заблуждалась: платили в лицее немногим больше, чем в обычной школе, а он к тому же посылал часть Артему, тайком от жены. Терпел он и обратную дорогу с ярмарки, и чем дальше уносило его от юности, тем больше требовалось терпения, но он справлялся: он вырабатывал терпение, как тополь – кислород. Это, кстати, была последняя тема урока у злополучной биологички, «сосланной» в обычную школу, – деревья, кислород и так далее.
Пал Тиныча в его терпении поддерживала вера – но не та, которая всех нас обычно поддерживает, с той верой у него как раз не очень складывалось. Зато была другая.
Теория заговора.
Рита особенно насмешничала по этому поводу – что он подозревает всех кругом, начиная с председателя проверяющей комиссии и заканчивая английской королевой.
Раньше, когда они были молоды, и Рита вставала каждое утро на час раньше, чтобы накраситься и сделать прическу – и только потом ложилась обратно в кровать и открывала глаза красиво и томно, как в фильме, где даже безутешные вдовы носят роскошный макияж… Так вот, раньше, когда они были молоды и Тиныч, уходя в ванную, всегда включал воду до упора – чтобы не оскорбить слух жены неуместным звуком… Да что ж такое, невозможно слова сказать – тут же проваливаешься в воспоминания, как в ловчую яму! Попробуем еще раз: когда они были молоды, Пал Тиныч делился с женой своими наблюдениями и мыслями, и она его внимательно слушала.
– Какое у вас красивое тело! – говорила жене массажистка, а Пал Тиныч ей терпеливо объяснял: всех массажисток специально учат льстить клиентам, чтобы они пришли еще раз именно к этому специалисту.
Или другой пример. В девяностых, когда они только начинали жить вместе, Артему было года три, рядом с их домом открыли казино. Раньше там работала «Пышечная», Пал Тиныч с детства привык смотреть на очереди под окном – со всего города приезжали сюда за пышками. А теперь – казино с традиционным названием «Фортуна».
– Ты не обратила внимания? – обращался Тиныч к жене. – Ровно в восемь ту дорогу, мимо казино, перебегает черная кошка. Каждый день!
– Придумываешь, – отмахивалась Рита.
– Ничего подобного. Они специально выпускают черную кошку, чтобы суеверные люди сворачивали в эту «Фортуну».
– Да что за бред, и почему ровно в восемь?
Рита смелела год от года, а Пал Тиныч так же год от года учился молчать о том, что видел, – и никто не мог его переубедить, что это бред или глупости. Он не был сумасшедшим, а идея его навязчивой считаться не могла – он ее почти никому не навязывал. Но идея, конечно, менялась, как любое искреннее чувство, становилась со временем всё мощнее и масштабнее. Вера в заговоры помогала объяснить всё, что происходило вокруг, даже самое нелепое.
В последнее время Рита морщилась, стоило Пал Тинычу лишь упомянуть о «Комитете 300» или заговоре нефтяников, вот он и прекратил эти упоминания. Хотя находил повсюду новые и новые свидетельства. И как историк, и как мыслящий человек.
– Не вздумай забивать этим голову Артему, – приказала Рита. – Хватит с меня одного заговорщика.
Артем был ее сыном от первого брака, так что Рита имела право командовать. Хотя если бы спросили Артема – задали бы ему тот дурацкий вопрос, который нынче, в свете новой психологии, исключен из традиции, – кого он любит больше, маму или папу, он не затормозил бы перед ответом ни на секунду. Разумеется, папу! Мама с пятого класса пыталась сослать его в суворовское училище – но оно оказалось под завязку укомплектовано наследными принцами из олигархических семейств, не справившихся с главным в жизни делом – воспитанием. А папа всегда был с ним рядом, ему можно было рассказать всё – и не бояться получить по губам шершавой ладошкой, а потом еще и огрести наказание, которое могли бы взять на карандаш даже строгие британские воспитатели из закрытых школ.
У Пал Тиныча был простой подход к воспитанию. Он считал, что родитель – неважно, родной или нет – должен успеть научить свое дитя как можно большему. Покуда знания, умения и навыки усваиваются – учить да учить. И терпеть, конечно.
С Артемом было сложно, это правда. Терпения уходил двойной запас – как у батареек на морозе. Исключительный шалопай, ласково думал о сыне Пал Тиныч. Это он сейчас так думал – а лет десять назад руки чесались по всей длине, как говорится. И глаз дергался. И сердце – ходуном. Он сам ведь тоже был не подарок, мама не зря его в детстве пугала жизнью-дровосеком. Но терпел. Ни разу не ударил мальчика. А вот Рита прикладывала ему почем зря.
– Ты же учитель, ну как так можно! – увещевал Пал Тиныч, но в ответ летело воинственное:
– Уйди с дороги, а то и тебе прилетит!
В самых тяжких случаях Пал Тиныч уводил Артема из дома, они сидели на пустой веранде в ближнем детском саду.
– Ты пойми, – говорил Пал Тиныч, – хорошим быть выгоднее, чем плохим.
– А плохим зато интереснее, – считал Артем.
С этим было трудно спорить, но Пал Тиныч пытался. Артем его слушал, поглощал слово за словом – как голодный человек, который не может остановиться, всё ест и ест, хотя давно не лезет. Слушал и грыз кожу вокруг ногтей – пальцы у него были объедены, как деревья зайцами. Раньше мальчик жевал бумагу – отрывал от книг и тетрадей, портил обои, потом начал есть сам себя. Пал Тиныч купил сыну головоломку, чтобы крутил в руках и отвлекался – и вроде бы помогало, но уже через день он ее обронил где-то и снова начал грызть кожу.
Пал Тинычу было так жаль Артема, как большинство из нас умеет жалеть лишь самих себя. Мальчик был умен не по возрасту, не по статусу – и не понимал, что надо скрывать этот факт даже от мамы, потому что его не простят, как и талант не прощают, и красоту… Артем был еще и красив – даже слишком красив для мальчика, и Риту это обстоятельство тоже почему-то раздражало. Потом уже только Пал Тиныч понял почему.
На веранде говорилось легко, не зря их так любили хулиганы в девяностых. Пал Тиныч, правда, в конце концов выдыхался – и тогда высказывался не сам от себя, а включал, например, Шекспира.
– Входят три ведьмы, – начинал Пал Тиныч, и Артем закрывал глаза, как старичок в филармонии – чтобы ничего не отвлекало от музыки, то есть от Истории. История, которую рассказывал сыну Пал Тиныч, и история, которую он преподавал пятым, седьмым, девятым и десятым, сливались воедино – и получалось так, что Артем знал гуманитарную линейку лучше некоторых учителей, и не умел смолчать об этом. А учителя – обижались.
Пал Тиныч и сам отлично знал это чувство – когда подготовил урок об инквизиции, например, навыдумывал загадок и вопросов для детей, которых развлечь без компьютера практически невозможно, – и вот на полуслове тебя сбивает с мысли какой-нибудь Вася МакАров:
– Полтиныч, а я видел Папу Римского! Он няшка!
Все они были в Риме, в Париже, сестры Крюковы плюются от Англии и считают Швейцарию скучной. Даша Бывшева целое лето проводит в Испании, у Карповых – дом в Греции, а что здесь такого?
– Да-да, Вася, я рад за тебя, – говорит Пал Тиныч и пытается встать на ту же самую лыжню – но какое там, впереди несется Вася и кричит на ходу, оборачиваясь:
– А вы были в Италии, Полтиныч?
– Не был, Вася.
Седьмой гудит, не верит. Как можно не бывать в Италии? Уже даже дети учителей туда съездили – правда, на них скидывались другие родители.
Дети лицейских учителей – особая разновидность школьной породы. Учатся лучше других, привыкли к повышенному спросу – их спрашивают чаще, это правда, и еще они с детства перециклены на том, чтобы соответствовать одноклассникам. В одежде, привычках, манерах. Это сложно, крайне сложно для родителей. Поэтому Артем учился в Ритиной школе, и даже ту ему с трудом удалось окончить без двоек. Да, Шекспир, да, общий гуманитарный фасон выдержан, и даже математику дотянул – Рита за ним следила, как коршун за цыпленком. Но гонор какой! Выскочка! Учительница природоведения из Ритиной школы даже написала ему в конце четвертого класса через весь дневник нелицеприятную характеристику, и Рита перестала с ней здороваться, свистела при встрече какое-то «сссс». Эта учительница природоведения была как тумба, и не только на Артема осерчала, но еще и позавидовала самой Рите, худенькой, лет на пятнадцать моложе паспорта. Вот эта зависть и вылезла из нее чернильными каракулями – бывает. На детях все обычно срываются – это очень удобно.
Сейчас Артем живет далеко от них, перебрался вначале в Питер, потом в Китай. Пал Тиныч сам ему посоветовал – уезжай. На расстоянии с матерью будете жить мирно. Так и получилось. Рита даже гордиться им понемногу начала – фотографии показывает в школе, вот Артем в Сиани, вот Артем в Лояне. Но стоит мальчику приехать – и, как в песне, начинается сызнова.
Всё мог понять в своей жене Пал Тиныч, кроме вот этой странной нелюбви к сыну – даже, он сказал бы, ненависти. Можно было бы объяснить это тем, что Рита не любила первого мужа, но нет, даже очень любила. Отец Артема был из околобандитской среды, закваска ранних девяностых. Красивый хмурый парень – Пал Тиныч часто смотрел на его карточку, вставленную между стеклами секретера. Чем он занимался, с кем имел дело, Рита особенно не рассказывала – но однажды открыла, что Сережа покончил с собой. Она почему-то скрывала этот факт, считала самоубийство чем-то постыдным – вроде неприличной болезни. И это тоже казалось странным – Пал Тиныч никогда прежде не сталкивался с таким отношением. Потом понял, в чем дело: Рита считала, что у хорошей жены муж не застрелится. А если у нее застрелился, значит, она жена плохая. И все скажут, подумают, осудят, будут показывать пальцем и так далее, сами знаете. Жить в обществе и быть свободным от общества по-прежнему нельзя, хотя уже и необязательно помнить автора цитаты.
Но сын, сын-то почему? Ведь удивительный, уникальный ребенок! Читать в три года начал. В девять лет – сонеты Шекспира переводил. Китайский выучил – теперь думает, оставаться там или в Европу ехать. Чем он ей так не угодил?
– Так она дочку, наверное, хотела, – сказала однажды Диана и попала, как это у Диан обычно и бывает, прямо в цель.
Пал Тиныч и сам часто думал: мы живем в эпоху женщин. Раньше, история не даст соврать, ценились мальчики – но сейчас эти предпочтения уцелели разве что в Китае. Сейчас все поголовно хотят девочек. Дочек. С ними проще, это правда. Бывают неприятные исключения (Крюковы, например), но в целом девочки слышат, что им говорят, они обладают врожденным послушанием (мальчикам вместо него положена агрессия, и она хранится в одном месте с тестостероном), не цепляют столько вредных привычек. И самое главное: девочки – в той же системе интересов и ценностей, к которой приписаны женщины, главные воспитатели современных детей. Наряды, жизненные удовольствия, комфорт. Танцы, романтика, наращивание прядей натуральными славянскими волосами (Пал Тиныч увидел однажды это объявление по телевизору – и такого себе напредставлял, что пришлось идти к Рите за разъяснениями). Будем честны: наш мир – в городской его версии – гораздо лучше приспособлен для женщин. К мужчинам он предъявляет такие требования, что не всякий выдержит. Женщины – мамы, бабушки, учительницы и воспитательницы – первым делом выпалывают из мальчишек ту самую агрессию, не понимая, что это не сорняк, а ценный злак. Пал Тиныч иногда разрешал Артему покомандовать – именно для того, чтобы он чувствовал, что имеет право это делать. Рита же всегда ломала сына – жестоко ломала. Она мечтала о дочке Арине, так и не смирилась с тем, что у нее мальчик, а второго ребенка ей Бог не дал. Не дают таким второго – потому что они первого не любят. Даже красота Артема ее раздражала – она видела на его месте так и не рожденную Арину, красивая была бы девочка!