Старики по-прежнему собирались на перекрестках и в парках, где наряду с неаполитанским и сицилийским диалектами звучали калабрийский и абруццианский. В теплое время года жизнь бостонских итальянцев всех возрастов перемещалась за пределы квартир, на узкие улицы. Многие иммигранты старшего поколения приехали в Америку на рубеже веков, и не только из Неаполя и Палермо, но и из бесчисленных деревушек итальянского юга. Уличную жизнь покинутой родины они воссоздали в бостонском Норт-Энде: лотки с овощами и фруктами, маленькие пекарни и кондитерские, мясные рынки; по пятницам на Кросс-стрит и Сейлем-стрит – непременные тележки со свежей рыбой. А кроме этого – уличные парикмахерские, будочки чистильщиков обуви, умопомрачительное количество летних празднеств и диковинные религиозные общины, чьи витрины украшали изображения святых-покровителей. Во всяком случае, Доминику и Дэниелу Бачагалупо эти святые казались диковинными. За тринадцать лет жизни в Норт-Энде отец и сын так и не обнаружили внутри себя ничего католического и итальянского.
По правде говоря, Дэнни кое в чем преуспел по части своей «итальянскости»: все эти тринадцать лет он пытался избавиться от своей нью-гэмпширской холодности. Доминик же так и не преодолел ее. Одно дело – уметь готовить итальянские блюда, и совсем другое – осознавать себя итальянцем.
Ошибочно посчитав школу имени Микеланджело католической, Кетчум почти сразу же посоветовал Дэнни перейти в закрытое учебное заведение. Отец воспринял совет старого друга в штыки и чуть ли не обвинил Кетчума в подстрекательстве к уходу из дома. На самом деле в одном из своих ранних писем к Дэнни, написанных странным «девичьим» почерком, сплавщик всего лишь поделился собственными наблюдениями. Самый умный парень из тех, что встречались Кетчуму на жизненном пути, учился в частной школе где-то на побережье Нью-Гэмпшира. Кетчум имел в виду Эксетер. Из Бостона туда можно было довольно легко добраться на машине, а в те времена – еще и на поезде. На «старом добром „Бостон и Мэн“»[35], как называл его сплавщик. Поезда отправлялись с Северного вокзала Бостона (оттуда же они шли на север Нью-Гэмпшира). «Черт побери, я уверен, что тебе не составит труда дойти пешком из своего Норт-Энда до Северного вокзала, – писал он Дэнни. – Даже наш парнишка туда дохромает». (В лексиконе Кетчума все чаще появлялись слова «парень» и «парнишка». Возможно, от общения с Нормой Шесть. Хотя слова эти повар с сыном слышали и от Джейн, да и сами употребляли.)
Повар воспринял в штыки, выражаясь его словами, «вмешательство Кетчума в среднее образование Дэниела». Дэнни спорил с отцом, пытаясь доказать тому, что Кетчум здесь ни при чем. Обвинения повара были лишены логики. Он ни единого слова не сказал против мистера Лири – преподавателя английского языка, у которого Дэнни учился в седьмом и восьмом классах. Фактически это он устроил так, что будущего писателя приняли в Эксетер. Однако повару и в голову не приходило упрекать старого ирландца.
Здесь была вина и самого Доминика. Узнав, что Эксетер – школа исключительно мужская, он вдруг поддался уговорам и весной пятьдесят седьмого года позволил своему пятнадцатилетнему сыну выпорхнуть из-под отцовского крыла. Как бы повар ни страдал от разлуки с сыном, как бы ни разрывалось его сердце, он мог спать спокойно, зная, что его мальчик находится вдали от девиц (правда, Кетчум называл это «иллюзией»). Доминик позволил Дэнни уехать в Эксетер, поскольку хотел «как можно дольше» удерживать его от общения с женским полом (так он писал Кетчуму).
«Это твои заботы, Стряпун», – ответил ему старый друг.
И он был прав. Поначалу, когда они только-только переехали в Норт-Энд, подобных забот не существовало. Дэнни было всего двенадцать, и он не засматривался на девушек. Зато повар увидел, что девушки уже засматриваются на его сына. В кланах Саэтта и Калоджеро хватало дальних и косвенных родственниц чуть постарше Дэнни. Вскоре они станут тем, что по-английски метко названо kissing cousins[36]. А кроме них в Норт-Энде немало и других девушек. Ведь это же город, и здесь полным-полно людей. Ни повар, ни его двенадцатилетний сын прежде не жили в большом городе.
А тогда, апрельским воскресным днем 1954 года, отец и сын Бачагалупо не без труда нашли Норт-Энд. Даже в те времена по его улицам было проще пройти, чем проехать. (Проезд и поиски места для стоянки «понтиака» потребовали времени и усилий. Конечно, эти усилия нельзя сравнивать с перевозкой и переноской тела Джейн со второго этажа столовой на кухню дома констебля Карла, и тем не менее.) Найдя место для стоянки, отец с сыном пешком двинулись по Ганновер-стрит. В вышине светился золотом купол административного здания туннеля Самнера[37] – совсем как солнце в небе другой планеты. Близ Кросс-стрит им попались на глаза рестораны «Европеец» и «У матушки Анны», а вскоре они заметили и «Vicino di Napoli».
День клонился к вечеру. Отец и сын долго добирались сюда из северной части Нью-Гэмпшира. Но здесь было тепло и солнечно. Совсем не как холодным утром возле плотины Покойницы, где они передали Кетчуму посиневшее тело Эйнджела.
Тротуары кишели людьми. Сюда выходили семьями. Люди разговаривали друг с другом, а некоторые даже кричали. (Еще утром в Извилистом повар с сыном видели лишь молчащую мертвую Джейн; потом, у плотины Покойницы, – такого же молчащего мертвого Эйнджела и не слишком разговорчивого живого Кетчума.) Здесь же, едва они нашли стоянку для «понтиака» и двинулись пешком, Дэнни от волнения не мог говорить. Такие шумные места он видел только в кино. (Ближайшее от Извилистого кино находилось в Берлине. Иногда Джейн возила туда Дэнни посмотреть какой-нибудь фильм. Повар заявлял, что никогда не поедет в Берлин, «разве что в наручниках».)
В то апрельское воскресенье, когда они остановились напротив «Vicino di Napoli» и Дэнни взглянул на отца, вид у повара был такой, будто его притащили в Норт-Энд в наручниках. Неужели ему уготовано судьбой оказаться у дверей этого ресторана? «И что бывает с принесшим печальную весть? Падает ли на него проклятие?» – мысленно спрашивал себя повар. Не свалится ли потом беда и на его плечи?
Юный Дэнни ощущал отцовскую нерешительность. Но ни отец, ни сын не успели открыть дверь ресторана. Ее открыл изнутри какой-то старик.
– Входи-и-те, входи-и-те, – певуче произнес он и, взяв Дэнни за руку, повел во вкусно пахнущий зал.
Доминик молча поплелся за ними. Едва взглянув на старика, повар понял: это не его презренный отец. К тому же для Дженнаро Каподилупо впустивший их был чересчур стар.
Скорее всего, этот человек был одновременно метрдотелем и владельцем «Vicino di Napoli». Знал ли он Аннунциату Саэтта? Старик не помнил, но, кажется, слышал о какой-то Нунци. Конечно же, он знаком со многими из клана Саэтта. Увидев перед собой хромого незнакомца, владелец ресторана и подумать не мог, что это сын Дженнаро Каподилупо. Того он вспомнил: работал у него уборщиком столов, ленивый, как свинья, зато волочился за каждой юбкой, что появлялась в «Vicino di Napoli» (именно здесь встретились Нунци и любвеобильный папочка Доминика). Что было дальше? Терпел, терпел, а потом уволил бездельника. Через несколько минут разговора престарелый владелец и метрдотель в одном лице признался, что да, он слышал об Аннунциате Саэтта. И о Розине, или Рози, Калоджеро тоже слышал. Скандалы для Норт-Энда – обязательная тема разговоров, в чем вскоре убедились повар и его сын.
Зал в «Vicino di Napoli» не отличался просторностью. Маленькие столики были покрыты белыми скатертями в красную клетку. Двое девушек и парень-подросток (на вид ровесник Эйнджела) готовили столики к открытию. В конце зала поблескивало нержавеющей сталью раздаточное окошко, за которым находилась кухня. Доминик увидел облицованную кирпичом печь для пиццы. В кухне работали двое поваров. Доминик облегченно вздохнул: никто из них по возрасту не годился ему в отцы.
– Мы откроемся попозже, но вы располагайтесь. Может, вам принести чего-нибудь выпить? – спросил старик, улыбаясь Дэнни.
Доминик полез во внутренний карман куртки, где лежал все еще мокрый бумажник Анджелу дель Пополо. Едва увидев бумажник, метрдотель попятился назад.
– Вы что, коп? – насторожился старик.
Слово «коп» тут же привлекло внимание поваров. Они опасливо выглядывали из раздаточного окошка. Девушки и подросток прекратили заниматься столиками и уставились на Доминика.
– Копы не ходят на работу со своими детьми, – сказал старику один из поваров.
Его передник и даже руки были густо покрыты мукой. («Наверное, заведует у них пиццей», – подумал Доминик.)
– Я не коп, а повар, – сказал Доминик.
Двое местных поваров и старик облегченно засмеялись. Девушки и подросток возобновили работу.
– Но мне нужно кое-что вам показать.
Доминик вертел в руках бумажник Анджелу. Он соображал, что лучше показать этим людям вначале: проездной билет с именем Анджелу дель Пополо и датой рождения утонувшего парня или фотографию миловидной полной женщины. Доминик выбрал билет, но, пока решал, кому его показать, старик увидел фото и выхватил бумажник из рук хромого повара.
– Кармелла! – закричал метрдотель.
– Был один парень, – начал Доминик, но оба повара уже склонились над снимком. – Возможно, это его мать, – добавил он.
Больше Доминик не произнес ни слова. Изготовитель пиццы спрятал лицо в ладонях, убелив мукой щеки.
– Анджелу-у-у! – взвыл он, растягивая последний слог.
– Нет! Нет! Нет! – нараспев твердил старик.
Схватив Доминика за плечи, он стал трясти вестника беды.
Второй повар (несомненно, он у них был главным или старшим поваром) держался за сердце, будто получил удар кинжалом.
Белолицый, чем-то похожий на клоуна, изготовитель пиццы слегка тронул Дэнни за руку, оставив следы пальцев, испачканных в муке.
– Что случилось с Анджелу? – спросил он таким нежным тоном, что Доминик понял: должно быть, у повара есть сын возраста Дэнни (или теперь уже вырос, но отец помнит этот возраст).
Оба здешних повара были где-то лет на десять старше Доминика.
– Эйнджел утонул, – коротко ответил Дэнни, обращаясь ко всем.
– Это был несчастный случай, – пояснил Доминик.
– Анджелу не был рыбаком! – скорбно произнес метрдотель.
– Несчастье случилось с ним на лесосплаве, – продолжил объяснения Доминик. – Бревна были скользкими. Мальчик не устоял на ногах, упал в воду и оказался под бревнами.
Девушки и парнишка, что на вид был одного возраста с Эйнджелом, куда-то исчезли. Дэнни даже не заметил, когда они покинули зал. (Потом он догадался: они сбежали всего-навсего на кухню.)
– Анджелу работал у нас. Приходил после школы, – продолжал старик, обращаясь к Дэнни. – Кармелла, его мать, и сейчас у нас работает.
Повар, которого Доминик посчитал здесь главным, подошел и протянул ему руку.
– Антонио Молинари, – серьезным тоном представился он, пожимая руку Доминика.
– Доминик Бачагалупо. Я работал поваром в поселке. А это мой сын Дэниел.
– Джузе Полкари, – представился старик, глядя на Дэнни. – Здесь никто не зовет меня Джузеппе. Мне нравится, когда меня называют просто Джо.
Он указал на изготовителя пиццы.
– А это мой сын Пол.
Тони Молинари вышел на улицу. Он всматривался в прохожих, что шли мимо по Ганновер-стрит.
– А вот и она! – крикнул он в зал ресторана. – Кармелла идет!
Оба повара скрылись на кухне, оставив двоих ошеломленных Бачагалупо в обществе старого Полкари.
– Вы лучше сами ей скажите. Я не-е смогу, – растягивая слова, попросил Джузе (или просто Джо). – Я вас ей представлю, – пообещал старик, подталкивая Доминика к входной двери.
Дэнни не выпускал отцовской руки.
– Муж у нее тоже утонул. А как они любили друг друга! – продолжал Полкари-старший. – Но он был рыбаком. Их много тонет.
Все трое заметили идущую Кармеллу – полную женщину с приятным лицом и совершенно черными волосами. На вид ей не было сорока, возможно, ровесница Кетчума или чуть старше. Большая грудь, широкие бедра, широкая улыбка. Дэнни сразу отметил, что улыбка у этой женщины шире, чем у покойной Индианки Джейн.
– У Кармеллы есть еще дети? – спросил Доминик.
– Анджелу был ее первым и единственным ребенком, – вздохнул Джузе.
Дэнни выпустил отцовскую руку, поскольку старик протянул ему бумажник Эйнджела, все еще мокрый и холодный. Оттуда кривым зубом торчал уголок проездного билета. Дэнни открыл бумажник и запихнул билет внутрь. В это время к двери ресторана подошла Кармелла дель Пополо.
– Привет, Джо. Я не опоздала? – весело спросила она у старика.
– Кто-кто, а ты, Кармелла, никогда не опаздываешь. Ты всегда приходишь вовремя.
Быть может, именно эти минуты и определили желание Дэниела Бачагалупо стать писателем. То была его первая, еще весьма неуклюжая попытка предвидения будущего. Мальчик вдруг заглянул в свое будущее, а также увидел будущее отца (пусть не так ясно, как собственное). Да, Кармелла была старше отца и полнее, чем на фото из бумажника Эйнджела, однако она явно не утратила привлекательности. В свои двенадцать Дэнни был еще слишком мал, чтобы обращать внимание на девушек (да и девушки были чересчур юны, чтобы привлечь его внимание). Зато в нем уже пробудился интерес к женщинам. (Индианка Джейн его очень интересовала, да и Пам Норма Шесть – не меньше.)
Юный Дэнни сразу же уловил пронзительное сходство Кармеллы дель Пополо с Джейн. Ее оливково-коричневая кожа была почти того же оттенка, что и красновато-коричневая кожа убитой индианки. Такой же слегка приплюснутый нос, такие же широкие скулы. Даже цвет глаз совпадал. У Кармеллы, как и у Джейн, глаза были почти одного цвета с волосами. Сейчас итальянка улыбалась. Но не поселится ли вскоре и в ее душе печаль, какую носила в себе Джейн? Джейн потеряла сына, а Кармелла – еще и любимого мужа. И эта утрата роднила ее с Домиником Бачагалупо.
И дело вовсе не в том, что Дэнни заметил проблеск взаимной симпатии между Кармеллой и своим отцом. Мальчишка знал это наверняка: Кармелла станет новой возлюбленной отца, и их совместная жизнь будет продолжаться до тех пор, пока Норд-Энд уберегает обоих Бачагалупо от констебля Карла.
– Кармелла, ты присядь, – начал старый Полкари, двигаясь в сторону кухни, куда скрылся весь персонал ресторана. – Эти люди – повар и его сын – приехали с севера. Они друзья Анджелу.
Яркая улыбка Кармеллы стала еще лучезарнее.
– Так вы Доминик? – воскликнула она, протягивая руки и сжимая повару виски.
Она быстро повернулась к Дэнни. Джузе Полкари успел исчезнуть из зала и присоединиться к остальным трусам.
– А ты, должно быть, Дэнни! – с явным удовольствием проговорила Кармелла.
Она обняла мальчика, не так сильно, как иногда обнимала его Джейн, но достаточно крепко, чтобы заставить Дэнни вновь подумать об индианке.
Доминик только сейчас догадался, почему в бумажнике Эйнджела было так мало денег и почему их не оказалось среди его скудных пожитков. Заработанные деньги он посылал матери. Когда Джейн ездила на почту, парень упрашивал взять его с собой. Придумывал разные причины вроде сложностей с отправкой писем в Канаду, а на самом деле посылал почтовые переводы в Бостон. И регулярно писал матери, раз она знала, как ее сын дружен с поваром и его мальчиком.
– А мистер Кетчум тоже с вами приехал? – спросила Кармелла, ласково гладя Дэнни по лицу своими теплыми руками.
(Возможно, этот момент немоты помог Дэниелу Бачагалупо стать писателем. Во всех подобных случаях ты знаешь: нужно что-то говорить, но никак не можешь придумать, что именно. Но как писатель, ты не особо сосредоточиваешься на таких моментах.)
Похоже, Кармелла заметила, что в зале ресторана, кроме нее и гостей с севера, никого нет. Не увидев никого и в раздаточном окошке, несчастная женщина решила, будто ей приготовили сюрприз. Вдруг ее Анджелу решил приехать сюда экспромтом, ничего не сообщив заранее? Уж не спрятали ли ее дорогого сыночка в кухне, раз там так подозрительно тихо?