Таким образом, создание деструктивных трудностей основано на представлениях о деградации субъекта под влиянием осуществленных воздействий, создание диагностических трудностей – на представлениях об устойчивости его поведения, создание конструктивных трудностей – на представлениях о его будущих прогрессивных изменениях.
При этом диагностическая «проба трудностями» может быть использована для последующего достижения и негативных, и позитивных целей по отношению к тому, кого «опробуют». Соответственно можно полагать следующее.
Исследовательское поведение (диагностика) с целью последующего нанесения ущерба эволюционно возникает раньше, чем диагностика, ориентированная на последующую помощь. Это связано с тем, что создание деструктивных трудностей возникает раньше создания конструктивных. Соответственно пробы, обслуживающие деструктивные трудности, тоже должны возникать раньше.
Относительно последовательности создания трудностей определенного типа и обслуживающих их проб, можно предполагать следующее. Как показано в исследованиях Н. Н. Поддьякова, в онтогенезе манипулятивные пробующие (ориентировочные) действия возникают из исполнительных. Ребенок пытается осуществить действие с практической целью (например, достать какой-то предмет с помощью орудия), терпит неудачу и, столкнувшись с этой трудностью, перестраивает свою ориентировку в ситуации. Его действия уже не направлены на непосредственное достижение цели, а начинают носить пробующий характер. Их амплитуда и продолжительность становятся меньше, чем у практических исполнительных, и у ребенка возникает внутренняя психологическая готовность принять и удачный, и неудачный результат пробы по преодолению трудности. В случае положительного результата ребенок переходит к исполнительным действиям, в случае отрицательного – продолжает исследование возникшей проблемы [Поддьяков, 1961; 1977].
По аналогии можно предполагать, что и в филогенезе исполнительные действия, создающие деструктивные трудности для другой особи (например, действия, закрепленные в инстинкте), предшествуют действиям более высокого уровня – ориентировочным пробам с последующими деструктивными целями. То же самое можно сказать и о конструктивных трудностях: обслуживающая их диагностика возникает позже практических исполнительских действий.
Итак, развертывая анализируемую последовательность более подробно, можно полагать, что возникновение различных типов создания трудностей происходит в следующем порядке:
• деструктивные трудности;
• диагностирующие трудности, подготавливающие последующее нанесение ущерба;
• конструктивные трудности;
• диагностирующие трудности, подготавливающие последующую помощь.
Можно полагать, что последним возникает создание трудностей с нейтральными, чисто познавательными целями. Здесь субъект, создающий трудности в «чисто исследовательских» целях, еще не определился, каково может быть практическое приложение полученного знания, или же считает саму постановку вопроса о практичности выходящей за рамки своей исследовательской активности.
Рефлексия деятельности по созданию трудностей, выработка нравственного отношения к ним и формулирование соответствующих моральных норм происходят в той же последовательности. Вначале формируются рефлексия, нравственное отношение, моральные нормы, касающиеся создания деструктивных трудностей, затем – конструктивных и диагностирующих.
4. Биологическая эволюция создания трудностей
По отношению к начальному этапу эволюции живых существ нет особого смысла говорить об активном создании ими трудностей друг для друга. Клетки первичного океана, конечно, создавали друг другу объективные трудности, например, конкурируя в борьбе за одни и те же ресурсы (это так называемая пассивная конкуренция) и время от времени поглощая друг друга при непосредственном контакте, но не за счет специально разработанных и организованных для жертвы трудностей. Ведь для их организации нужна и соответственно более высокая организация организмов, еще не достигнутая в тот период. Поэтому на самом раннем этапе филогенеза, видимо, не приходится говорить ни о «целенаправленном»,[4] пусть и генетически детерминированном, поведении отдельных особей по созданию трудностей для своих соседей, ни о тактике одного вида по отношению к другому, которую можно было бы охарактеризовать как создание трудностей именно для этого другого вида с использованием его уязвимостей.
Но постепенно в ходе эволюции живые организмы пришли к чрезвычайно важному изобретению: можно и целесообразно создавать специфические трудности для других особей своего или чужого вида. Так, «листья некоторых видов растений вырабатывают вещества, которые поступают в почву и подавляют прорастание и рост соседних растений» [Грант, 2008, с. 145]; также некоторые растения вырабатывают вещества, отпугивающие паразитов в момент их нападения и т. д. Число самых разнообразных примеров очень велико.
С психологической точки зрения, нас, естественно, больше интересуют такие трудности, которые связаны с поведением животных и их функционированием как существ, обладающих психикой. Например, хищники – представители видов с высоким уровнем психической организации – способны целенаправленно оттеснять загоняемую жертву с участков местности, где ей передвигаться проще, на участки, где ей передвигаться сложнее, все больше изматывая ее. При этом учитывается вид, к которому принадлежит жертва (того, кто может лазать по деревьям, и того, кто лазать не умеет, но развивает наибольшую скорость на открытой местности, надо загонять на разные участки), ее физические кондиции и психологическое состояние (например, паника или готовность активно и жестко обороняться при сближении).
Другой пример: енот-крабоед, найдя краба, начинает барабанить пальцами по его панцирю. Он быстро отдергивает лапу, если краб переходит в атаку, но когда тот опускает клешни, енот снова принимается барабанить, и так снова и снова. Через какое-то время краб не выдерживает этого «изводящего давления на нервную систему»: он поджимает конечности и перестает реагировать. Тогда енот быстро раскусывает панцирь [Даррелл, 1989].
Среди наиболее интересных примеров создания психологических трудностей для другой особи при конкуренции с ней отметим здесь лишь несколько.
Самцы австралийских шалашников (эти птицы – родственники ворон и соек) строят шалаши из веточек и украшают их различными доступными яркими предметами как площадки для будущего ухаживания. Самка, оценив красоту строения, решает, придет ли она туда для брачных игр. В конкурентной борьбе самцы разрушают шалаши соперников [Гельфанд, 2011; Doerr, 2010]. Следует подчеркнуть, что шалаш – именно место для брачных игр, а не гнездо для выведения птенцов (оно потом строится самкой отдельно). Поэтому разрушение шалаша с его тщательно подобранными и размещенными украшениями в отличие от разрушения гнезда выполняет деструктивную психологическую функцию: лишить соперника специально созданных им внешних объектов, повышающих его привлекательность, снизить эту привлекательность в глазах потенциальной партнерши.
Если речь идет об отборе добычи у конкурента, высокоорганизованные животные также демонстрируют сложные стратегии, связанные с созданием трудностей и обманом того, у кого эту добычу надо отнять. В городе можно время от времени наблюдать забавную ситуацию. Собака, лежа, грызет что-то, и этой едой начинает интересоваться пара ворон. Одна из них подбирается к лежащей собаке сзади и демонстрирует готовность клюнуть ее в хвост, а если удается, то и действительно клюет. Собака, придерживая кусок, поворачивается, огрызается, ворона отлетает на недалекое, но безопасное расстояние. Собака снова принимается за еду, ворона опять повторяет те же действия, мешая собаке есть и отвлекая ее. Иначе как целенаправленным раздразниванием это назвать трудно, причем непосредственно к еде эта ворона вроде и не стремится, ее интересует лишь собачий хвост и возможность его клюнуть. В конце концов собака срывается и, выпустив добычу, активно бросается на ворону-дразнильщицу, та снова отлетает. Другая ворона без помех подбирает оставленное собакой без присмотра, после чего обе вороны вместе улетают, унося добычу.
Интересно, что «психологические» трудности, т. е. трудности, вызывающие либо сбой программы психического функционирования другого животного, либо специфическое изменение этой программы, способны создавать и живые существа, стоящие ниже на эволюционной лестнице, чем те, для кого трудности созданы и на чью психику тем или иным способом воздействуют. Особый интерес представляют паразиты, меняющие поведенческую программу более высокоорганизованного хозяина в свою пользу и в ущерб хозяину. «Личинки червя-волосатика (Gordiacea), паразитируя в жуке-чернотелке (Tenebrionidae), никак не связанном с водой, «направляют» свою жертву на дно ручья, в свою среду обитания, где и покидают хозяина. Жук после этого погибает» [Бенедиктов, 2008, с. 44]. Аналогично стремятся в воду кузнечики, пораженные червем-паразитом Spinochordodes tellinii, поскольку этот паразит размножается в воде, хотя кузнечик там гибнет [Biron et al., 2005]. Плоские черви Fasciola hepatica, попав в тело муравья, изменяют его поведение на совершенно ему не свойственное: он залезает на вершину травинки и сидит там часами, значительно повышая вероятность того, что будет съеден рогатым скотом вместе с травой. Это и нужно червю-паразиту: в печени скота он питается и размножается [Длусский, 1967, с. 139–140; Hohorst, Graefe, 1961; Schneider, Hohorst, 1971].
Манипулирование поведением хозяев, осуществляемое паразитами (host manipulation by parasites), представляет важную научную проблему. Целиком ей был посвящен выпуск журнала «Behavioural Processes» (2005. Vol. 68. No. 3); подробный обзор по теме представлен в статье «Паразитическая манипуляция: где мы находимся и куда должны двигаться?» [Thomas et al., 2005].
Один из наиболее поразительных примеров и, возможно, практически значимый для человека – изменение поведения мышей и крыс под влиянием проникшего в их организм паразита Toxoplasma gondii. Здоровые мыши и крысы боятся и бегут от кошачьего запаха, поскольку он означает близкое присутствие их смертельного врага. У зараженных паразитом грызунов эта реакция извращается, меняется на противоположную. Они начинают стремиться к местам, где пахнет кошачьей мочой, повышая вероятность встречи с кошкой и попадания в кошачий желудок, где паразит и размножается. Причем паразит действует на поведение грызуна очень точно и избирательно, не ослабляя другие реакции страха и не снижая общую тревожность. Ведь мышь, ставшая бесстрашной, рискует пропасть в других опасных ситуациях, так и не добравшись до кошки – конечной цели Toxoplasma gondii [Vyas et al., 2007].
Инфицирование данным паразитом, возможно, изменяет и психологический статус человека, заражающегося от кошек [Flegr, 2007; Flegr et al., 2003; Flegr, Hrdy, 1994; Webster, 2001]. Как предполагается, эти психологические изменения являются побочным следствием химических реакций, запускаемых Toxoplasma gondii в нервной системе. Они не связаны с какими-либо полезными функциями для паразита и не приводят к описанным фатальным последствиям, характерным для зараженных грызунов. Но для человека заражение все равно неприятно: у инфицированных наблюдается некоторое снижение времени реакции, интеллекта и стремления к новизне; несколько более высока вероятность заболевания шизофренией (из-за измененного уровня дофамина). У зараженных мужчин по сравнению с незараженными относительно снижен уровень супер-эго и перфекционизма, они более склонны пренебрегать социальными нормами, более ревнивы и подозрительны. У зараженных женщин уровень супер-эго и перфекционизма, напротив, несколько повышен, они более склонны к морализаторству и демонстрации сердечности.
При этом поскольку прямые экспериментальные исследования здесь невозможны (по этическим соображениям нельзя заразить этой инфекцией группу добровольцев и наблюдать за происходящими психологическими изменениями), то направление причинной связи остается под вопросом – она может быть и противоположно направленной. Возможно, люди, имеющие такие психологические особенности, более склонны к общению с кошками и пренебрежению гигиеническими нормами, что и приводит к заболеванию.
Описанные психологические особенности людей, зараженных Toxoplasma gondii, бесполезны для этого паразита. Человек в течение последних тысячелетий почти не входит в меню кошачьих и не может инфицировать их, будучи съеденным. Но замедление скорости психомоторных реакций и снижение уровня интеллекта может быть существенно для обезьян, составляющих важную часть рациона крупных кошачьих в Африке и Азии. В этом случае изменения поведения, вызванные паразитом, полезны для него, и здесь причинная связь между инфицированием и данными изменениями поведения может быть прямой [Lafferty, 2006]. Иначе говоря, затруднения в поведении хозяина в этом случае могут создаваться паразитом «целенаправленно».
Опираясь на массив уже накопленных данных, К. Д. Лафферти расширил контекст изучения данной проблемы и провел статистическое исследование различных человеческих популяций. Его целью была проверка наличия связей между инфицированием Toxoplasma gondii и культурными особенностями больших человеческих групп. Он сопоставил данные медицинских исследований о распространенности указанной инфекции в различных регионах (эта распространенность может быть весьма высокой) с данными кросс-культурных исследований психологических особенностей людей, проживающих в этих регионах. По его данным, связи, часто сложно опосредованные, здесь имеются, и их важно учитывать и медикам, и психологам [Ibid.].
В связи с этим и другими аналогичными исследованиями роль паразитов в изменении «психического статуса» и поведения хозяев обсуждается более широко не только применительно к человеку, но и к популяциям различных других высокоорганизованных биологических видов, в том числе и здоровых их представителей. В ходе естественного отбора, направленного на защиту от инфекции, могут изменяться паттерны поведенческих синдромов, «характеры» и «черты личности» представителей высокоорганизованного вида [Barber, Dingemanse, 2010].
Обратимся к диагностирующим трудностям. Если деструктивные трудности для других способны создавать даже растения, то диагностирующие пробы, предваряющие последующее нанесение ущерба, осуществляют значительно более высокоорганизованные организмы. Отрабатывая приемы нападения и изучая возможности потенциальных жертв, проводят пробные атаки молодые особи хищных птиц, например, молодые соколы [Кумбера, 1976]. Известны также пробные атаки акул, осуществляемые после серии кругов вокруг намеченной жертвы: если та оказывает активное сопротивление, акула может прекратить преследование и уйти, в противном случае будет проведена атака со смертельным исходом для жертвы. Осуществляют пробные атаки и другие хищные рыбы, пауки и т. д.
Рассмотрим теперь трудности, создаваемые одними особями для других с целью их спасения и той или иной помощи.
Волк-вожак, обладающий лучшим чутьем и бо́льшим опытом, чем другие члены стаи, может забросать нечистотами обнаруженный им искусно замаскированный капкан или выложенную охотником напоказ отравленную приманку, чтобы члены стаи ее не трогали.[5]
Обратимся к более сложным формам помогающего поведения.
Многие (если не все) высшие животные обучают своих детенышей. В этом обучении могут специально создаваться «обучающие трудности». Хищники целенаправленно учат своих детенышей отыскивать добычу, ловить ее и дают возможность в той или иной мере «обжечься» на относительно опасных экземплярах. При этом родитель, как и полагается преподавателю в добротном процессе обучения, может специально подготавливать «учебный материал», регулируя меру трудности задания. Родитель может преднамеренно приводить добычу, служащую для тренировки, в такое состояние, чтобы она не была способна сопротивляться в слишком опасной мере. Тем самым детенышам предоставляются возможности исследовать способы самозащиты этой добычи и отрабатывать свои способы нападения.