И разом вспомнил Никола о жене. Вот кто может что-нибудь подсказать! Недаром в бытность свою летала она в районный центр на метле. Чудо, конечно, из разряда не поддающихся здравому объяснению, но раз случилось такое, значит, не всё известно кузнецу, что Оксана может. По своей недоверчивой натуре не спрашивал он подробности той ночи, потому как всё равно сомневался бы в правдивости девушки – уж больно о вещах она намекала невероятных. Да сейчас, похоже, обычными вещами и не обойтись.
Поднялся Никола с колен, отряхнулся и поспешил в дом. Жена-то ведь ещё ничего не знает о несчастье.
– Оксана! – позвал громко, едва зайдя на порог, только не ответил ему никто. «К матери, что ли, ушла? – подумал кузнец. – Обычно предупреждала, и детей с собой брала…» Тревожно стало у него на сердце, беду оно почувствовало.
Открыл дверь второй комнаты – и точно: хозяйка на полу лежит. Руки в разные стороны раскинула, заплетённая коса поперек туловища покоится, а ноги согнуты, будто подломились от тяжёлой ноши.
Не помня себя, рванулся Никола к жене, подхватил под спину и прижался ухом к груди. Тук-тук, тук-тук… Бьётся сердце, значит, жива! Слава Богу!
– Оксанушка, что с тобой? – произнёс нежно, хотя пробивалась через голос дрожь: а вдруг случилось что-то непоправимое?
Девушка даже глаз не открыла. Лежит красивая, как пять лет назад – словно не повзрослела нисколько. Фигура точёная, как и прежде, лицом не поправилась… Разве что грудь немного увеличилась после кормления, так для любого мужика это только за радость.
Позвал кузнец по имени ещё раз, и опять без результата. Что за чертовщина? И кольнуло в мозгу воспоминание: «Но ты не всё знаешь. Много сюрпризов я приготовил нынче. Вспомнишь меня!» Неужели и это его проделки?
Туманным от горя взглядом осмотрел Никола комнату, и увидел вдруг красное яблоко, закатившееся под кровать. Полез за ним, достал – надкушено оно.
Откуда могло здесь взяться в начале лета? Прошлогодние запасы давно поели, либо засушили, чтобы добру не пропасть. А это свеженькое лежит, будто только с дерева сорвано. Прозрачное, разве что зёрнышки не видно. Сразу мысль мелькнула: вкусное, наверно, по-другому и быть не может.
Никола даже рот открыл, чтобы в задумчивости откусить да распробовать, только вовремя себя остановил. Вот, значит, под какой личиной беда в дом пришла! Не иначе, заговорённое яблоко-то. Поэтому и отведать его захотелось, и аромат одуряющий оно испускает, как может только свежая антоновка в погребе пахнуть.
Застыл кузнец на минуту, поразмыслил, потом поднял аккуратно жену, донёс до кровати и положил прямо поверх покрывала. Похоже, сейчас он ей ничем помочь не сумеет, потому как в волшебстве не силён. Нужно идти к матери. Она много чего повидала в жизни, авось, подскажет, в какую сторону двигаться.
Поцеловал Оксану в губы, почувствовал – тёплые, живые. Дыхание ровное. А когда прикоснулся к лицу – вздохнула будто. Живая, но спит беспробудным сном.
– Прости, – сказал, склонив голову. – Полежи пока. Детей нужно спасать.
Открыл заслонку печи – и бросил яблоко в остывающие уже угли. Раздалось громкое шипение, будто наступил ногой на змею подколодную. Передёрнуло Николу от этого, решительности прибавило. Отправился он к матери.
Степанида Ивановна, мать кузнеца, в бытность свою работала бухгалтером в одной из фирм, промышляющих перепродажей товаров из-за бугра. Своего-то в стране почти не производилось, торговые связи к Китаю тянулись уже не ниточками, а толстенными канатами. По одному из них закупала фирма продукцию первой необходимости – подгузники, памперсы, гигиенические прокладки и шампуни против перхоти. Изготавливалось всё это на востоке дедовскими методами – памперсы склеивались ПВА или прошивались степлерами, шампунь мешалась в корыте с разными красителями, а потом разливалась через воронку по флаконам с символикой раскрученных брендов. Но поскольку китайцев было много, и всех нужно было чем-то занимать, то, навалившись гуртом, давали они производительность, в десятки раз превышающую скорость любой европейской линии по разливу подобной химии. Раскупалось всё не сказать, чтобы влёт: конкуренция в лице соседей-перепродавцов то жалила, то на хвост наступала, но, тем не менее, все жили припеваючи. Хозяин фирмы позволял себе раз в год менять «лексусы» на «ягуары» и обратно, главный бухгалтер ездил по разным странам и потом брезгливо говорил, как там прозябают капиталисты, а подневольный народ потихонечку копил деньги на приусадебные участки за городом. У всех были мечты на пенсии сажать морковку и лук.
Во время одной из предреволюционных забастовок угораздило Степаниду Ивановну подставить голову под падающий транспарант, и лишилась она памяти – стала будто Будда: глазами хлопала, а мыслей в голову не допускала. По той причине, что думать сделалось не о чем: забылось всё, что с нею прежде происходило. Начала она, таким образом, жизнь с чистого листа. И – удивительное дело! – обнаружила у себя на фоне пропавшего багажа знаний новые способности. Стала своего рода экстрасенсом, а по-старому, ведьмой. Летать на метле научилась, управлять вещами на расстоянии, составлять рецепты разных отваров и снадобий. Жизнь женщины заиграла разными, доселе неведомыми, красками, и не сказать, чтобы ей это не понравилось. А потом, к слову, и память начала понемногу возвращаться. Но к тому времени они с сыном уже перебрались из города в село.
Надо заметить, что за прошедшие после первой истории годы Степанида Ивановна не только не постарела, а даже похорошела. Объяснить это можно по-разному. Кто-то говорил: с внуками нянчится почти каждый день, а ей это за радость – вот и молодеет. Другие махали рукой и, наоборот, утверждали с видом знатоков: «А что ей стареть? Одна живёт баба, для себя. И с хозяйством не переломится, и забот особых не знает…» Отчасти правы были и те, и другие. Только имелись ещё причины, из-за которых чувствовала себя Степанида Ивановна замечательно. Регулярно, раз в год, варила она молодильный отвар. Рецепты, как водится, возникали в её голове сами, по первому требованию. Лишь подыскивать ингредиенты порой бывало сложновато. Помимо трав загадочных приходилось ещё ловить пауков, сдирать с их спины хитиновую пластину с изображением креста, искать тритонов, извлекать у земноводных органы, добывать змеиный яд в строго определённые дни месяца. И много другого неприятного… Ну, да чего не сделаешь ради красоты. И, опять же, периодическое общение с Лешим чего стоило! Этот медведь заставлял её снова почувствовать себя желанной, разжигал огонь в душе. А что ещё нужно женщине для тонуса?
Мужики в селе на фоне повсеместно развивающейся депрессии тянулись к ней, как мухи на мёд. Наверно, имелись среди них и достойные люди – вдовцы, например, и работящие, только не торопилась Степанида Ивановна себя обязательствами связывать. Принимала гостей, самогоночкой потчевала, иной раз спать укладывала, чем приводила их в неописуемый восторг, потому как баба она была, что называется, знойная. Но серьёзных отношений не прививала.
Никола знал свою мать, и её одиночество воспринимал как жертву внукам.
Между тем имела Степанида Ивановна привычку раз в месяц на денёк-другой отправляться в город к двоюродному брату, и злые языки утверждали, что есть-таки у неё в районном центре любовник. Только кузнец от таких слухов досадливо отмахивался. Да и не его, в сущности, было дело.
Дверь в дом оказалась открыта, но в кухне и комнатах матери не оказалось. Заглянув на огород, в баню и сарай, Никола, расстроенный донельзя, снова зашёл попить воды. Обычно, отлучаясь надолго, Степанида Ивановна навешивала на двери маленький замок – больше для видимости, чем для защиты от воров. Сейчас тот лежал на полке у входа…
И тут на столе заметил он записку. Взял, чтобы прочитать… Почерк принадлежал матери – ровный, уверенный, наработанный годами офисного труда.
«Коля. Я отлучусь на несколько дней. Извини, что без предупреждения. Так вышло. Не скучайте. Мама».
Будто гром под потолком грянул, отозвавшись в голове звоном. Всё, конец. Остался он один, никто теперь не поможет. Чёрт постарался на славу!
Выдохнул Никола, и понемногу отчаяние стало проникать в его сердце.
2
План мести чёрт вынашивал не год, и не два. Это по земным меркам прошло всего пять лет с тех пор, как «уволили» его с рабочего места Степанида Ивановна с Оксаной. Применив, надо сказать, оружие нелогичное и нетипичное. Что называется, бабье. Но подействовало оно на все сто процентов. Поскольку оказался чёрт особью противоположного пола, к тому же нечистью, на которых и было направлено заклинание двух ведьм.
По меркам же преисподней, где за вредность молока не платили, надбавку к пенсии не давали, тянулось время заключения, будто срок каторжанина. При том, что находился чёрт у себя дома, и мог бы расслабиться по полной. Но, если в кармане нет ни гроша, а за душою одни долги, не до веселья.
Словом, встрепенулись и наехали на него кредиторы. Комитет по выделению волшебства сверх возможностей требовал спустить с должника шкуру, а бывшие товарищи, которые под те же проценты ссужали деньгами, взяли его в рабство. И все годы он за харчи отрабатывал то, что брал с лёгкостью, а вернуть в срок не сподобился.
Это было так унизительно, что, оставаясь один и мучаясь болью в пояснице и суставах, скрипел чёрт зубами, когда представлял себе Николу и его семью. Днём же приходилось выполнять самую грязную работу – выгребать золу из кострищ, драить отхожие места, прочищать дымоходы, отмывать котлы со сковородами после того, как закончатся пиры. Всё это время питаясь объедками с чужих столов, исхудал чёрт. Только глаза его год от года приобретали всё более зловещий блеск. И характер тоже изменился. По крайней мере, не думал он больше раболепствовать перед красотой Оксаны, смелости набрался. Мечтал – встречу, мало ей не покажется, стерве!
Конечно, тянула нечистого к себе девка. Справная, не худая, не жилистая. Но как она с ним поступила – за то не было ей никакого прощения.
Потому и в план мести включил он пунктик, по которому и на долю Оксаны выпадала бы своя печаль.
Едва отработал он последний долг, клятвенно пообещав себе больше не связываться с кредитами, как в тот же день выбрался на землю и хорошенько осмотрелся. И то, что увидел, одновременно огорчило его и обрадовало.
Задавшись целью погубить Николу и подгадить его родне, первым делом прознал он, как они теперь живут. И весьма расстроился, узнав, что покорилась Оксана кузнецу, сделалась послушной и любящей женой. И дети у них здоровы, и хозяйство крепкое, и золотишко в укромном месте откладывается регулярно… Впору бы пуще прежнего зубами заскрипеть, а вместо этого затрясся нечистый от радости, даже руки потирать стал, пока не разогрел их до дыма. Ведь чем лучше живётся людям сейчас, тем горшими для них станут потери. Понятно, что укради он золото, спали сеновал и даже дом – это настоящим горем Никола не назовёт. С такими руками заработать новый слиток для него ничего не стоит. Тем более, что слава кузнеца разнеслась по всем окрестным деревням. Люди к нему очередь занимали. А на золото дом снова отстроить можно.
А вот потеря жены и детей – это статья особая. С первого взгляда определил чёрт – любит Никола всех их больше жизни. Коли так – есть реальный шанс одновременно выполнить обе части плана.
Губить детей в аду не приветствовалось. Что с них взять? Грехов не накопили, вероятность того, что Высший суд определит им наказание, ничтожно мала. А вот украсть, заставив кузнеца позеленеть от злости и натворить кучу глупостей – это в самый раз. Оставалось опасение, что придут ему на помощь ведьмы из родни. Только одна ещё слаба как колдунья, хотя и её со счетов сбрасывать нельзя (материнский инстинкт всякого натворить может!), а вторая – знатная мастерица – своё слабое место имела.
И решил тогда чёрт первые удары нанести именно по женщинам. Они хитрые, изворотливые – не ровен час, найдут на него управу. Только сильнее тот, кто держит в своих руках ниточки от происходящего, и кого не разглядеть за тёмной ширмой.
Посему, вооружившись ядовитыми мечтами, отправился нечистый прямиком к Кикиморе.
Странная она была баба, противоречивая. Этакий собирательный образ всевозможных злодеев, при этом с весьма обманчивой внешностью. Представлялась она всегда по-разному, в зависимости от того, кого в гости принимала. Причём догадывалась о визите задолго до него, иной раз успевала, если в настроении была, и на стол накрыть.
Сколько лет Кикиморе, никто не знал. Когда-то встарь, ещё по молодости, жила она с Лешим, вела его хозяйство и считала себя лесной. Но, видно, обходился с ней муженёк не всегда по-доброму, поэтому с возрастом становилась Кикимора всё сварливее и нетерпимее. А может, как обычный человек, дал Леший слабину бабе, а та и рада стараться. История об этом умалчивает. Только однажды то ли выгнал он её из дому, то ли сама подалась на болото – да так и обосновалась там.
Леший-то для себя деревенских девок воровать начал, поэтому больше человеческого сохранил. А подруга его бывшая, по этой же причине, осерчала на людей. На дух их не переносила. И если забредали они в болото, назад уже не возвращались. Могла она использовать мужиков, обернувшись красавицей (для неё это было пустяковым делом), а потом съедала растомленных и обессиленных; иногда сразу заводила в трясину и пополняла свою коллекцию утопленников.
В её дела даже Леший особо не лез. Конечно, связь они со временем наладили, только женщины ведь стареют быстрее – после молодухи возвращаться к старой жене вряд ли надумаешь. А надобно ещё сказать – не в укор, а по совести: настоящий вид Кикиморы стал очень отталкивающим. Покажи её младенцу – имелся риск, что будет дитя заикой. И сделать с такой внешностью ничего не получалось. Волшебство в этом случае не работало во избежание нарушения вселенских законов, а пластические хирурги почему-то в болото забираться не торопились.
Одно обстоятельство Кикимору успокаивало: могла обернуться она на время хоть девочкой десятилетней. И активно пользовалась этим, когда людей губила.
Лучшего помощника в деле мщения чёрту вряд ли было сыскать. Особо наряжаться он не стал, помня, как попал однажды впросак с настроением хозяйки. Обернулся он тогда щёголем да приволок букет чуть ли не из магазина, а встретила его старая карга, которая к тому же была не в духе. Цветы пришлось срочно бросать в трясину, чтобы не позориться.
В этот раз всё вышло иначе. Кикимора предстала его взгляду сочной моложавой женщиной, чем-то напоминающей Степаниду Ивановну, и приветливо пригласила в дом. Сарафан одела самотканый, каких даже в тяжёлое время народ не производил – забыл, как это делается. Поверх накинула кофточку с затейливым рисунком – ни дать ни взять деревенская модница.
Жила она в самом центре болота – там, где человеку делать просто нечего, только смерть искать. Изба стояла на четырёх сваях в обхват толщиной, вбитых в самое дно – а до него, почитай, пешком идти полдня. Шутка у хозяйки такая имелась. Если серьёзно, проверить её слова никто не мог: опускалась туда одна Кикимора – чтобы пообщаться со своими любимчиками. И в последние десятилетия делала это всё чаще. Утопленники, потерявшие всякую связь с землей, были рады и такому развлечению. Это вам не на тёплом кладбище лежать, где каждый червяк тебе друг, товарищ и брат. Раствориться можно от тоски…