Когда-то он послушался благоразумных братьев и никуда не пошел. Конечно, они по-своему правы: в любом месте можно молиться Господу, Он слышит всякую искреннюю молитву К тому же многие в Иерусалиме живы лишь той милостью, которая приходит из дальних городов от рассеянных по всей земле иудеев, в том числе и от Аминадава, Иаира и Абихаила. Нет никакого смысла отправляться в путь. Все так, все так… Но что-то все равно не так.
Абихаил вздохнул и погасил свечу. «Ночь спустилась на землю, и для всех детей Авраамовых наступило время мирного сна», – с умилением подумал Абихаил, глядя на спящего Мардохея, которого он почему-то любил больше всех остальных детей Иаира.
Абихаил хотел бы еще поразмышлять о приятном, но ему мешало больное ухо. В последнее время он сильно мучился от нарывов в ушах, все хуже различал далекие, загадочные голоса и призывы, которые слышал в годы своей юности.
«Мы – рабы, но и в рабстве не оставит нас Бог наш, – последнее, что пришло на ум Абихаилу, когда он поудобнее улегся и почти заснул. – Потому что все равно каждый из нас для Него…
3
…лучше десяти сыновей».
«Я один для тебя лучше десяти сыновей», – так обычно говорил Абихаил своей бесплодной жене Анне, желая ее хоть как-то утешить.
Абихаил от природы был человеком незлобивым. В селении многие его любили. Не всякий давал беднякам взаймы столько ниток и тканей, а нередко и вовсе прощал долги, поясняя, что именно так велел поступать его невидимый Бог.
По праздникам Абихаил вместе с женой приезжал в город к братьям. А иногда те сами являлись в селение на берегу реки и привозили новые ткани, нитки и шнурки для лавки, где хозяйничала в основном Анна. Причем делала это с охотой и даже с радостью.
Абихаил же все больше сидел в своей комнате на маленьких подушечках, скрестив ноги, и вслух рассуждал о самых невообразимых вещах, пел под кифару песни и почему-то все чаще говорил присказками и загадками. Как-то он признался братьям, что реже, чем прежде, слышит в воздухе незнакомые голоса, споры, призывы и потому ему приходится чаще самому напоминать о себе.
– Все его силы уходят на пустую болтовню, – сказал однажды старшему брату Иаир, кивая на лежанку, где Абихаил сидел в своей любимой позе, скрестив ноги, и что-то увлеченно рассказывал маленькому Мардохею.
– У него все пошло в слова, – осторожно поправил брата мудрый Аминадав. – Он весь – одни говорящие уста, и тут мы бессильны что-либо изменить.
– Бедная Анна! – вздохнул Иаир. – Только я один могу понять, каково ей управляться за всех в лавке. Кто бы мог подумать: она научилась торговать с неплохим прибытком, даже не спрашивая у меня никаких советов. Иногда я наблюдаю за ней потихоньку… Странная у Анны улыбка, будто бы она вот-вот заплачет.
– Что и говорить, это Господь послал нашему Абихаилу в утешение такую жену. Он как младенец, примостившийся на теплом животе у нашей Анны, – улыбнулся Аминадав. – Ты заметил, каким наш брат в последнее время сделался кудрявым и круглым?
– Да, лепечет он и впрямь что-то младенческое. Хорошо еще, не пускает ртом пузыри. Но вот что странно: рядом с Анной даже я, муж, так сказать, в преклонных летах, у которого на голове не осталось ни одной волосинки, чувствую себя неразумным дитятей. Боюсь лишний раз пошуметь на братца, сдерживаю в себе гнев… А ведь ты сам говоришь: во мне все чаще по поводу и без повода вскипает Семеева желчь. Нет, Анна не похожа ни на одну из женщин, которых я когда-либо встречал.
– Ты это точно заметил, Иаир, – согласился Аминадав. – Я на двенадцать лет дольше тебя живу на свете, но могу сказать про Анну то же самое. Она и для меня как мать. Большое горе, что у нее нет своих детей…
– Зато мой Мардохей так и не отходит от Абихаила. Слушает его заунывный вой под кифару. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, но я молчу, Аминадав, и, как ты можешь догадаться, терплю все это из-за Анны, которая ласкает и балует моего мальчишку, как собственного сына.
Больше всех других племянников Абихаил был привязан к Мардохею. Хотя часто его поддразнивал, говорил, что его имя – персидское и означает «поклонник Меродаха». Или называл его вавилонским в честь главного вавилонского божества Мардука, враждебного праведным иудеям. Зато в утешение потом он рассказывал маленькому Мардохею про переселенцев, про дорогу и про того Мардохея, который шел впереди каравана.
– Да, я пристрастен к Мардохею более других моих племянников и вовсе не скрываю этого, – говорил Абихаил братьям. – И что с того? Сам Господь не стесняется быть пристрастным и непоследовательным в Своих милостях. Он учит нас не только скромности и воздержанию, но и показывает, как далеко могут простираться Его милости. Будем же и мы, братья, такими же свободными и пристрастными! Разве не в этом счастье? И не смотрите на меня так строго. Совсем скоро вы узнаете от меня такие известия, что от изумления вскочите с мест и тоже будете вести себя с пристрастием…
– Ты снова говоришь загадками, Абихаил, – сказал Аминадав, поглаживая бороду, уже редкую и седую, похожую на медленно пересыхающую реку. – Что еще за новости ты для нас приготовил?
Но Абихаил только смеялся в ответ и хлопал в ладоши.
– Всему свое время, – говорил он. – Для начала нам всем нужно дождаться, когда наступит…
4
…время бурных ветров.
Наступил осенний месяц афаним, который называют также месяцем бурных ветров. Это время приносит с собой обильные дожди, разливы рек и повсеместное бездорожье.
В девятый день афанима, когда все иудеи отмечают Иом кипур – день покаяния, Аминадав с самого утра проснулся с неприятным сердцебиением, пересохшей гортанью и сильным головокружением.
«Когда-нибудь все равно придется умирать, – спокойно подумал он. – Почему бы не сегодня, в праздник покаяния и отпущения грехов, когда все мои братья с женами и детьми, веселые и нарядные, соберутся в моем доме? Можно ли придумать что-то лучшее для последнего дня жизни? Славно умереть в тот день, когда все говорят друг другу покаянные слова и прощают друг друга!»
Аминадав омыл лицо, с чувством помолился и принялся поджидать у окна младшего брата Абихаила вместе с Анной. Сегодня они непременно приедут в Сузы.
Сколько Аминадав помнил себя, Абихаил ни разу не пропустил этого праздника и часто называл его лучшим днем в году, когда любой человек может словом очиститься от внутренней скверны. Аминадав прождал до вечера, но младший брат так и не появился. Похоже, его повозка застряла где-то на грязной дороге или же он не смог выехать из дома из-за разлившейся после дождя реки. Старшие братья отметили праздник. После вечерней трапезы и кубка вина Аминадав передумал умирать: ведь он еще не повидался с младшим братом, который всегда был ему вместо сына и кому следовало сказать еще немало важных напутствий.
Тихо и печально было в этот день за праздничным столом без Абихаила и Анны, хотя детей, как всегда, собралось много. Но перенести вечернюю трапезу было невозможно, таково постановление для всех иудеев: в седьмой месяц, в девятый день месяца всем вместе смирять души и с вечера до вечера не делать никаких дел. Потому что в этот день трудится только Господь, очищая людей от грехов. И даже старики в этот день становятся невинными, как дети. Но без говорливого Абихаила и тихой Анны все было не то, не так…
Через пять дней начинался другой великий праздник – Праздник кущей, который продолжался целую неделю. Эти дни без Абихаила и вовсе никто не мог себе представить! Накануне он всегда приезжал в Сузы на повозке, нагруженной большими пальмовыми ветвями, сухими колосьями и незнакомой душистой травой. Вместе с детьми он тут же принимался за строительство шалашей и очагов из камней во дворе.
Семь дней, пока продолжалось празднование, всем желающим разрешалось жить в шалашах под открытым небом в память о том, как когда-то Господь вывел сынов Израилевых из Египта и поселил в кущах. Абихаил всегда ночевал в шалаше вместе с детьми. Как было весело, когда он разводил во дворе костер, выпекал на камнях пресные лепешки, пел песни, глядя на звездное небо.
Даже когда шли дожди, дядя Абихаил не изменял этому правилу и семь дней жил в шалаше, снова и снова переживая счастье освобождения от рабской доли. К счастью, пятнадцатого дня седьмого месяца дождевые тучи на небе рассеялись. Погода выдалась замечательная.
Но Абихаил и Анна и тогда не появились в Сузах, от них не пришло никаких известий. Это было так странно, что старшие братья терялись в догадках. Иаир по привычке рассердился на Абихаила, который «не может оторваться от подушек, набитых утиным пухом», а Аминадав опечалился и обеспокоился.
В семнадцатый день афанима Аминадав не выдержал: проснувшись на рассвете, он почувствовал, что сердце его устало томиться в ожидании. Тогда он приказал запрячь повозку, взял с собой двух слуг, потому что сам уже с трудом удерживал вожжи, и поспешно отправился за город. Он ничего не сказал Иаиру: побоялся, что тот его не отпустит, потому что ночью снова лил дождь и мог размыть дороги.
«Я еще вон когда собрался умирать, – подумал Аминадав. – А мне все некогда, хотя голова с каждым днем кружится все сильнее. Медленно уходит из меня душа, по ночам сильно ноют кости, словно кто-то грызет меня изнутри. Но разве могу я распрощаться с жизнью, не повидав Абихаила? Придется мне самому к нему ехать, а уже после этого спокойно умереть…»
Но самое главное, что в одну из бессонных ночей в сердце Аминадава прокралась страшная догадка. А вдруг на самом деле случилось то, чего он многие годы так боялся? Что, если Абихаил все же решился исполнить свое давнее намерение и отправился вместе с Анной в Иерусалим, на родину предков? Не зря он в последнее время больше прежнего говорил загадками и был весел. Если так, то он выбрал для похода самый неудачный дождливый месяц. Но это как раз в духе Абихаила.
Не готовил ли он всех к этому известию своими присказками и загадками? Увы, увы, все это было чересчур похоже на правду… Аминадав припомнил, что в последнее время Абихаил казался братьям все более странным и непостижимым. Порой он настолько непонятно выражал свои мысли, что доводил Иаира до белого каления. Особенно два последних раза, когда приезжал без Анны, ссылаясь на то, что она занята делами в лавке. Абихаил снова, как в прежние годы, несколько раз назвал себя Авраамом, а жену свою Саррой. И опять с многозначительным видом сообщил, что вскоре братья узнают такое, чего никак не ожидают узнать.
Теперь Аминадаву стало ясно: произошло то, что должно было случиться, – неотвратимая разлука. И он не успел проститься с братом перед дальней дорогой. Перед собственной дальней дорогой – ведь он собрался в края еще более дальние, чем Иерусалим.
«Кто, кроме Него, знает: откуда берется в нас дыхание? И откуда вдруг появляются кости в беременной утробе? И куда Он направит наши тяжелые стопы дальше? – сказал во время прощания с братьями Абихаил с таким лукавым видом, словно вопросы содержали подсказку к его тайне. – Куда направит Он наши тяжелые стопы дальше?»
Чем больше размышлял в дороге Аминадав о загадках Абихаила, тем настойчивее приказывал слугам торопить коней, хотя и понимал, что вряд ли сумеет изменить неизбежный ход событий. Повозка застревала в грязи, то и дело приходилось останавливаться и вытаскивать колеса из колеи. Похоже, слуги впервые в жизни слышали от своего спокойного хозяина такие нетерпеливые окрики вперемешку с молитвами и непонятными причитаниями.
Дом Абихаила Иудеянина стоял на самом краю селения. Из-за дождя улицы были пустынны, возле домов не было видно ни детей, ни женщин. Наконец Аминадав добрался до нужного дома, постучал в ворота, но никто не отозвался на стук, даже собака не залаяла.
– Опоздал, все кончено, – прошептал Аминадав. Прислонившись спиной к забору, он присел на корточки. У него вдруг не стало сил держаться на ногах. Слуги молча глядели на него из повозки. Возничий даже не выпускал вожжи из рук, догадавшись, что сразу же придется отправиться в обратный путь.
– Нужно сказать Иаиру, чтобы поскорее сюда приехал, – горестно размышлял вслух Аминадав, словно хозяйственные хлопоты могли принести ему утешение. – Быть может, в доме еще остались ценные вещи. Абихаил плохо разбирался в хозяйственных делах, потому что я плохо его этому научил. Он ведь и воробья всегда считал полезнее курицы, а лучшие ткани раздавал даром. Господи, почему ты не дал мне проститься с любимым братом? Почему он сбежал от нас с Иаиром, как убегают от разбойников?