– Приветствую тебя, конунг Торин, – начала дрожащим голосом Инхульд, поклонившись правителю.
«Конунг» – это слово пробудило в его душе непрошенную грусть. Ведь Торин так хотел, так чаял быть конунгом, правителем на норманнской земле, а он… носит титул «князь» в чужой далёкой стороне. И тут внезапно князь понял, кто стоит перед ним, только тот, кто прибыл из Норэйг, мог его назвать конунгом, выходит, это нянька Горлунг. И нехорошее предчувствие закралось в княжескую душу.
– Приветствую тебя! – рявкнул Торин.
– О, великий конунг, разреши мне молвить слово, – взмолилась Инхульд, сжавшись от грозного ответа.
– Молви, – также резко бросил князь.
– Светлая княжна Горлунг желает тебе, конунг, здравия долгие лета. Прослышав про знатную охоту, что собираешь ты, конунг, она шлёт тебе дар свой.
И Инхульд протянула князю Торину кинжал отменного качества, который был настолько хорош, что князь невольно залюбовался. Торин взял его, рукоять кинжала ловко легла в большую сильную ладонь, словно он был сделан на заказ по обмерам его руки искусным мастером.
– Светлая княжна Горлунг просила передать, что на рукояти кинжала начертана руна, помогающая при охоте. Руна начертана княжной столь искусно, что не всякому глазу будет видна, – торопливо заговорила Инхульд, – также княжна молвила, что с таким кинжалом ни один зверь от тебя не уйдёт, на скольких ногах он бы ни был.
– Передай Горлунг мою благодарность, – сказал приятно удивлённый князь. Он восхищённо глядел на традиционные норманнские узоры, украшающие рукоять кинжала.
– Конунг Торин, светлая княжна Горлунг испрашивает твоего позволения прийти к тебе после охоты, и узнать из твоих уст, помог ли тебе сей кинжал, – произнесла самые страшные слова нянька, те слова, ради которых и была она послана госпожой своей.
Князь Торин, разгорячённый брагой, которую отменно варила одна из рабынь, был, после полученного дара в благостном настроении. Кинжал радовал его глаз и сердце, норманнские узоры на рукояти воскрешали в памяти далёкие года, прошедшие в набегах, и, на диво самому себе, Торин на просьбу, высказанную нянькой дочери, ответил согласием. Хотя после очень жалел об этом.
Низко поклонившись, вышла Инхульд из гридницы, сама не веря тому, что осталась жива.
Глава 6
И настал тот великий и ожидаемый всеми день – прибыли в Торинград князь Фарлаф и княжичи Карн и Рулаф, в сопровождении многочисленной дружины.
Княжна Прекраса металась по своим покоям, словно зверёк, пойманный в силки, расставленные опытным охотником. Как тяжело далось ей ожидание, ибо терпение не было одним из достоинств княжны. Сколько раз она представляла встречу с княжичем Карном! Всякий раз живое воображение княжны рисовало ей встречу по-разному, неизменным оставалось только одно – Карн будет очарован ею с первого взгляда.
Но больше всего тревожило Прекрасу одно: а что, если княжич Карн не пригож собой? Если он некрасив? Как быть тогда, как жить с немилым сердцу супругом?
Накануне вечером князь Торин велел готовиться к завтрашнему пиру, который будет после приезда князей и княжичей. И как ни просила Прекраса отца посмотреть на приезд жениха, князь ответил отказом, да, ещё и бросил обидные слова:
– Прекраса, ты ведёшь себя, словно девка теремная, безродная. Я выбрал тебе жениха, значит, он достоин этого, я не могу ошибиться. На пиру ты будешь представлена князю Фарлафу и его сыновьям, а пока не до тебя и твоих глупых речей. Выдумала, встречать! Вот станешь женой и выбегай навстречу, а пока сиди в светлице и жди, как и положено девице. А то смотри у меня, дочь, я и передумать могу, запрещу тебе на пиру показываться и увидишь жениха впервые лишь на брачном пире!
Прекраса обиженно поджала губы, но спорить с отцом не стала, лишь тяжело и громко вздохнула, да ушла к себе в покой. Так лишилась княжна надежды узреть суженого пораньше, разрешить терзания душевные. Но верную подруженьку Агафьюшку, ведь не запретил князь послать, поглядеть на княжича.
И вот теперь княжна Прекраса не находила места. Нервно мерила она светлицу маленькими торопливыми шагами, а Агафья всё не шла и не шла. Видимо, не хорош княжич собой, раз так долго нет её, не хочет верная подружка расстраивать госпожу.
Наконец-то отворилась дверь в светлицу княжны и вбежала запыхавшаяся Агафья, видимо, торопилась к госпоже своей, бежала, и от этого выступили крохотные капельки пота на молочно-белом гладком челе прислужницы, несколько медно-рыжих прядей выбились из держащей их повязки, да и коса растрепалась.
– Ну, что же ты, Агафьюшка, так долго, я уж заждалась тебя, – капризно протянула княжна.
– Так княгиня Марфа работы много поручила, пока управилась, вот и сразу к тебе, княжна, побежала, даже передохнуть не успела, – дрогнувшим голосом, надув губы, молвила Агафья.
– Ну, Агафьюшка, ну, милая, прости, не со зла я ведь. Не томи душеньку мою, скажи, видела его? Каков он собой? Вняла ли Лада моим молитвам? – прошептала Прекраса.
– Ох, княжна, видела и его, и братца его младшего, – нарочито медленно проговорила подружка.
– Ну, и каков он? – нетерпеливо спросила княжна.
– Уж, не знаю, кто из них двоих княжич Карн, но оба брата хороши собой, пригожи.
– Пригожи? – переспросила Прекраса.
– Да, пригожи, хоть и не так, как наш Яромир, но всё равно приятной наружности, – заверила её Агафья.
– Не так, как Яромир? – разочарованно протянула княжна.
Яромир – мечта всех девок теремных, дочерей и жён простого люда Торинграда, был проклятием их отцов, братьев и мужей. Новый дружинник князя Торина настолько был хорош собой, что невольно смотрели ему вслед шустрые девичьи глаза. А он, в свою очередь, зная, что одним взглядом светлых янтарных глаз покоряет девичьи сердца, был донельзя самовлюблённым молодцем. Казалось, что всё в нём прекрасно, и даже шрам, пересекающий левую щеку от виска до уголка пухлых, чётко очерченных губ, его только красит. Кроме всего прочего, Яромир был счастливым обладателем лёгкого влюбчивого нрава, во всех женщинах видел красавиц, каждой торинградской девице было счастьем пройти мимо него, ибо он не упускал случая и прижимал их к сильной груди, целовал устами медовыми. За что и прозвали его Любостаем местным, но, произнося это скорее ругательное прозвище, всё женское население Торинграда счастливо вздыхало. Да и сама княжна Прекраса смотрела издали на красавца Яромира и томно вздыхала, втайне надеясь, что и её суженый будет так же хорош собой.
– Княжна, Яромир хоть и красив, яко пламя, да только греет он многих, – назидательно сказала Агафья.
– Права ты, Агафьюшка, права, – протянула Прекраса.
– А жених твой и брат его сероглазые, русоволосые, статные молодцы, гордость любых родителей.
– Правда? – захлопав в ладошки, спросила Прекраса, – ох, милая ты моя, как же ты меня успокоила!
И, раскинув руки в стороны, княжна, смеясь, закружилась на месте, счастливая и довольная. Подруга её верная лишь головой качала, видя сие недостойное княжны поведение.
А потом принялась княжна мерить наряд, который будет на ней на пиру. Праздничное, шитое перлами да золотом платье нежно-розового цвета, подчёркивающее молочную белизну кожи Прекрасы, открывало у ворота сорочку белоснежную, тонкую, словно паутинка. Мягкие тонкие светлые сапожки из телячьей кожи выглядывали при каждом шаге княжны, показывая маленькую ножку. Венец из чистого золота, начищенный и блестящий, удерживал золотые волосы княжны так, что были видны усерязи, украшавшие виски. Пара золотых браслетов, шириной с мужскую ладонь, с изображением птицы Гамаюн, квадратные перстни, закрывавшие почти все пальчики княжны, завершали образ прелестницы.
– Ну, как я, Агафьюшка? – смеясь, спросила Прекраса, хорошо зная, что она красива.
– Хороша, ты, княжна, как никогда, – искренне заверила её Агафья.
И Прекраса, уверенная в своей неотразимости, с замиранием ждала завтрашний пир.
* * *
Княгиня Марфа сидела на ложе в своей одрине, готовилась к пиру, она уже была полностью одета для вечерней трапезы, но думы, терзавшие её, заставляли потерять счёт времени и не спешить в гридницу. Не каждый день приезжают сваты к единственной дочери, приезжают, чтобы забрать навсегда, в чужой дом.
Марфа, в отличие от Прекрасы, видела княжича Карна, и он ей понравился. Пригожий, статный молодец, весёлый. Но только неспокойно было материнское сердце, тревога его снедала.
Боялась княгиня за доченьку свою единственную, за то, как сложиться судьба её во дворе князя Фарлафа, ведь именно там будут жить молодые, покуда не построен им будет свой двор, между владениями отцовскими. А сколько придётся ждать своего двора, не ведал никто, даже князья, ибо дело это не быстрое.
А покуда двор не построен, будет Прекраса жить в Фарлафграде, где хозяйкой княгиня Силье. Не любила Марфа жену князя Фарлафа, хотя хозяйкой та была отменной. В отличие от Виллему княгиня Силье дождалась мужа с чужих берегов в покое и здравии, и вместе с ним поехала на Русь. Будучи женщиной разумной, она приняла богов славян, с почётом встречала волхвов, и местный люд не оскорбляла. Но дом княгини Силье был тих и покоен, меньшие жёны князя боялись её, помыкала Силье ими, словно рабынями. Ох, не то это место, где могла бы красавица Прекраса жить, не кручинясь, вольной пташкой.
Вот и боялась Марфа, что затихнет, замрёт Прекраса, не выдержит житья там, сломится её веселый дух, как сломилась некогда сама Марфа. Не будет более слышен весёлый чистый, словно звон колокольчиков, смех княжны, потухнут небесно-голубые очи, скроется чудный волос под повойником шитым, и ничем не будет напоминать жена княжича Карна прежнюю Прекрасу.
И так печальные мысли завладели княгиней, что не смогла она более находиться в одрине, и, накинув шаль на плечи, вышла во двор. Благо, что князья, княжичи, и почти вся дружина обоих князей были на ратном поле, смотрели на бои дружинников.
Княгиня, понурив голову, медленно брела по дорожкам, размышляя о судьбе дочери. Настолько задумалась Марфа, что не увидела идущего навстречу дружинника, а его не заметить было достаточно сложно, ибо это был воин исполинского роста, с короткими седыми волосами (говорили, что они поседели не по годам рано, в первом бою), его нос, сломанный не единожды, был немного свёрнут в сторону. И только когда дружинник окликнул её, Марфа заметила его.
– Приветствую тебя, княгиня, – сказал дружинник.
– Здравствуй, Даг, – заливаясь румянцем, сказала Марфа.
– Что же ты так задумалась, княгиня, что даже меня не заметила. А незамеченным я был лишь однажды, – весело сказал Даг.
– Правда, и кто тебя не заметил? – спросила Марфа.
– Однажды слепой старец наткнулся на меня, – смеясь, ответил дружинник, – может, кто из дружинников князя Фарлафа обидел тебя, княгиня? Уж больно печальная ты идёшь.
– Да, нет, что ты, Даг, просто дочь единственную сватают, как тут не задуматься? – грустно сказала княгиня.
– Что ты, княгиня, о пустом думаешь? Раз князь Торин выбрал княжича Карна в супруге дочери, знать, достоин тот чести такой. Князь наш мудр, он не ошибается, – уверенно сказал Даг.
– Да, князь мудр, – склонив голову, прошептала Марфа, и, бросив последний взгляд, полный страсти, на Дага она пошла прочь от него, своего постоянного искушения.
А дружинник, поражённый, так и остался стоять, думая о том, не показалось ли ему, и был ли тот призывный взгляд, которым княгиня одарила его.
* * *
Князя же мудрого тоже терзали думы, и также невеселые. Вот потому и бои дружинные были ему не в радость, удовольствия не получал, глядя, как бьётся его дружина с воинами князя Фарлафа.
Торин вспоминал, как князь Фарлаф довольным взглядом обводил двор Торинграда, так, словно он здесь хозяин. Да и сам княжич Карн смотрел вокруг так, словно Торинград уже его, словно он, Торин, здесь лишь тиун какой-нибудь.
Торин покосился на стоящего по правую руку от князя Фарлафа Карна, княжич не сводил горящих глаз с воинов, что бились на потеху гостям высоким. Вот что значит не иметь наследника! И приходится свою землю отдавать мальчишке чужому, который ещё слишком молод, беспечен, он не оценит его землю. Как пить дать, не оценит.
Глава 7
Вечер выдался на удивление холодным, ветреным и каким-то серым, словно сами боги были против всего живого в тот день. Казалось, что наступила осень. Торинградский князь словно решил бросить вызов богам, устроил праздничный ужин такой, что не посрамил бы самого великого конунга. В гриднице был затоплен очаг, целое дерево весело полыхало, давая тепло всем сидящим за княжеским столом. Огонь окрашивал стены в желтовато-оранжевый цвет, заставляя вспомнить о недавнем солнышке, что пригревало землю.
Княгиня Марфа потрудилась на славу, Торин, сколько ни оглядывал гридницу, так и не смог найти какого-либо изъяна в приготовлениях хозяйки к пиру. Накануне вымытая дочиста трапезная зала казалось очень уютной и светлой, выскобленные деревянные стены были цвета чистого песка. Создавалось впечатление, что в стенах залы был маленький островок тепла и уюта, который так и манил гостей и жителей Торинграда.
За застеленным белоснежной скатертью столом собрались княжеские семьи и дружинники обоих князей. Во главе стола восседал князь Торин, одетый в четь праздничного пира в тёмно-синий кафтан, расшитый спереди золотом, на плечо левое небрежно накинуто корзно. Синие шаровары заправлены в сапоги из мягкой телячьей кожи, голову князя покрывала тёмно-синяя шапка, расшитая золотом, а по краю бобровым мехом.
По правую руку от князя Торина сидел князь Фарлаф – широкоплечий седой мужчина среднего роста с длинным крючковатым носом. Фарлаф был в сером кафтане и корзно, из-за этого он в неясном свете очага, казалось, был высечен из камня. Князь осматривался вокруг, стараясь делать это незаметно, не злить лишний раз Торина. Фарлаф прекрасно понимал горечь друга, его горе от отсутствия наследника, но в то же время ничего не мог поделать с собой – он радовался удаче, свалившейся на голову сына. Пусть сам Карн ещё не понимал этого, но Фарлаф, который знал, как тяжело построить град, не мог не оценивать будущие владения сына.
Далее за князем Фарлафом сидели княжич Карн и княжич Рулаф, удивительно похожие между собой, они даже одеты были оба в зелёные кафтаны, что привело к тому, что их все путали между собой. Русые волосы обоих были коротко подстрижены, серые глаза с любопытством взирали на всё вокруг. Единственным, что отличием братьев, было то, что щёки Рулафа ещё не утратили детской округлости.
По левую руку от Торина сидела княгиня Марфа в богатой шитой золотом ферязи красивого голубого цвета, и повойнике, который венчал широкий золотой обруч. Рядом с княгиней сидела Прекраса, вся бело-розово-золотистая, красивая, как никогда.
Княгиню и княжну редко приглашали трапезничать в гридницу, но сватовство делало их присутствие за столом желательным, особенно для княжича Карна.
Пир шёл своим чередом: князья вели степенную беседу о погоде, урожае и охоте, дружинники негромко (всё-таки за столом княгиня) переругивались, спорили и тут же мирились. Яромир шутил и задирался громче всех, привлекая внимание не только воинов, но и рабынь, разносящих блюда, они то и дело пытались подсунуть ему кусок побольше, но он во хмелю не замечал этого. Княгиня Марфа изредка бросала полные нежности взгляды на Дага, но тот не видел ничего, кроме кубка с брагой, он даже не замечал дружинных перепалок.