Смерть есть или совершенное прекращение жизни, так что душа вместе с телом разрушается и истлевает, или душа пребывает одна, неразложимая, неразрушимая, негибнущая, а разрушается только тело, не сохраняя никакого воспоминания о содеянном, и никакого ощущения того, что оно испытало под влиянием души. Ибо если совершенно угасает жизнь людей, тогда нет никакого попечения о людях уже не живущих, никакого суда над теми, которые жили добродетельно или нечестиво; а в таком случае совершатся все злодеяния беззаконной жизни, и множество гнусностей, связанных с такою жизнью, и главное из этих беззаконий – безбожие. Если же подвергается тлению одно тело, и каждая из разрушившихся частей его переходит к сродным стихиям, а душа, как нетленная, остается сама по себе, то и тогда суд над нею не будет иметь места, так как нет здесь правосудия. Но нелепо предполагать, будто от Бога или у Бога бывает какой-нибудь суд, в котором нет правды: а правды не бывает в суде, когда недостает того, кто совершил праведное или неправедное. Совершил же в жизни то, о чем производится суд, человек, а не одна душа. Кратко сказать, такой суд был бы несправедлив.
Если будут награждены добрые дела, то, очевидно, будет оказана несправедливость в отношении к телу, которое участвовало с душой в трудах при совершении добра, и не участвует в награде за добрые дела; и тогда как душа часто получает прощение некоторых согрешений ради немощи и нужд тела, само тело будет лишено награды за участие в добрых делах, в которых во время жизни и оно несло труды вместе с душой. И когда будут судимы согрешения, не будет соблюдено правосудие по отношению к душе, если она одна подвергнется наказанию за те грехи, которые она совершила подвигнутая телом и увлеченная его стремлениями или движениями. Или какая была бы справедливость, – подвергать суду одну душу за то, к чему она по своей природе не имеет ни вожделения, ни влечения или стремления, например, за роскошь, или насилие, или жадность, или несправедливость, и происходящие от них пороки? Если большая часть таких злодеяний бывает от того, что люди не сдерживают волнующие их страсти, а страсти возникают от требования и нужд тела, от попечения о нем и угождения ему, – ибо ради этого всякое стяжание и наслаждение, так же супружество и все житейские дела, из которых одно считается предосудительным, а другое нет. Где же правосудие, если одна душа подвергнется суду за то, к чему тело первое чувствует стремление и увлекает душу к сочувствию и к общению в действиях для того, что ему потребно? Если же страсти принадлежат не одному телу, а и душе человека, что справедливо, так как единая жизнь его слагается из обоих, однако, не можем сказать, чтобы они принадлежали одной душе, если отдельно рассматриваем ее собственную природу. Ибо если она совершенно не нуждается ни в какой пище, то она никогда не может стремиться к тому, в чем она не имеет нужды для своего бытия, не может домогаться чего-нибудь такого, чем она вовсе не может пользоваться; она никогда не будет скорбеть о недостатке денег или стяжаний, как совершенно бесполезных для нее. Если она выше тления, то не страшится того, что могло бы причинить ей смерть; не страшится ни голода, ни болезни, ни увечья, ни огня, ни железа, потому что она не может потерпеть от этого никакого вреда или болезни, так как ее совершенно не касаются ни тела, ни силы телесные. Если же страстные движения присваивать собственно душам – нелепо, то преступления, происходящие от них, и наказания за них возлагать на одни души – чрезвычайно несправедливо и недостойно суда Божия.
Каким образом представить себе мужество и твердость в одной только душе, когда она не боится ни смерти, ни ран, ни отсечения членов, ни ущерба, ни ударов, ни происходящих от них страданий, или несчастий? Каким образом представить в ней воздержание и целомудрие, когда она не влечется никаким желанием к пище, или совокуплению, или другим удовольствиям и наслаждениям, когда ничто другое ни изнутри не возбуждает ее, ни извне не подстрекает? Как представить в ней благоразумие, когда в ней нет естественного стремления к какой-либо внешней деятельности? Каким образом душам может быть свойственна справедливость в отношении друг к другу или к чему-нибудь, когда они не имеют, почему бы, чем бы и как бы воздать по заслугам или по закону равномерности за исключением почтения к Богу, когда они не имеют стремления, или побуждения к пользованию своим или к воздержанию от чужого: когда пользование тем, что сообразно с природою или воздержание от сего свойственно тем, которые так рождены, чтобы могли пользоваться; а душа ни в чем не имеет нужды, и не так устроена, чтобы пользоваться тем или другим, и поэтому в ней не может оказаться своекорыстия.
И нелепее всего то, что установленные законы относят к людям, а возмездие за законные и незаконные деяния обращают на одни души. Бог не душам заповедал воздерживаться от того, что нисколько не свойственно им, например прелюбодеяния, убийства, воровства, хищения, поношения родителей, и вообще всякого пожелания, причиняющего ближнему обиду и вред. Ибо заповедь: «чти отца твоего и матерь» (Ис. 20, 12; Лк. 18, 20) не к душам только относится, потому что не души рождают душ, так чтобы им называться отцом или матерью, а люди людей. Так же и эту заповедь: «не прелюбодействуй» (Исх. 20, 13), несообразно было бы обратить к душам, когда между ними нет различия полов, и в них нет ни способности, ни стремления к совокуплению. А если не может быть совокупления, то невозможно и законное совокупление, то есть брак; когда же не существует законное совокупление, то не может быть и незаконное совокупление, и вожделение, т. е. прелюбодеяние. И запрещение похищать или желать большего не относится к душам; ибо им нет нужды в том, что нуждающиеся, вследствие естественного недостатка или потребности, похищают или отнимают силою, например, золото или животное, пищу или одежду. Для природы бессмертной бесполезно все, что для нуждающихся составляет предмет стремления, как полезное.
После вышесказанного остается рассмотреть доказательство, основанное на цели человека. Здесь следует указать, что и для произведений природы и для произведений искусства должна быть свойственная каждому цель: в этом убеждает нас всеобщий смысл и свидетельство наглядного опыта. Разве мы не видим, что одну цель имеют земледельцы, другую – врачи, и еще, что иное назначение того, что родится из земли, и иное животных, которые питаются от нее и рождаются по некоторому естественному преемству? Если же это несомненно, и силы, как естественные, так и искусственные, а также их произведения, должны иметь свойственное им назначение, то совершенно необходимо, чтобы назначение людей, как особенных по своей природе существ, не имело ничего общего с другими. Ибо несправедливо назначать одну и ту же цель и для тех, которые не имеют разумного суждения, и для тех, которые действуют по врожденному закону и разуму, и способны к жизни разумной и к справедливости. Таким образом, беспечальность не может быть их целью, – ибо это было бы у них обще с существами, лишенными всякого чувства; не может также считаться целью и наслаждение тем, что питает и услаждает тело, и обилие удовольствий, – ибо тогда имела бы преимущество жизнь скотская, а жизнь добродетельная была бы бесцельна, – это я считаю назначением зверей и скотов, а не людей, одаренных бессмертною душой и разумным суждением.
Равным образом не может быть назначением человека блаженство души, отделенной от тела. Ибо мы рассматриваем жизнь и назначение не одной какой-либо из частей, из которых состоит человек, но человека, состоящего из обеих. Цель же эта, по причинам неоднократно высказанным выше, не может быть указана для живущих людей ни в этой жизни, ни по отделении души от тела, потому что человек не есть уже человек, когда тело разрушилось или совершенно уничтожилось, хотя бы душа и продолжала существовать сама по себе. Если это так, то совершенно необходимо, чтобы назначение людей находилось в каком-либо ином состоянии этого двухчастного живого существа. А раз так, то непременно должно быть воскресение тел, умерших и совершенно разрушившихся, и вторичное существование тех же людей; ибо естественный закон определяет цель ни для человека вообще и ни кое-кого из людей, но для тех самых, которые провели эту жизнь, а они не могут опять существовать, как те же люди, если те же самые тела не будут возвращены тем же самым душам. Но это возможно только через воскресение. Когда это совершится, тогда будет достигнута цель, сообразная с природой людей. Никто не согрешил бы, если б сказал, что цель сознательной жизни и разумного суждения – в постоянном и непрерывном занятии тем, к чему больше и прежде всего приспособлен естественный разум – в созерцании Сущего и непрестанном услаждении Его заповедями, хотя многие из людей, слишком пристрастно и сильно предавшиеся земному, не достигают этой цели. Не изменяет общего жребия множество таких, которые уклоняются от предназначенной им цели: каждый подвергнется суду и каждому будет соразмерена награда или наказание за добрую или худую жизнь.
(Из трактата Афинагора Афинянина «О воскресении мертвых».
Ранние отцы Церкви. Антология. Брюссель: Жизнь с Богом, 1988)
Истина воскресения
Ни одна из истин нашего православно-христианского вероучения не подвергалась и не подвергается так часто сомнениям и отрицанию, как эта истина о воскресении наших тел.
Сомневаться в будущем воскресении мы тогда только имели бы право, если бы могли доказать, что Бог или не в силах, или не хочет совершить этого чуда. Но ни того, ни другого доказать никто не может.
Конечно, после смерти с телом нашим произойдет великая перемена. Оно превратится в перст и, в конце концов, от него ничего больше не останется, как один прах, который смешается с землею. Но отсюда отнюдь не следует, что Бог Всемогущий не может этот прах снова собрать и оживить. Если Он из ничего мог целый мир, а с ним и человеческое тело, вызвать к бытию, то почему Он не может рассеянный прах нашего тела снова собрать и облечь в форму человеческого организма и снова вдохнуть в него жизнь? Неужели может отсутствовать такая сила у Того, Который, по свидетельству истории, так часто совершал это на деле, Который действительно многих воскресил из мертвых? Не Он ли пробудил от вечного сна, по молитве слуги своего Илии, сына вдовы сарептской? Не Он ли возвратил к жизни того мертвеца, который брошен, был в гроб пророка Елисея[2] и ожил, как только коснулся костей этого пророка? Не Он ли душу дочери Иаира вызвал из загробной жизни[3], и снова соединил ее с умершим было телом? Не Он ли обрадовал вдову Наинскую, о которой повествует Евангелие, воскрешением ее сына[4], и сестер Лазаря воскрешением последнего в то время, когда он уже начал разлагаться? Не Им ли воскрешены Евтихий юноша[5], Тавифа[6] и другие? Не творит ли Он подобных чудес ежедневно в царстве природы? Взгляните на деревья, растения и плоды. Как всем нам известно, они все произрастают из одного семенного зерна. Но как произрастают? Сначала это зерно сеется в землю и там разлагается, умирает, и из этого умершего зерна развивается затем новое растение, новый плод. Если же Бог имеет силу производить из разложившегося семени столь чудные, разнообразные растения и плоды, то почему не может Он и из нашего умершего тела произвести прекрасное, и, как говорит апостол, бессмертное, нетленное тело?
Следовательно, у Бога никто не может отрицать силу пробудить наши тела; такое воскрешение вполне отвечает его мудрости и справедливости. В самом деле, не служит ли тело, так сказать, орудием, посредством которого душа осуществляет свои цели и намерения?
Что бы сделала она на земле доброго, если бы тело не являлось ее верным помощником и участником? Если хочет ли она заняться рассмотрением сотворенного, чтобы через это зажечь в себе огонь любви и благодарности ко всемогущему и всеблагому Творцу, то здесь ее орудием бывают глаза, которыми она воспринимает впечатления от этих поучительных предметов. Если желает сделать шаг вперед в учении о божественном домостроительстве и усовершенствоваться в познании истин христианского вероучения и нравственности, то этого достигает она не иначе, как посредством ушей, которые служат орудием для восприятия этих уроков. Если захочет защитить религию от нападающих на нее насмешников и клеветников, взять под свое покровительство задеваемую честь ближнего, вступиться за угнетаемых со стороны сильных, наставить не ведущих или заблуждающихся, исправить порочных, то это она может сделать и делает не иначе, как при посредстве языка. Собирается подать милостыню бедняку, оказать помощь больному, исполнить долг своей службы, защитить отечество – при этом ей необходимы бывают руки, которыми она оказывает человечеству эту полезную услугу.
С другой стороны, что делает душа здесь дурного, при чем тело не являлось бы ее деятельным помощником и сотрудником? Если воображение полно бывает нечистых, вредных мыслей и представлений, порождающих дурные, греховные пожелания, то все это ничто иное, как впечатления от тех предметов, которые она прежде или видела своими глазами, или слышала своими ушами. Если она обнаруживает вражду против Бога и Его Церкви, или из зависти и ненависти клевещет на ближнего, то не пользуется ли для этого главный образом языком? Если желает причинить убыток имуществу ближнего путем воровства, похищения, или если хочет отнять у ближнего самое дорогое его земное благо, жизнь его, то не употребляет ли для осуществления такого беззакония руки?
Можно ли после этого говорить о какой-нибудь несправедливости в том, что и тело наше, которое здесь на земле было постоянным соучастником души, которое помогало ей во всех добрых и дурных поступках, будет некогда воскрешено и примет свою часть в награде или наказании?..
Сказанное до сих пор слово должно убедить нас, что Бог силен снова воскресить наши тела, и что это воскрешение вполне отвечает Его мудрости и правосудию. Уже из этого мы в праве заключить, что Он действительно воскресит и нас. Но этому заключению мы находим подтверждение и во многих, недвусмысленных изречениях Священного Писания. Не дает ли нам Бог уже в Ветхом Завете несомненное удостоверение будущего воскресения? Не уверяет ли Он нас через пророка Исаию, что мертвые снова оживут? Не показывает ли Он пророку Иезекиилю в видении, как кости всех умерших из его народа собраны были вместе в свои тела и снова оживлены? Не говорит ли через пророка Даниила: многие из спящих в прахе земли пробудились, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление?
Еще более определенное уверение в нашем будущем воскресении находим мы в Новом Завете. Что говорит нам об этом прежде всего Спаситель, Который убедился в этом как через Свои бесчисленные чудеса воскрешения мертвых, так и через Свое собственное воскресение? Наступит время, говорит Он, в которое все находящиеся в гробах услышат глас Сына Божия, и, услышав, оживут. И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения. Далее: воля пославшего Меня Отца есть такова, чтобы из того, что Он Мне дал, – ничего не погубит, но все то воскресит в последний день (Ин. 6, 39). Я есмь воскресение и жизнь верующий в Меня, если и умрет, оживет (Ин. 11, 25).
Примечания
1
Одиссея 11, 146–149, 153.
2
4 Цар. 13, 21.
3
Лк. 8, 49–56.
4
Лк. 7, 11–16.
5
Деян. 20, 9–12.
6
Деян. 9, 40.