Наступал и всё жёг отряд рыцарей местного феодала, которого перестала устраивать дань, которую платил ему Бург. К тому же разбойничья деревня стала раздражать соседних феодалов: «ни пройти, ни проехать!» – они предъявили претензии. И местный феодал решил не связываться с соседями и пожечь и саму деревню и её обитателей. Что и сделал. А кто ему запретит? Это ж ЕГО РАБЫ. Такие, ребята, были нравы и обычаи!
…Они сидели среди душистого разнотравья на уютной небольшой полянке под голубым с весёлыми кучерявыми облаками небом. Небольшая, но густая группка берёз и ёлок отделяла их от проезжей дороги. Лошади стояли привязанные к ближним деревьям.
– Ну вот, – сказал Метьер, достругивая стрелу, – и тебе будет лучок со стрелками. – Себе он уже смастерил. – Как же в наше время без оружия. Эх, жаль, Гудовские стрелы пропали! А теперь пришло время прощаться. – Он достал из сумы круглую штуку с цифрами. – Необходимейшая вещь. Называется компус Га, Гаспар, значит. Это изобретение нашего умельца Гаспара Арнери. Смотри, мне надо на север, и вот стрелка указывает вон туда. Значит, мне туда. А тебе…
– На восток, – пожал плечами Алекс.
– Значит, вон туда, назад…А знаешь, у меня тоже есть девушка и ей всего четырнадцать лет. Мне не терпится увидеть её и похвастаться победой, – он похлопал по суме. – Но путь к твоей Кэт труднее. Потому на, дарю. – Он протянул ему компус Га. – Я-то доберусь, а ты неизвестно сколько будешь скитаться.
– Спасибо, Метьер. А мне нечего тебе подарить.
– Ой-ой, я уже должен гордиться, что знаком с целым принцем, я – простой лучник! – и Метьер иронически воздел руки к небесам.
– Хватит, Метьер. Ты не простой лучник. И… не «знаком», а ты мне знаешь кто? Друг.
– Друг? Ну что же, я согласен. – Он развёл руки, и они крепко обнялись. – А насчёт того, что тебе нечего подарить, хм… Ты спас меня от виселицы – раз. И вытолкал из горящей избы – два. Два-ноль в твою пользу. Ну и в мою тоже, потому что я жив. Но я твой должник. – И он вздохнул. – А теперь, всё-таки, разбежались, принц. А впрочем, ты теперь поэт, или как там по-вашему, выбирай: менестрель, трубадур, бард, или…
– Гистрион! – вскричал Алекс, хлопнув друга по плечу. – Меня так разбойники прозвали.
– Гистрион? Дураки необразованные, да это ж вроде шута.
– Ну да, я ведь и фокусы им показывал. Пусть будет Гистрион как имя, с заглавной буквы! А? Красиво?
– Ну, как знаешь. А фокусы хорошо: кусок хлеба. Ну что ж, удачи, Гистрион.
– И я клянусь, – сказал Алекс, – что забуду своё имя, и буду Гистрионом, пока не найду принцессу Кэт!
– А я клянусь, что подарю тебе знаменитую лютню. Когда-нибудь. – Друзья снова крепко обнялись и расцеловались. И тут на дороге раздался цокот копыт.
– Ну вот, дообнимались, – сказал Колобриоль.
Они кинулись к коням, готовые бежать, но молодое любопытство заставило задержаться.
И, спрятавшись за деревья, они смотрели на дорогу. На восток двигалось четыре рыцаря на конях, с копьями наперевес, за ними карета, и за ней кавалькада из конных и вооружённых копьями людей.
– Странный герб на карете, – сказал зоркий Метьер, – на голубом квадрате серебряный ключ. Никогда такого не видел.
– Ну-ка, ну-ка, – сказал сощурившийся Гистрион и приложил к глазам «глазной камень». Сердце его защемило.
«Так, – подумал Метьер, – и очки ему подарю. Темные они тут, в Середневековье!»
– Это мои… это за мной, – сказал Гистрион, стараясь дышать ровно, – едут меня выкупать! Но я не хочу домой, без Кэт не хочу!
– И, главное, там, куда они едут, теперь опасно.
– Что же делать? Ведь может быть в карете дедушка, или… или бабушка! – Гистрион схватился за голову.
Метьер сел на землю и полез в суму.
– Хорошо, что суму не разворовали. У меня тут письменные принадлежности. Вот кусочек чистого пергамента. Пиши.
– Что? Ах, да!
«Не езжайте туда, – писал он, – меня там нет и там опасно! Я не поеду домой, пока не отыщу Кэт. Дедушка и бабушка, простите меня! Ваш сынок принц Кеволимский Алекс». Последний раз пишу это имя! А как передать?
– Легко! – спокойно улыбнулся Метьер. – Сам я не хочу больше в плену сидеть, а там пока то-сё, да всякие разборки. Поэтому сделаем так. – Он проткнул письмо стрелой. – Если за мной погоняться, я буду мчать во весь дух. Во всяком случае, сюда больше не вернусь. Прощай, то есть, надеюсь, до свидания. Когда-нибудь. – Они обнялись в третий раз. – Если карета проедет назад, значит письмо дошло. Скачи на восток. Только объезжай сгоревшую деревню. – Он ещё раз улыбнулся своей несколько легкомысленной улыбкой, и ускакал.
Кавалькада уже исчезла на востоке, потому Гистрион не видел, как Метьер, поскакав по обочине, вонзил стрелу с нанизанным на неё письмом прямо в карету и стал удирать от нескольких рыцарей.
Гистрион ждал, наверное, около часа, и кавалькада-таки проехала назад, на запад. А ему почему-то хотелось плакать и от тоски по родному замку, и от разлуки с Метьером: где он? Жив ли? – и от неизвестности, что будет дальше. Вскочив на коня, он было хотел скакать за каретой. Но это хотел Алекс, а Гистрион решительно повернул на восток. Скачи, Гистрион, и мы теперь будем так тебя называть. Конечно, пока ты не встретишься с Кэт.
Он скакал и думал, что хорошо бы ещё разочек увидеть и убедиться, что жив, жив его единственный друг, лучший стрелок мира Метьер Корабле…тьфу! – и Гистрион расхохотался, развеселился, и, мужественно расправив плечи, поскакал что было мочи.
И тёплый июньский ветер, насвистывая, летел ему в лицо.
Глава седьмая
Бегство Раздватриса. Смерть героя
Церемониймейстер и танцмейстер двора трёх толстяков, Ангор Антаки, по прозвищу Раздватрис, имел обыкновение думать на ходу, почти на бегу, по крайней мере, в каком-то движении – проносясь по длинным коридорам дворца, или крутясь по бальным залам в танце… Эту привычку он приобрёл, бегая в детстве по холмам родной Деваки, а закрепил во дворце. Поэтому в звериной яме, куда его спустили победившие мятежники, на самом деле сохранив от немедленной расправы, он не мог сообразить, как ему удрать отсюда: для соображения просто не было места.
В разодранном сиреневом полуфраке, в синяках и засохших кровавых ссадинах сидел он, уткнув в колени длинных ног квадратный подбородок. Всё его нескладное длинное тело, совсем не приспособленное для танцев, выражало не тоску, а скорее вынужденно отдыхающую злобу. Яма в зверинце трёх толстяков была предназначена для одного хищника, с тем, чтоб он лежал и грыз мясо, а не бегал и не размышлял, как сбежать. Для гульбищ была большая общая арена, куда вёл из ямы подземный ход, зарешёченный и запертый на огромный висячий замок. Это означало, что в яме для тигров сиживали и люди, для зверя обошлись бы и засовом, который, кстати, тоже был.
Меж прутьев решётки можно было просунуть и руку и лапу, но сил сорвать замок у Ангора не было. Он сидел, а в голове вместо плана побега крутились слова революционной песенки: «На баррикады! На баррикады! Поём мы яростно: свобода или смерть!» Раздватрис скрежетал зубами, мотал головой, злобно плевался, попадая в основном на самого себя, но мотив не исчезал. Яма была достаточно глубока и выбраться наверх не представлялось возможным.
На небе и вокруг была уже ночь. Сияли крупные звёзды. То ныряла, то выныривала из-за облачка луна. Утро прошедшего дня было ужасным. Раздватриса стащили с мягкой перины в комнате отдыха при башне пыток, где он дрых, не допытав крестьянина, землячка из родной деревни, ведь танцмейстер был ещё и главным палачом. Перед сном Ангор выпил стакан особого отдохновина, напитка, составленного когда-то доктором Гаспаром, и заснул сном праведника.
Но его грубо разбудили, вытащив из сладкого забытья прямо на пол, и он увидел уже наяву возле своего носа кулак с львиную голову. Вокруг стояли синемундирные гвардейцы трёх толстяков, перешедшие на сторону народа. А кулак принадлежал родному брату крестьянина, которого он пытал.
Ангор, отведав такого угощения, без сомнения расстался бы с жизнью, но тут вмешался е г о родной брат. Видный революционный деятель Исидор Антаки, он же любимец публики канатоходец Тибул, войдя в комнату, взмахом руки остановил избиение. Гвардейцы мгновенно повиновались любимому артисту, хотя и не знали о том, что циркач и палач братаны. А может, и хорошо, что не знали. Это не было тайной, кому положено было знать всё, тот знал всё. Но братья Антаки не афишировали родство, а по фамилиям и даже по именам в Деваке почти никого не звали, чаще по прозвищам да кличкам. Даже толстяки были: первый – Дохляк, второй – Страус и третий – Младшой. А как их родители назвали, не помнил, наверное, никто.
Ой, как я отвлёкся! Итак, товарищ Исидор-Тибул поднял руку и приказал «танцора временно не убивать, а кинуть в яму с тигриными испражнениями» – общий смех! – «слишком на нём, господа-товарищи революционные гвардейцы, много крови. Его будет судить народ». Тут он единственный раз посмотрел на Ангора, и тот догадался, что заготовленную фразу: «Здравствуй, брат! Ты что, не узнал меня?!» лучше не произносить. Для обоих лучше.
Весь день Ангор прождал расправы, но всё было тихо. Лишь однажды кто-то крикнул: «Смерть Трисдварасу…», но голос оборвался, видно, охрана, которая почему-то не показывалась ему на глаза, не дремала. «Пока бдят, – немного успокоился танцор, – но что будет к ночи, когда начнут активно праздновать победу?» А к ночи мрачный гвардеец опустил на верёвке корзину с едой и бутылкой вина. «Корзина с вензелем из дворца, мятежники гуляют, гвардеец – ишь ты! – трезвый, а потому и мрачный, – прикидывал узник. – Брат, понятно, не навестил, но ужин прислал… э… э… съедобный, спасибо и на том».
Поев, немного подобрев, он попытался заняться любимым делом: придумать оригинальную, небывалую ещё казнь, кому? Да хотя бы себе самому! Он встал и немного потоптался по дну ямы. Простора не было, и потому в голову лезли казни самые обыкновенные: отрубить голову, повесить, разорвать, сжечь и заморозить – тьфу, скука!
Итак, была ночь. Как сумасшедшие, трещали цикады. Небо озарялось салютами и фейерверками: во дворце праздновали победу. В ветвях ближайшего к яме дуба блестело в лунном свете несколько застрявших воздушных шаров. Зверинец был на задах толстяковского парка, а дворец посерёдке, и если там и были какие-то соответствующие победе шумы, то здесь их не было слышно. И звери, хоть и были несколько возбуждены сменой социального строя, делали вид, что это их не касается, и пытались заснуть. «А вот как не даст вам завтра жрать новая власть, будете знать!», – злорадно думал Раздватрис.
Но звери хотели вести дореволюционный образ жизни, была ночь и надо было спать. Пытались заснуть обезьяны, тихо покачиваясь на лианах, развешенных среди дубов новатором-садовником Мичуром, зимой они ночевали в утеплённых дуплах. Пытались заснуть павлины, попугаи, а также хищники-людоеды, которых держали, чтоб потешать толстячков, любивших после обильного завтрака насладиться видом терзаемой человеческой жертвы, не по жестокости, а просто так издавна принято. Послышался короткий львиный рык сквозь сон. А может, громкий зевок, а может и не львиный, а тигриный. «Завтра-послезавтра, а может, уже сегодня этот зевавший раздерёт меня, ещё молодого двадцатипятилетнего человека в клочья на потеху девакской черни, и мне будет всё равно: лев это, или тигр.»
Ангор снова сел, обхватил себя длинными руками – несмотря на тёплую летнюю ночь, в яме было сыровато – и стал задрёмывать. Старый одноглазый филин Момо заухал. «Должно быть, жёлтый глаз его горит, я сплю, а он всё горит, всё полыхает, как жёлтый костёр…»
– Ангор, – зазвучал в мозгах детский голос, – Ангор Антаки, сегодня тебя казнят.
– Может, сегодня, а может, завтра, а может, и не казнят, а…. – забормотал Раздватрис.
– Нет, – перебил его голос, – точно казнят с е г о д н я.
Ангор открыл глаза: прямо перед ним за решёткой горел жёлтый глаз филина, у него была большая голова с торчащими рыжими волосёнками. Голова нагнулась и маленькая ручка почесала молодую проплешину.
– А, это ты Пупс, чего тебе? – насторожился Ангор, узнав карлика, помогавшего звериным смотрителям и знавшим здесь все ходы.
– Пупс, да, так т ы звал меня, – хихикнул человечек и убавил огонь в жёлтом фонаре, который Ангор принял за глаз филина, – вообще-то меня зовут…
– Мне плевать, как тебя зовут, чего тебе надо? – грубо прервал его Ангор.
– Ты не должен меня бояться, – снова хихикнул карлик, – я друг, я больше, чем друг… Тебя сегодня кинут к тиграм, – детский голос дрогнул и захныкал… – Голодные львы и ти-игры… они… они…
– Они разорвут меня на части и проглотят, даже не распробовав, – не без пафоса произнёс узник. Он решил немного повыпендриваться… – О! Я не раз это наблюдал!
– Да! – с жаром прервал его человечек. (Перед ним не надо было красоваться, он и так был переполнен восхищением). – Да! Ты ложился на зарешеченную крышу над ареной и плевал сквозь прутья в очередную жертву, которую сперва мучил в башне пыток! А когда её рвали звери, тебе летели в лицо куски окровавленного мяса, а ты переворачивался на спину и хохотал так, что солнце в небе сжималось от страха! Я любил и боялся в это время наблюдать за тобой!
– Про солнце это хорошо, – сказал Ангор, – да ты артист, Пупс…
– О, пока только в мечтах! – растрогался карлик. И тут в очередной раз вынырнула из-за облачка луна. И он вспомнил, зачем пришёл. – Слушай внимательно, Ангор. Сейчас тебя посетит человек, который поменяется с тобою одеждой, его примут за тебя и некоторое время тебя не хватятся.
– И кто этот самоубийца?
– Нету времени. Решётка… – он повозился с замком, – не заперта… Не доходя до арены, жду тебя на камне. Всё.
– Погоди, я хочу знать, кому и что буду за это должен… – Но жёлтый фонарь вместе с Пупсом уже исчез в извилинах земли. И тут с тихим свистом в яму спустилась лиана, да не пустая: прямо возле его ног кто-то приземлился. Слетевший в яму потревожил павлинов, и они, вспорхнув на один из дубов, стали орать, как мартовские коты, или пробудившиеся младенцы. Луна светила вовсю, и хорошо, что никто из стражи не появился – праздновали все поголовно, а может, вообще никто не охранял, а? Прилетевший был одет в мундир и плащ гвардейского лучника при дворе их величеств трёх толстяков, всё зелёно-коричневое, под цвет травы и деревьев. Привстав, он оказался человеком среднего роста, с белокурыми кудрявыми волосами до плеч, лицо имел мужественное, простодушное и очень знакомое. В нём не было и тени страха.
– Переодеваемся, – дружелюбно предложил лучник, отстёгивая и скидывая плащ.
Ангор смерил прилётца взглядом и усмехнулся:
– Ты-то в мои панталоны влезешь, а влезу ли я в твои – вопрос.
– Не учли, – знакомый незнакомец на кривую усмешку ответил открытой обворожительной улыбкой. На груди блеснул серебряный герб из перекрещенных стрел, подарок Робина Гуда. И Ангор понял, кто перед ним. Этого молодого человека знала вся страна.
– Да, не учли, – повторил лучник. – Обойдёмся верхней одеждой, ночью не так заметно. Поспешите, прошу вас.
… Когда Раздватрис был по ту сторону решётки, он не удержался и шепнул:
– Метьер Колобриоль, первый лучник страны, победитель самого Робина Гуда, зачем тебе это надо?
– Как зачем? – Метьер округлил глаза. – Просто я люблю приключения. – И снова улыбнулся своей неподражаемой улыбкой.
Знакомая ненависть вползла в сердце Ангора.
– Если сюда прорвётся какой-нибудь жаждущий моей крови, а таких много… очень много, и всё же примет тебя за меня, приключения, которые ты так любишь, закончатся слишком быстро. – И он посмотрел на Метьера тем взглядом, которым смотрел на всякого, кто пытался, как ему казалось, унизить его своим благородством. Его жертвы уносили этот взгляд на тот свет. Но то ли было темновато, то ли что, но Метьер выдержал взгляд и не снял улыбки. Но почувствовал, что перед ним человек, который за добро, оказанное ему, не просто способен, но считает своим долгом всадить в тебя нож. Неизвестно, кто первый из них отвёл бы взгляд, но снова замяукали павлины и они убрали глаза одновременно. Метьер сел на место Ангора, а Ангор, забыв повесить замок – а в нём даже ключик, предусмотрительно оставленный карликом, торчал, – ушёл в тигриный подземный коридор на бледно-жёлтый свет далёкого фонаря.